..
Хлеб в Поволжье...
Выяснить вопрос о посылке делегации в Финляндию...
Хлеб с Украины...
Наказать военных, самоуправничающих на оружейном заводе в Ижевске...
Хлеб...
Сколько можно подготовить в текущем месяце автомобилей для нужд армии?...
Хлеб...
Вопрос о броневиках...
Нерабочий паек — сто тридцать три грамма хлеба.
Затребовать сведения о выпуске винтовок...
В Москве непригодна для жилья половина квартир...
Продовольственный фонд на исходе...
Запас муки в столице — на семь дней.
Из подвижного трамвайного состава действующих сорок шесть вагонов...
Хлеб... Хлеб... Хлеб...
Что делать? Как накормить миллионы голодных ртов? Ведь им ждать некогда!
Антанта трещит. Месяц назад Верховный Совет Антанты с зубовным скрежетом и сердечными стенаниями вынужден был под нажимом своего пролетариата и собственных экономических обстоятельств согласиться на торговлю с Россией.
Конечно, не с Советским правительством, а с кооперативными учреждениями, но это все равно прорыв в непроходимой ранее стене блокады, торгового ошейника, которым хотели задушить Республику.
Ничего, ничего, мы еще посмотрим. Мы еще с вами, господа, повозимся всерьез!
Секретарь приоткрыл дверь:
— Леонид Борисович, к вам Шестаков.
Красин промокнул салфеткой губы, кивнул:
— Просите! Жду с нетерпением...
И пока Шестаков еще не вошел, аккуратно завернул остаток хлеба в чистый лист бумаги, спрятал в стол.
Дверь снова открылась — в кабинет вошел высокий военмор, левую руку он осторожно нес на перевязи.
Красин шагнул ему навстречу:
— Здравствуйте, Николай Павлович! Рад с вами познакомиться! О вас очень хорошо отзывались Дыбенко и Кедров.
Шестаков сдержанно улыбнулся:
— Спасибо...
Красин приветливо дотронулся до его плеча:
— Они, собственно, и были инициаторами нашей встречи. А что с вашей рукой?
Шестаков улыбнулся:
— Да ничего серьезного. Пустяковая царапина, через пару дней заживет.
— Ну, прекрасно. Потому что Кедров рекомендовал вас руководителем одного очень ответственного дела, которое тут у нас затевается... — Красин принялся листать лежавшую у него на столе докладную записку.
Шестаков осмотрелся. Кабинет, он же личная квартира члена Реввоенсовета Республики, народного комиссара внешней торговли и путей сообщения, был невелик: двухкомнатный номер Второго Дома Советов — бывшей гостиницы «Метрополь». Увешанные картами стены, длинные столы с теми же картами и папками бумаг, худосочные венские стулья, протертый диван. Через открытую дверь во вторую комнатку была видна железная койка, застеленная солдатским одеялом.
— Я представлял вас гораздо старше, — сказал Красин, отрываясь от записки.
Шестаков ответил очень серьезно:
— К сожалению, этот мой недостаток обязательно пройдет, Леонид Борисович.
— Вам лет двадцать пять?
— Двадцать шесть.
— Ах, дорогой Николай Павлович, как я вам завидую! — сказал Красин искренне, и мягкие бархатные глаза его увлажнились: — Я вас почти вдвое старше, мы ведь ровесники с Владимиром Ильичем...
Шестаков покачал головой:
— Вам грех жаловаться, Леонид Борисович, вы, как говорится, в возрасте «акмэ».
Красин рассмеялся:
— Возраст расцвета? Вообще— то, конечно. И я не жалуюсь, просто хочется успеть побольше — и повоевать, и поработать, и поторговать. А если совсем честно — пожить хорошо ух как охота! Но, увы, пока недосуг...
Красин жестом пригласил Шестакова сесть около стола, вернулся на свое место.
— Чаю хотите?
— С удовольствием, — просто согласился Шестаков. — Замерз основательно по дороге к вам.
Секретарь принес Шестакову большую чашку с горячим чаем. Моряк с видимым удовольствием охватил ее рукой, стал греть ладонь.
Красин прихлебнул из своей чашки, отставил ее в сторону:
— А теперь, Николай Павлович, я бы попросил вас рассказать о себе, хотя бы в нескольких словах.
— Попробую, — сказал Шестаков и, не удержавшись от искушения, сделал несколько маленьких торопливых глотков. Чай был крепкий, настоящий. — Я из Сибири, отец мой — рабочий.
Грамоту он узнал самоуком, но меня отправил учиться в Томск. Окончил училище с медалью...
— Вы там и познакомились со ссыльными социал— демократами? — осведомился Красин.
— Да. Именно с их явками и связями я прибыл в Петербург. Поступил в Технологический, работал по заданию Комитета со студентами и рабочими.
— В партию уже в Петербурге вступили?
— В тринадцатом году. А летом четырнадцатого Комитет решил меня направить на фронт — для ведения работы среди моряков.
— Вольноопределяющимся?
— Почти. Мне ведь пришлось уйти со второго курса. Вот я и поступил в юнкера флота.
— И как служилось?
Шестаков улыбнулся:
— Карьера у меня получилась стремительная. В тысяча девятьсот пятнадцатом году произвели в мичманы, служить направили в минную дивизию. В шестнадцатом за набег на Данциг наградили орденом Станислава, а за бой на дредноуте «Слава» — я там был уже лейтенантом — пожалован Владимиром.
Красин заглянул в записку, лежавшую на столе, спросил:
— Вы ведь службу закончили — я имею в виду под Андреевским флагом — старшим лейтенантом?
Шестаков подтвердил:
— Так точно, сведения у вас верные. Но произвели меня уже в январе семнадцатого, вместе с назначением командиром минного дивизиона... А в октябре по приказу Центробалта привел свой дивизион в Петроград. Участвовал со своими орлами в штурме Зимнего.
Красин допил чай, поднялся, сказал весело:
— Ну, а в составе Красного флота — ледовый поход из Гельсингфорса в Кронштадт, потом — сухопутная война, орден Красного Знамени и Почетное революционное оружие. Прекрасно, Николай Павлович. Именно вы мне и нужны!
Шестаков тоже встал:
— Слушаю, товарищ Красин.
— Вы — старый партиец, опытный моряк и военный человек. Для успеха вам необходимо такое сочетание достоинств. Поскольку я собираюсь поручить вам задачу, до сих пор считавшуюся невыполнимой.
— Я готов.
— Другого ответа и не ждал. Владимир Ильич Ленин поручил мне подготовить решение проблемы сибирского хлеба. Вы знакомы с этим вопросом?
— Очень общо.
Красин подвел Шестакова к географической карте Полярного бассейна, просторно развернувшейся от одного края стены до другого.
— Вот, взгляните, Николай Павлович, — устья Оби и Енисея. Здесь на сегодняшний день скопилось свыше миллиона пудов сибирского хлеба, большое количество соленого мяса, рыбы и других продуктов. А Республика умирает с голоду...
— Мне говорили, что в России сейчас стоят без движения двадцать пять или двадцать шесть железных дорог? — нерешительно перебил Шестаков.
— К сожалению, не двадцать пять, а все тридцать, — хмуро ответил Красин. — А на тех, что кое— как работают, в ходу не больше одной трети паровозов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Хлеб в Поволжье...
Выяснить вопрос о посылке делегации в Финляндию...
Хлеб с Украины...
Наказать военных, самоуправничающих на оружейном заводе в Ижевске...
Хлеб...
Сколько можно подготовить в текущем месяце автомобилей для нужд армии?...
Хлеб...
Вопрос о броневиках...
Нерабочий паек — сто тридцать три грамма хлеба.
Затребовать сведения о выпуске винтовок...
В Москве непригодна для жилья половина квартир...
Продовольственный фонд на исходе...
Запас муки в столице — на семь дней.
Из подвижного трамвайного состава действующих сорок шесть вагонов...
Хлеб... Хлеб... Хлеб...
Что делать? Как накормить миллионы голодных ртов? Ведь им ждать некогда!
Антанта трещит. Месяц назад Верховный Совет Антанты с зубовным скрежетом и сердечными стенаниями вынужден был под нажимом своего пролетариата и собственных экономических обстоятельств согласиться на торговлю с Россией.
Конечно, не с Советским правительством, а с кооперативными учреждениями, но это все равно прорыв в непроходимой ранее стене блокады, торгового ошейника, которым хотели задушить Республику.
Ничего, ничего, мы еще посмотрим. Мы еще с вами, господа, повозимся всерьез!
Секретарь приоткрыл дверь:
— Леонид Борисович, к вам Шестаков.
Красин промокнул салфеткой губы, кивнул:
— Просите! Жду с нетерпением...
И пока Шестаков еще не вошел, аккуратно завернул остаток хлеба в чистый лист бумаги, спрятал в стол.
Дверь снова открылась — в кабинет вошел высокий военмор, левую руку он осторожно нес на перевязи.
Красин шагнул ему навстречу:
— Здравствуйте, Николай Павлович! Рад с вами познакомиться! О вас очень хорошо отзывались Дыбенко и Кедров.
Шестаков сдержанно улыбнулся:
— Спасибо...
Красин приветливо дотронулся до его плеча:
— Они, собственно, и были инициаторами нашей встречи. А что с вашей рукой?
Шестаков улыбнулся:
— Да ничего серьезного. Пустяковая царапина, через пару дней заживет.
— Ну, прекрасно. Потому что Кедров рекомендовал вас руководителем одного очень ответственного дела, которое тут у нас затевается... — Красин принялся листать лежавшую у него на столе докладную записку.
Шестаков осмотрелся. Кабинет, он же личная квартира члена Реввоенсовета Республики, народного комиссара внешней торговли и путей сообщения, был невелик: двухкомнатный номер Второго Дома Советов — бывшей гостиницы «Метрополь». Увешанные картами стены, длинные столы с теми же картами и папками бумаг, худосочные венские стулья, протертый диван. Через открытую дверь во вторую комнатку была видна железная койка, застеленная солдатским одеялом.
— Я представлял вас гораздо старше, — сказал Красин, отрываясь от записки.
Шестаков ответил очень серьезно:
— К сожалению, этот мой недостаток обязательно пройдет, Леонид Борисович.
— Вам лет двадцать пять?
— Двадцать шесть.
— Ах, дорогой Николай Павлович, как я вам завидую! — сказал Красин искренне, и мягкие бархатные глаза его увлажнились: — Я вас почти вдвое старше, мы ведь ровесники с Владимиром Ильичем...
Шестаков покачал головой:
— Вам грех жаловаться, Леонид Борисович, вы, как говорится, в возрасте «акмэ».
Красин рассмеялся:
— Возраст расцвета? Вообще— то, конечно. И я не жалуюсь, просто хочется успеть побольше — и повоевать, и поработать, и поторговать. А если совсем честно — пожить хорошо ух как охота! Но, увы, пока недосуг...
Красин жестом пригласил Шестакова сесть около стола, вернулся на свое место.
— Чаю хотите?
— С удовольствием, — просто согласился Шестаков. — Замерз основательно по дороге к вам.
Секретарь принес Шестакову большую чашку с горячим чаем. Моряк с видимым удовольствием охватил ее рукой, стал греть ладонь.
Красин прихлебнул из своей чашки, отставил ее в сторону:
— А теперь, Николай Павлович, я бы попросил вас рассказать о себе, хотя бы в нескольких словах.
— Попробую, — сказал Шестаков и, не удержавшись от искушения, сделал несколько маленьких торопливых глотков. Чай был крепкий, настоящий. — Я из Сибири, отец мой — рабочий.
Грамоту он узнал самоуком, но меня отправил учиться в Томск. Окончил училище с медалью...
— Вы там и познакомились со ссыльными социал— демократами? — осведомился Красин.
— Да. Именно с их явками и связями я прибыл в Петербург. Поступил в Технологический, работал по заданию Комитета со студентами и рабочими.
— В партию уже в Петербурге вступили?
— В тринадцатом году. А летом четырнадцатого Комитет решил меня направить на фронт — для ведения работы среди моряков.
— Вольноопределяющимся?
— Почти. Мне ведь пришлось уйти со второго курса. Вот я и поступил в юнкера флота.
— И как служилось?
Шестаков улыбнулся:
— Карьера у меня получилась стремительная. В тысяча девятьсот пятнадцатом году произвели в мичманы, служить направили в минную дивизию. В шестнадцатом за набег на Данциг наградили орденом Станислава, а за бой на дредноуте «Слава» — я там был уже лейтенантом — пожалован Владимиром.
Красин заглянул в записку, лежавшую на столе, спросил:
— Вы ведь службу закончили — я имею в виду под Андреевским флагом — старшим лейтенантом?
Шестаков подтвердил:
— Так точно, сведения у вас верные. Но произвели меня уже в январе семнадцатого, вместе с назначением командиром минного дивизиона... А в октябре по приказу Центробалта привел свой дивизион в Петроград. Участвовал со своими орлами в штурме Зимнего.
Красин допил чай, поднялся, сказал весело:
— Ну, а в составе Красного флота — ледовый поход из Гельсингфорса в Кронштадт, потом — сухопутная война, орден Красного Знамени и Почетное революционное оружие. Прекрасно, Николай Павлович. Именно вы мне и нужны!
Шестаков тоже встал:
— Слушаю, товарищ Красин.
— Вы — старый партиец, опытный моряк и военный человек. Для успеха вам необходимо такое сочетание достоинств. Поскольку я собираюсь поручить вам задачу, до сих пор считавшуюся невыполнимой.
— Я готов.
— Другого ответа и не ждал. Владимир Ильич Ленин поручил мне подготовить решение проблемы сибирского хлеба. Вы знакомы с этим вопросом?
— Очень общо.
Красин подвел Шестакова к географической карте Полярного бассейна, просторно развернувшейся от одного края стены до другого.
— Вот, взгляните, Николай Павлович, — устья Оби и Енисея. Здесь на сегодняшний день скопилось свыше миллиона пудов сибирского хлеба, большое количество соленого мяса, рыбы и других продуктов. А Республика умирает с голоду...
— Мне говорили, что в России сейчас стоят без движения двадцать пять или двадцать шесть железных дорог? — нерешительно перебил Шестаков.
— К сожалению, не двадцать пять, а все тридцать, — хмуро ответил Красин. — А на тех, что кое— как работают, в ходу не больше одной трети паровозов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51