Несколько метров проползли по— пластунски, а потом сзади загрохотал взрыв, яркое пламя взметнулось выше домов, их опалило горячим смрадным ветром — взорвался бензобак «роллс— ройса»...
Подкатил грузовик, с визгом тормознул, остановился, и из кузова ровно затрещали два «гочкиса». Личная охрана главнокомандующего — отделение из офицерского «батальона смерти» с черепами на рукавах — рассыпалась в цепь, но из проулка никто больше не стрелял.
Начальник конвоя прапорщик Севрюков крикнул Чаплинскому:
— Эт— та, оденьтесь, барин, застудитесь насмерть!
Чаплицкий криво усмехнулся, пошел к снежному брустверу.
Остановившись рядом с ним, он с интересом посмотрел на свою шинель: прямо под правым погоном виднелось небольшое отверстие от пули.
Колупнул отверстие ногтем, пожал плечами, неторопливо надел сначала фуражку, потом шинель, аккуратно застегнул все пуговицы.
Тяжело вздохнул и вернулся к грузовику.
Миллер, невредимый, смертельно напуганный, срывающимся голосом командовал:
— Оцепите квартал, они никуда не могли уйти, там, впереди, — обрыв!
«Господи, какой же дурак!» — снова подумал Чаплицкий и сказал негромко:
— Ваше превосходительство, некогда их ловить... Штаб уже в порту... Ледокол ждет — мы еще до рассвета должны выйти из устья.
Миллер рассвирепел:
— Не давайте мне советов, господин Чаплицкий. Вы ведь руководите секретной службой? Поэтому займитесь своим делом — захватите террористов!
Чаплицкий поморщился:
— Разрешите доложить, ваше превосходительство: безграмотные мужики с обрезами называются бандитами... Или партизанами — как вам больше нравится...
— Не превращайте приказ в дискуссию, — закричал Миллер. — Исполняйте!
Чаплицкий взял под козырек:
— Слушаюсь, господин генерал— лейтенант. — И повернулся к начальнику конвоя: — Трех человек сопровождения господину главнокомандующему. Первый причал, ледокол «Минин». И сразу с грузовиком обратно — за нами...
К утру партизан вместе с Тюряпиным загнали в брошенную бревенчатую избу на откосе Двины. Их оставалось шестеро.
Разрозненной, но точной стрельбой они и близко не подпускали офицеров.
Севрюков пробормотал:
— Хорошо бы этих сволочей взять живьем.
— Зачем? — отозвался Чаплицкий. — Лучше погрейте их зажигательными...
Два пулемета располосовали серый сумрак очередями, из— под крыши начал стелиться грязный дымок, кое— где проглянули розоватые язычки пламени. Стреляли из дома одиночными, все реже и реже.
— Сейчас мы их вытурим оттуда, — пообещал Севрюков.
Чаплицкий внимательно смотрел на его освещенное заревом лицо — сумасшедшие белые глаза наркомана, длинные прокуренные зубы, подергивающийся уголок рта, — и его трясло от холода, усталости и тоски.
Глядя на залегших цепью карателей, он процедил со злобой и горечью:
— Российское офицерство, цвет нации!.. В бога, святителей и всех архистратигов...
Чернели глубокими провалами выбитые окна, время от времени в них призрачно мелькал силуэт, и тогда раздавались выстрелы, одиночные, кашляющие — винтовочные, и частая густая дробь пулемета.
Огонь занялся пуще, языки пламени поднимались выше кровли, но никто не выбегал из избы.
Рухнул потолок, до неба взметнулись искры...
Севрюков заухмылялся:
— Все. Счас жарковьем потянет... Эть, суки! Им лучше в огне сгореть, чем нам в лапы...
Уже направляясь к грузовику, Чаплицкий на мгновение остановился и спросил:
— А вы, Севрюков, что бы на их месте?...
— Застрелился бы небось, — пьяно захохотал прапорщик. — Мне ведь от большевичков — да и от дворян иерусалимских — пощады ждать не приходится... — И добавил с каким— то мертвенным спокойствием: — Конешно, и я им пощады не давал. Никому... Так что на том свете сойдемся — посчитаемся...
Винтовочной стрельбы конвоя Тюряпин не боялся. А вот когда из подъехавшего грузовика избу стали поливать в два огненных хлыста пулеметы, понял Тюряпин что пришел конец. И отступать было поздно, да и некуда — позади обрыв.
И конечно, хорошо бы еще хоть на полчасика задержать бегущих беляков — а вдруг наши поспеют обернуться!
Оглохший от грохота, со слезящимися глазами — дым все гуще заволакивал избу, — Тюряпин ровно, не спеша стрелял в черные, по— сорочьи скачущие на снегу фигурки конвоя и, когда захлебнулся, замолк ненадолго один из пулеметов, крякнул удовлетворенно.
И сразу же почувствовал острую режущую боль в щеке и сочащуюся за воротник горячую влагу.
«Убили!» — мелькнула всполошная мысль и сразу исчезла, потому что боль не проходила.
Тюряпин нащупал рукой и вытащил из щеки длинную гладкую щепку, отколотую пулей от бревна.
«Ничего, ничего», — бормотнул быстро и сердито, выглянул в окно— бойницу, но за спиной кто— то пронзительно— коротко вскрикнул, и углом глаза Тюряпин увидел, как завалился на середину избы мужик в собачьей дохе и посунулся к нему мальчонка Гервасий.
И, разряжая винтовку в торчащий из— за сугроба золотой офицерский погон, мутно поблескивавший во мгле, Тюряпин устало, равнодушно подумал, что так и не увидел, так и не попробовал мужик взаправду существующую ягоду чудесную, размером в обхват — арбуз.
— Гервасий! Гервасий! Иди сюда, парень! — позвал он мальчишку и бросил ему свой подсумок. — Набивай— ка мне пока обоймы...
И сколько прошло времени, было ему неведомо, когда вдруг заросший черный мужик откинулся молча назад; во лбу у него виднелась маленькая дырочка аккуратная.
Потом страшно захрипел, забил ногами и смолк пропахший рыбой тихий помор из Лямцы.
И, схватившись за живот, сел на землю, харкнул кровью белобрысый здоровенный промысловик из Няндомы, отбросил в сторону винтовку и сказал отрешенно:
— Все! Мне кишки продырявило...
Завалилась прогоревшая крыша.
Тюряпин на ощупь, в кромешной мгле, в дыму и гари, отловил за плечо Гервасия, крикнул ему:
— Шабашим! Счас мы с тобой начнем наружу выходить, понял ты меня?
— Сдаваться? — спросил Гервасий.
— Нам с тобой сдаваться нечего, — зло усмехнулся, блеснул в темноте зубами Тюряпин.
— А чего тогда?
— Слушай меня внимательно.
— Угу.
— Я выхожу в дверь первый. Ты считай до двадцати, опосля вылетай следом. И сразу направо, за угол. Сложись колобком и лети на заднице с обрыва. Даст бог, уцелеешь, не расшибешься...
— Подстрелят, кось, пока до обрыва— то добегу? — деловито поинтересовался Гервасий.
— Авось не поспеют... Делай, как говорю!
Тюряпин сдвинул на ремне за спину две гранаты и так же деловито добавил:
— Доберешься до наших, скажешь: так, мол, и так, погиб красный боец Константин Афанасьевич Тюряпин за будущую сладкую и вольную жизнь...
Отбросил ногой кол, подпиравший дверь, широко распахнул ее и вышел вон.
И задыхающийся от дыма и жары Гервасий видел в проем, как ровным шагом пошел Тюряпин, надев на винтовку шапку, и смолкли выстрелы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51