Сверкнули оскаленные, в мертвой улыбке зубы, чиркнула по земле рука, все еще сжимавшая бесполезный меч…
Эврих ударил коня сапогами: спасти, выхватить из этого ужаса хотя бы одну жизнь! Заорала дурны"' голосом Кари, кто-то за его спиной придушенно взвизгнул, но он уже свесился с седла, ухватил завернутого в одеяло младенца, рванул из цепенеющих рук — матери, бабки? — притиснул к себе и, заметив краем глаза несущихся сверху верховых, изо всех сил дернул левой рукой поводья. Конь под ним вздыбился, разворачиваясь на задних ногах, и сумел-таки вовремя отвернуть с дороги Фукукановых нукеров, застывшие, меловые лица которых напоминали посмертные маски.
— Где ты, Эврих? — Сидевшая на коне охлюпкой Кари вынырнула из черного облака дыма и уставилась на жалобно пищавший сверток овчин, который аррант. бережно прижимал к груди. — Кого ты там подобрал? Что нам теперь делать?
Глаза у девушки были распахнуты так широко, что казались состоящими из одних белков, лицо было перепачкано сажей, за спиной полыхали сцепившиеся осями повозки.
— Н-не знаю… — Эврих почувствовал, что левая часть его лица дергается, как лапа агонизирующего зверя, и прижал ладонь к щеке. — Повозка Фукукана была впереди. Поскачем туда.
Это было безумием, ибо как раз сверху-то «стражи Врат» и сталкивали на обреченный обоз подожженные повозки, но разобрался в происходящем аррант значительно позже. После того уже, как они миновали мечущиеся в дыму фигуры беглецов; перевернутую повозку, придавившую седовласого старца; лошадь с разорванным брюхом, из которого вывалились на пыльную землю дымящиеся внутренности, и жалобно скулившего пса с перебитым позвоночником.
.
Петляя между замерших повозок, они несколько раз сталкивались с верховыми хамбасами — мужчинами и женщинами, искавшими спасения в бегстве и скакавшими вниз по склону, как будто не понимая, что там их тоже поджидают воины Хурманчака. Горящие повозки, из которых предусмотрительно были выпряжены кони, грохотали мимо них одна за другой, грозя раздавить, размазать их по каменистой земле. Где-то сзади еще гремели рукотворные громы, воздух оглашали вопли умирающих и удалые крики: «Кодай! Кодай Хурман-чи!», от которых щека у Эвриха начинала дергаться в ускоренном темпе, а потом он перестал что-либо слышать, потому что увидел Атэнаань.
Он узнал ее сразу, несмотря на то что видел вблизи всего один раз. Тогда у девушки были розовые щеки, алые губы и одета она была в белоснежный халат. Теперь же лицо ее было белее снега, а халат украшали алые цветы. То есть это в первое мгновение аррант принял кровавые кляксы за цветы, а обрубок правой руки, который прижимала она к груди левой, здоровой рукой, — за букет пионов.
— Цветы и девушки в моем представлении так же неразлучны, как степняки и арха, Мономатана и хуб-кубава, — пробормотал он, передавая Кари заходящегося плачем младенца, и спрыгнул с седла.
Остановить хлещущую из обрубка руки кровь было бы не трудно, если бы Атэнаань позволила ему это сделать. Но снежнолицая девушка не желала расставаться со своим цветком, она требовала, чтобы лекарь-улигэрчи поспешил с ней к Фу кукану и его дочери, и позволила осмотреть свою культю только после того, как Эврих заявил, что немедленно ускачет в Верхний мир и не споет в этом гадюшнике ни одного улигэра, не излечит ни одного хворого, ежели ему будут мешать делать то, что он считает нужным. А к Фукукану и близко не подойдет, пока не взглянет на цветок, которым она так дорожит.
Он чувствовал, что несет какую-то несусветную чушь, но слова не имели сейчас никакого значения. Значение имел ремень, которым он перетянул обрубок руки Атэнаань, и та часть жизненной энергии, которую ему удалось влить в нее, прижав пылающие ладони к горлу девушки. У арранта хватило сил посадить ее в седло, а затем он почувствовал странную слабость, не' свойственную ему отрешенность и уже без особых эмоций перешагивал через трупы хамбасов, ведя под уздцы упирающегося и шумно фыркающего коня.
Задавленным горящими телегами и изрешеченным бронзовыми осколками он, разумеется, уже ничем помочь не мог, но, помнится, возложил руки на патлатую старуху и, пока она была в бессознательном состоянии, сплотил торчащие из ее голени обломки белой кости, намертво примотав к сухощавой ноге пус ножны.
Спешить к повозке Фукукана было незачем, так же как незачем было разыскивать бездыханный труп нан-га, погибшего одним из первых от Огненного Волшебства, и потому Эврих потратил некоторое время на юношу-хамбаса. Извлек из его тела кусок весело посверкивающей бронзы и, залив рану архой, подождал, пока Кари зашьет ее специальным образом обработанными овечьими кишками, извлеченными из его замечательной сумки. У самого арранта это, естественно, получилось бы лучше, но свет начал предательски меркнуть в его глазах.
— Это хорошо, — сказал Эврих, потому что, невзирая на охватившее его безразличие ко всему на свете, ему не хотелось видеть мертвую Нитэки, а до повозки Фукукана оставалось, по словам Атэнаань, совсем недалеко.
— Веди меня дальше, — приказал он Кари, когда она закончила зашивать рану юноши, и, уцепившись за стремя коня, в седле которого обмякла потерявшая сознание Атэнаань, доковылял до хрипящего от нестерпимой боли мальчишки. Почему тот не умер от ожогов, было совершенно непонятно, и, возлагая на него руки, аррант успел подумать, что парню, который так цепляется за жизнь, просто грех не помочь.
Проваливаясь в небытие, он почувствовал: дыхание мальчишки стало ровнее. Хотел улыбнуться, но мысль о Тилорновом «маяке» и родичах Астамера отравили ему удовольствие, которое он рассчитывал получить от смерти.
— Хотела бы я посмотреть на человека, который отважится выпить этот отвар! — проворчала Кари, одной рукой снимая котелок с огня, а другой зажимая нос— Зеленовато-бурая жидкость отчетливо пахла тухлыми яйцами и вкус ее, по-видимому, соответствовал запаху и неприглядному виду. — Жузаль предупредила, что, если мы не прекратим варить всякую дрянь, она выгонит нас из шатра. Она уже жаловалась Барикэ, и полутысячник…
Девушка покосилась на арранта и умолкла. Сидевший скрестив ноги на циновке Эврих уставился пустыми глазами в огонь, забыв о каменной ступке и пестике в своих руках. Он не видел ничего вокруг, не слышал обращенных к нему слов и, по мнению Кари, врачевать в нынешнем своем состоянии должен был не «беспощадных», а самого себя. Вот только недуг его был не из тех, которые можно излечить настоями и отварами… Девушка горестно поджала губы, морща нос, отставила котелок — остывать — и занялась процеживанием настойки мумкайги, купленной утром среди прочих зелий на рынке Матибу-Тагала.
Она уже не, пыталась тормошить Эвриха, когда видела этот остекленевший, бессмысленный взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Эврих ударил коня сапогами: спасти, выхватить из этого ужаса хотя бы одну жизнь! Заорала дурны"' голосом Кари, кто-то за его спиной придушенно взвизгнул, но он уже свесился с седла, ухватил завернутого в одеяло младенца, рванул из цепенеющих рук — матери, бабки? — притиснул к себе и, заметив краем глаза несущихся сверху верховых, изо всех сил дернул левой рукой поводья. Конь под ним вздыбился, разворачиваясь на задних ногах, и сумел-таки вовремя отвернуть с дороги Фукукановых нукеров, застывшие, меловые лица которых напоминали посмертные маски.
— Где ты, Эврих? — Сидевшая на коне охлюпкой Кари вынырнула из черного облака дыма и уставилась на жалобно пищавший сверток овчин, который аррант. бережно прижимал к груди. — Кого ты там подобрал? Что нам теперь делать?
Глаза у девушки были распахнуты так широко, что казались состоящими из одних белков, лицо было перепачкано сажей, за спиной полыхали сцепившиеся осями повозки.
— Н-не знаю… — Эврих почувствовал, что левая часть его лица дергается, как лапа агонизирующего зверя, и прижал ладонь к щеке. — Повозка Фукукана была впереди. Поскачем туда.
Это было безумием, ибо как раз сверху-то «стражи Врат» и сталкивали на обреченный обоз подожженные повозки, но разобрался в происходящем аррант значительно позже. После того уже, как они миновали мечущиеся в дыму фигуры беглецов; перевернутую повозку, придавившую седовласого старца; лошадь с разорванным брюхом, из которого вывалились на пыльную землю дымящиеся внутренности, и жалобно скулившего пса с перебитым позвоночником.
.
Петляя между замерших повозок, они несколько раз сталкивались с верховыми хамбасами — мужчинами и женщинами, искавшими спасения в бегстве и скакавшими вниз по склону, как будто не понимая, что там их тоже поджидают воины Хурманчака. Горящие повозки, из которых предусмотрительно были выпряжены кони, грохотали мимо них одна за другой, грозя раздавить, размазать их по каменистой земле. Где-то сзади еще гремели рукотворные громы, воздух оглашали вопли умирающих и удалые крики: «Кодай! Кодай Хурман-чи!», от которых щека у Эвриха начинала дергаться в ускоренном темпе, а потом он перестал что-либо слышать, потому что увидел Атэнаань.
Он узнал ее сразу, несмотря на то что видел вблизи всего один раз. Тогда у девушки были розовые щеки, алые губы и одета она была в белоснежный халат. Теперь же лицо ее было белее снега, а халат украшали алые цветы. То есть это в первое мгновение аррант принял кровавые кляксы за цветы, а обрубок правой руки, который прижимала она к груди левой, здоровой рукой, — за букет пионов.
— Цветы и девушки в моем представлении так же неразлучны, как степняки и арха, Мономатана и хуб-кубава, — пробормотал он, передавая Кари заходящегося плачем младенца, и спрыгнул с седла.
Остановить хлещущую из обрубка руки кровь было бы не трудно, если бы Атэнаань позволила ему это сделать. Но снежнолицая девушка не желала расставаться со своим цветком, она требовала, чтобы лекарь-улигэрчи поспешил с ней к Фу кукану и его дочери, и позволила осмотреть свою культю только после того, как Эврих заявил, что немедленно ускачет в Верхний мир и не споет в этом гадюшнике ни одного улигэра, не излечит ни одного хворого, ежели ему будут мешать делать то, что он считает нужным. А к Фукукану и близко не подойдет, пока не взглянет на цветок, которым она так дорожит.
Он чувствовал, что несет какую-то несусветную чушь, но слова не имели сейчас никакого значения. Значение имел ремень, которым он перетянул обрубок руки Атэнаань, и та часть жизненной энергии, которую ему удалось влить в нее, прижав пылающие ладони к горлу девушки. У арранта хватило сил посадить ее в седло, а затем он почувствовал странную слабость, не' свойственную ему отрешенность и уже без особых эмоций перешагивал через трупы хамбасов, ведя под уздцы упирающегося и шумно фыркающего коня.
Задавленным горящими телегами и изрешеченным бронзовыми осколками он, разумеется, уже ничем помочь не мог, но, помнится, возложил руки на патлатую старуху и, пока она была в бессознательном состоянии, сплотил торчащие из ее голени обломки белой кости, намертво примотав к сухощавой ноге пус ножны.
Спешить к повозке Фукукана было незачем, так же как незачем было разыскивать бездыханный труп нан-га, погибшего одним из первых от Огненного Волшебства, и потому Эврих потратил некоторое время на юношу-хамбаса. Извлек из его тела кусок весело посверкивающей бронзы и, залив рану архой, подождал, пока Кари зашьет ее специальным образом обработанными овечьими кишками, извлеченными из его замечательной сумки. У самого арранта это, естественно, получилось бы лучше, но свет начал предательски меркнуть в его глазах.
— Это хорошо, — сказал Эврих, потому что, невзирая на охватившее его безразличие ко всему на свете, ему не хотелось видеть мертвую Нитэки, а до повозки Фукукана оставалось, по словам Атэнаань, совсем недалеко.
— Веди меня дальше, — приказал он Кари, когда она закончила зашивать рану юноши, и, уцепившись за стремя коня, в седле которого обмякла потерявшая сознание Атэнаань, доковылял до хрипящего от нестерпимой боли мальчишки. Почему тот не умер от ожогов, было совершенно непонятно, и, возлагая на него руки, аррант успел подумать, что парню, который так цепляется за жизнь, просто грех не помочь.
Проваливаясь в небытие, он почувствовал: дыхание мальчишки стало ровнее. Хотел улыбнуться, но мысль о Тилорновом «маяке» и родичах Астамера отравили ему удовольствие, которое он рассчитывал получить от смерти.
— Хотела бы я посмотреть на человека, который отважится выпить этот отвар! — проворчала Кари, одной рукой снимая котелок с огня, а другой зажимая нос— Зеленовато-бурая жидкость отчетливо пахла тухлыми яйцами и вкус ее, по-видимому, соответствовал запаху и неприглядному виду. — Жузаль предупредила, что, если мы не прекратим варить всякую дрянь, она выгонит нас из шатра. Она уже жаловалась Барикэ, и полутысячник…
Девушка покосилась на арранта и умолкла. Сидевший скрестив ноги на циновке Эврих уставился пустыми глазами в огонь, забыв о каменной ступке и пестике в своих руках. Он не видел ничего вокруг, не слышал обращенных к нему слов и, по мнению Кари, врачевать в нынешнем своем состоянии должен был не «беспощадных», а самого себя. Вот только недуг его был не из тех, которые можно излечить настоями и отварами… Девушка горестно поджала губы, морща нос, отставила котелок — остывать — и занялась процеживанием настойки мумкайги, купленной утром среди прочих зелий на рынке Матибу-Тагала.
Она уже не, пыталась тормошить Эвриха, когда видела этот остекленевший, бессмысленный взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122