Или дочь. Но толком ничего представить не смогла и, обратившись к Великому Духу, тихо попросила: — Пусть дитя будет зеленоглазым и золотоволосым, как мой ненаглядный аррант…
Глава восьмая. Рождение императора
707-й год от основания Города Тысячи Храмов.
1-й год правления императора Кешо
Поднявшаяся из глубины чрева волна боли захлестнула Ильяс, и она жалобно застонала, с ненавистью вперив взгляд в идущий по верху стен голубой узор. Прежде она как-то не замечала этот монотонный рисунок, называемый, кажется, меандром, но теперь вид этих граненых волн прямо-таки бесил ее, доводил до остервенения, ибо они мерещились ей, даже если форани крепко-накрепко зажмуривала глаза. Когда все это кончится, она первым делом велит замазать гадкий фриз, ибо он всегда, всегда будет напоминать ей о перенесенной пытке…
— А-а-а!..
— Тужься, милая, тужься! — усталым голосом проворковала Мутамак, ободряюще стискивая влажные от пота пальцы госпожи.
— Я больше не могу! Он разрывает меня на части!
— Можешь, милая, можешь. Мне тоже, когда я рожала, казалось, что я вот-вот распрощаюсь с жизнью, но, как видишь, жива, здорова и произвела на свет трех девчонок, — ободряюще бормотала Мутамак, такая же потная и тяжело дышащая, как Ильяс.
— Тебе было легче! Будь я такой же слонихой!.. А-а-а!..
— Все будет хорошо. Воды отошли, теперь уже совсем скоро ты разрешишься маленьким хорошеньким ребеночком, — попытался в свой черед утешить молодую женщину Уруб.
— Уйди! Уйди с глаз долой! — прошипела Ильяс. — Вот уж правду говорят, что мужчины созданы нам на погибель!..
Новый приступ боли заставил ее заорать и выгнуться дугой. А потом что-то внутри нее треснуло, лопнуло, из глаз брызнули слезы…
— Пошел! Пошел головкой вперед! Чудесненько, славненько! Тужься, моя рыбонька, тужься, ненаглядная! — донесся до нее откуда-то издалека голос Мутамак.
— О Нгура Благодетельная! Чтоб вы все сдохли!..
Голубой меандр плясал перед глазами и доводил до исступления. Почему она должна смотреть на эту пакость? Почему должна рожать во дворце? Почему вообще должна рожать и страдать она, а не Таанрет, этот подлый соблазнитель? Разве справедливо, что этот лживый, лицемерный кобель развлекается со своими похотливыми сучками или восседает за пиршественным столом, в то время как его ребенок разрывает ее на части?!
— Мутамак! Сделай же что-нибудь! Уруб!.. — требовательно шептала она запекшимися, потрескавшимися, искусанными до крови губами, тогда как тело ее выло и корчилось от невыносимой боли.
— Чудненько! Славненько! Прекрасненько! Ну давай, приналяг еще немножко!
— А-а-а!..
О Нгура, как лживы все повествующие о любви песни и поэмы! Почему в них не говорится о том, как страдает рожающая женщина? О том, что во время беременности она становится похожа на гигантскую неповоротливую лягушку? Чувствует себя неуклюжей и отяжелевшей, словно заглотивший кабана питон? Что лицо и руки ее распухают, ноги отекают, волосы теряют блеск, кожа — упругость, а едкий и вонючий пот то и дело начинает сочиться изо всех пор? Хотела бы она выпустить кишки тому подлецу, который выдумал, будто беременность красит женщину! И всем тем, кто заставляет их рожать…
— Ну вот и все. Ух ты мой сладенький! Госпожа, ты произвела на свет хорошенького мальчишечку! — В громоподобном голосе Мутамак слышалось такое торжество и облегчение, что Ильяс заставила себя разлепить веки. Увидела в могучих руках служанки что-то шевелящееся и влажно поблескивающее, услышала звонкий хлопок и тонкий пронзительный писк.
— Все? — боясь поверить, что чудовищная пытка закончилась, прошептала Ильяс, чувствуя странную опустошенность, отвратительную ломоту в пояснице, саднящую боль между ног и продолжающееся шевеление в разодранном чреве.
— Да! Да, лапушка моя, да!
— Нет еще, — хмуро процедил У руб. — Тужься, госпожа моя, тужься.
— Зачем? Вот же он.. А-а-а!.. — Ильяс зашлась в крике, и стоящий перед ее мысленным взором голубой меандр рассыпался алыми искрящимися обломками.
— О Великий Дух! Нганья, держи малыша! Второй… Госпожа…
— Что?! Что вы там бормочете?! О Нгура Заступница!..
Ильяс ощутила, как что-то выскользнуло из нее, вырвалось, как пробка, и содрогнулась от омерзения, чувствуя, какая она мокрая, липкая, и на память ей почему-то пришли дохлые рыбины со вспоротыми животами. Нет, она этого точно не переживет!
— Еще немножко! Ну совсем чуть-чуть! Ну еще капельку! — взывала к ней Мутамак, а потом вдруг рявкнула в самое ухо: — Да поднатужься же ты, ленивая буйволица! Сильней! Еще сильнее! Ну же! Еще! Не засыпай, работай, работай, работай, тебе говорят!..
— Двойня! — из далекого далека долетел до Ильяс перепуганный шепот Нганьи. — Она родила двойню…
— Слава Тахмаангу, она выдавила послед. И никакого кровотечения ..
— Да, но что скажет ее муж?.. «Вот уж кого бы я точно удавила собственными руками! — лениво подумала Ильяс, проваливаясь в сонное и покойное небытие. — И чтобы я еще хоть раз подпустила мужчину к своему ложу?.. Ни за что и никогда…»
* * *
Известие об убийстве Мандлы Татама ужаснуло, но не удивило Таанрета. Подобного поворота событий он ожидал, вот только невдомек ему было, кто подсылает убийц, дабы прикончить своих соправителей: Татам или Кешо? Раз Татам мертв, значит, смерти их жаждал Кешо. Ну что ж, все это Орочи Мунг предсказывал в своем трактате, хотя и не предвидел, что борьба за власть начнется так быстро. По его предположениям Триумвират должен был просуществовать пять-шесть лет, прежде чем возникшие между соправителями противоречия приведут к резне.
Таанрет уперся ладонями в мраморный подоконник, подставив лицо свежему, дующему с моря ветру. И, глядя на паруса рыбачьих шаланд, застывших на темно-синем стекле вод Мванаакского залива, задумался о том, почему дневной бриз дует с моря на сушу, а ночной — с берега. Бродили у него в голове смутные соображения по поводу того, что связано это как-то с перепадами температур, с замещением теплого, поднимающегося вверх воздуха холодным, но, чтобы проверить это и осмыслить должным образом, времени решительно не хватало. Не было его и на то, чтобы отследить, почему новые железорудные разработки не дают ожидаемой прибыли и куда, во имя Тахмаанга, исчезли два обоза, везущие золото с приисков Бадаатвы. Самое драгоценное, что есть на свете, время, утекало, словно песок между пальцами, а созданный при Триумвирате Совет Небожителей, вместо того чтобы помогать, с усердием, достойным лучшего применения, ставил палки в колеса всем тем начинаниям, которые должны были содействовать процветанию империи.
Тупоголовые оксары тратили пыл своих сердец на сведение личных счетов и обретение сиюминутных выгод, не желая понимать, что собственное их процветание напрямую зависит от благополучия Мавуно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Глава восьмая. Рождение императора
707-й год от основания Города Тысячи Храмов.
1-й год правления императора Кешо
Поднявшаяся из глубины чрева волна боли захлестнула Ильяс, и она жалобно застонала, с ненавистью вперив взгляд в идущий по верху стен голубой узор. Прежде она как-то не замечала этот монотонный рисунок, называемый, кажется, меандром, но теперь вид этих граненых волн прямо-таки бесил ее, доводил до остервенения, ибо они мерещились ей, даже если форани крепко-накрепко зажмуривала глаза. Когда все это кончится, она первым делом велит замазать гадкий фриз, ибо он всегда, всегда будет напоминать ей о перенесенной пытке…
— А-а-а!..
— Тужься, милая, тужься! — усталым голосом проворковала Мутамак, ободряюще стискивая влажные от пота пальцы госпожи.
— Я больше не могу! Он разрывает меня на части!
— Можешь, милая, можешь. Мне тоже, когда я рожала, казалось, что я вот-вот распрощаюсь с жизнью, но, как видишь, жива, здорова и произвела на свет трех девчонок, — ободряюще бормотала Мутамак, такая же потная и тяжело дышащая, как Ильяс.
— Тебе было легче! Будь я такой же слонихой!.. А-а-а!..
— Все будет хорошо. Воды отошли, теперь уже совсем скоро ты разрешишься маленьким хорошеньким ребеночком, — попытался в свой черед утешить молодую женщину Уруб.
— Уйди! Уйди с глаз долой! — прошипела Ильяс. — Вот уж правду говорят, что мужчины созданы нам на погибель!..
Новый приступ боли заставил ее заорать и выгнуться дугой. А потом что-то внутри нее треснуло, лопнуло, из глаз брызнули слезы…
— Пошел! Пошел головкой вперед! Чудесненько, славненько! Тужься, моя рыбонька, тужься, ненаглядная! — донесся до нее откуда-то издалека голос Мутамак.
— О Нгура Благодетельная! Чтоб вы все сдохли!..
Голубой меандр плясал перед глазами и доводил до исступления. Почему она должна смотреть на эту пакость? Почему должна рожать во дворце? Почему вообще должна рожать и страдать она, а не Таанрет, этот подлый соблазнитель? Разве справедливо, что этот лживый, лицемерный кобель развлекается со своими похотливыми сучками или восседает за пиршественным столом, в то время как его ребенок разрывает ее на части?!
— Мутамак! Сделай же что-нибудь! Уруб!.. — требовательно шептала она запекшимися, потрескавшимися, искусанными до крови губами, тогда как тело ее выло и корчилось от невыносимой боли.
— Чудненько! Славненько! Прекрасненько! Ну давай, приналяг еще немножко!
— А-а-а!..
О Нгура, как лживы все повествующие о любви песни и поэмы! Почему в них не говорится о том, как страдает рожающая женщина? О том, что во время беременности она становится похожа на гигантскую неповоротливую лягушку? Чувствует себя неуклюжей и отяжелевшей, словно заглотивший кабана питон? Что лицо и руки ее распухают, ноги отекают, волосы теряют блеск, кожа — упругость, а едкий и вонючий пот то и дело начинает сочиться изо всех пор? Хотела бы она выпустить кишки тому подлецу, который выдумал, будто беременность красит женщину! И всем тем, кто заставляет их рожать…
— Ну вот и все. Ух ты мой сладенький! Госпожа, ты произвела на свет хорошенького мальчишечку! — В громоподобном голосе Мутамак слышалось такое торжество и облегчение, что Ильяс заставила себя разлепить веки. Увидела в могучих руках служанки что-то шевелящееся и влажно поблескивающее, услышала звонкий хлопок и тонкий пронзительный писк.
— Все? — боясь поверить, что чудовищная пытка закончилась, прошептала Ильяс, чувствуя странную опустошенность, отвратительную ломоту в пояснице, саднящую боль между ног и продолжающееся шевеление в разодранном чреве.
— Да! Да, лапушка моя, да!
— Нет еще, — хмуро процедил У руб. — Тужься, госпожа моя, тужься.
— Зачем? Вот же он.. А-а-а!.. — Ильяс зашлась в крике, и стоящий перед ее мысленным взором голубой меандр рассыпался алыми искрящимися обломками.
— О Великий Дух! Нганья, держи малыша! Второй… Госпожа…
— Что?! Что вы там бормочете?! О Нгура Заступница!..
Ильяс ощутила, как что-то выскользнуло из нее, вырвалось, как пробка, и содрогнулась от омерзения, чувствуя, какая она мокрая, липкая, и на память ей почему-то пришли дохлые рыбины со вспоротыми животами. Нет, она этого точно не переживет!
— Еще немножко! Ну совсем чуть-чуть! Ну еще капельку! — взывала к ней Мутамак, а потом вдруг рявкнула в самое ухо: — Да поднатужься же ты, ленивая буйволица! Сильней! Еще сильнее! Ну же! Еще! Не засыпай, работай, работай, работай, тебе говорят!..
— Двойня! — из далекого далека долетел до Ильяс перепуганный шепот Нганьи. — Она родила двойню…
— Слава Тахмаангу, она выдавила послед. И никакого кровотечения ..
— Да, но что скажет ее муж?.. «Вот уж кого бы я точно удавила собственными руками! — лениво подумала Ильяс, проваливаясь в сонное и покойное небытие. — И чтобы я еще хоть раз подпустила мужчину к своему ложу?.. Ни за что и никогда…»
* * *
Известие об убийстве Мандлы Татама ужаснуло, но не удивило Таанрета. Подобного поворота событий он ожидал, вот только невдомек ему было, кто подсылает убийц, дабы прикончить своих соправителей: Татам или Кешо? Раз Татам мертв, значит, смерти их жаждал Кешо. Ну что ж, все это Орочи Мунг предсказывал в своем трактате, хотя и не предвидел, что борьба за власть начнется так быстро. По его предположениям Триумвират должен был просуществовать пять-шесть лет, прежде чем возникшие между соправителями противоречия приведут к резне.
Таанрет уперся ладонями в мраморный подоконник, подставив лицо свежему, дующему с моря ветру. И, глядя на паруса рыбачьих шаланд, застывших на темно-синем стекле вод Мванаакского залива, задумался о том, почему дневной бриз дует с моря на сушу, а ночной — с берега. Бродили у него в голове смутные соображения по поводу того, что связано это как-то с перепадами температур, с замещением теплого, поднимающегося вверх воздуха холодным, но, чтобы проверить это и осмыслить должным образом, времени решительно не хватало. Не было его и на то, чтобы отследить, почему новые железорудные разработки не дают ожидаемой прибыли и куда, во имя Тахмаанга, исчезли два обоза, везущие золото с приисков Бадаатвы. Самое драгоценное, что есть на свете, время, утекало, словно песок между пальцами, а созданный при Триумвирате Совет Небожителей, вместо того чтобы помогать, с усердием, достойным лучшего применения, ставил палки в колеса всем тем начинаниям, которые должны были содействовать процветанию империи.
Тупоголовые оксары тратили пыл своих сердец на сведение личных счетов и обретение сиюминутных выгод, не желая понимать, что собственное их процветание напрямую зависит от благополучия Мавуно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110