Тогда, с Колей, мы пошли по пути, указанному стрелой. Где-то здесь мы слышали церковное пение. Теперь я уверенно вел своих спутников, зная, что мы находимся под центром города.
— Прибавь-ка, Чижик, огня!
Терентьич запротестовал:
— Куда т-ты — т-такой свет? Скоро будем в потемках!
Маленькое пламя пульсировало, дрожало и грозило вот-вот погаснуть. Но мне был уже не страшен мрак. Над головой вместо плотного глинистого грунта мы увидели бревенчатую кладку, а в ней небольшой люк, тот самый, который нам с братом так и не удалось поднять. Мы находились под костелом, и отсюда прямая как стрела галерея вела к берегу реки. Сверху не доносилось ни звука. Не всякий же раз слышать церковное пение под землей.
Мы шли под уклон, спускаясь с городского холма к реке, пока катакомбы не сомкнулись с водоотводной трубой. Под ногами был высохший ил. Я постучал по низкому своду:
— Цемент!
Впереди забрезжил свет. Влажный речной воздух шел нам навстречу. Мы были на берегу Буга. Вода в лучах заката стала розовой. Мы смотрели на нее сквозь прибрежный камыш. Над рекой стояли облака. Лягушки начали свой вечерний концерт.
Терентьич зачерпнул пригоршней теплую воду:
— Хороша! В жизни такой не пил. А Федька остался там...
— Да, Терентьич. Федя — последняя жертва той провокации.
Теперь мне была понятна причина провалов южнобугских подпольщиков. От имени Степового действовала немецкая охранка.
— Вид у нас не того... — заметил Чижик.
— А какой же вид может быть у людей, которые прошли подо всем городом с юга на север, с одной стороны речной излучины на другую?
Почистив свою одежду насколько было возможно, мы разошлись по домам.
Наутро я пришел на работу и услышал там, что прошлой ночью за старой психбольницей была перестрелка.
Глава вторая
«ОРУДИЯ — НА ТОВСЬ!»
1
Терентьич познакомил меня с Дарьей Денисовной Софранской. Эта неприметная женщина средних лет с первых дней оккупации работала на продпункте вокзала. После провала явок ее квартира стала главным пунктом связи. Ширмой служила бакалейная лавочка, открытая Софранской с разрешения властей. Мало ли кто зайдет за пакетиком сахарина или куском мыла, которое не моет, а только пачкает? Для немцев Софранская держала немного товара получше. В передней комнате, выходившей прямо на улицу Пирогова, можно было выпить бутылку пива или рюмку яичного ликера.
Дарья Денисовна жила одна, Муж ее, кадровый рабочий, по национальности поляк, погиб в конце гражданской войны, оба сына служили в Красной Армии. Для меня эта женщина была настоящим кладом. Ничего не записывая, она подсчитывала все проходящие эшелоны, прекрасно различала эмблемы родов войск и даже ухитрялась узнавать подлинные номера частей.
Каждый день эшелоны шли через Южнобугск на восток. Фронт подкатывался к Волге и Кавказу. Газета «Фёлькишер беобахтер» пророчила окончание войны к 7 ноября: «Жидовско-большевистская власть длилась четверть века, теперь ей пришел конец». А из немецкого госпиталя до нас доходили вести об упорных боях. Все время прибывали раненые.
Чернорабочими в госпитале были военнопленные. Некоторым из них удавалось выходить в город. Терентьич завел знакомство с двумя сержантами. Ничепорук и Тазиев явно искали связи с подпольщиками. По моему совету Терентьич поручил им добывать оружие на вокзале, когда прибывали раненые офицеры. У многих из них на носилках лежали пистолеты.
Спустя несколько дней я зашел к Софранской. Дарья Денисовна повела меня в комнату за лавкой и выдвинула ящик комода. Там, под крахмальной скатертью, ждущей конца войны, чернело тяжелое немецкое оружие — два парабеллума с обоймами.
— Тазиев достал! Вчера пришел санпоезд из-под Ростова.
Не успели мы вернуться в лавку, как появился Лемп. Он частенько захаживал сюда выпить рюмочку ликера. За ликером Лемп завел разговор о фронте:
— Сегодня русские выбиты из Ростова и Новочеркасска. Наступление идет великолепно! Так можно и опоздать на фронт, — улыбнулся он. — Попрошусь в действующую армию.
Лемп хотел расплатиться за ликер, но я не разрешил:
— Герр майор, я кое-что заработал сегодня. Позвольте мне...
Теперь у меня водились деньги. Немецкие чиновники брали взятки с каждого просителя. Почему я должен быть исключением?
— Вы умеете жить, герр Пацько, — сказал Лемп. — Но неужели вам не надоела эта паршивая работа?
— А чем она плоха? Все время среди людей...
Он улыбнулся и налил еще по стаканчику.
— Да, для вашей основной работы это полезно.
Что он имеет в виду? Неужели заподозрил?
— Работа мелкого чиновника бесперспективна, — продолжал он. — Надо думать о будущем. Вот женитесь, Светлана очень мила.
Я заверил его, что вовсе не собираюсь жениться.
— Не скромничайте! — воскликнул Лемп. — Я вижу, вы свой человек в доме. Кстати, что представляет собой сынок Семенца? Я его видел как-то разок.
Его интересует Аркадий. Вряд ли майор хочет доставить неприятность Семенцу. И все-таки этот вопрос неспроста.
— Понятия не имею, герр майор. Сам его видел только раз. А насчет женитьбы, ей-богу, ошибаетесь.
— Тем лучше, — сказал он. — Зачем это нужно, если в ваших жилах, как я слышал, течет немецкая кровь?
И это знает? Похоже, что он следит за мной. Майор встал, расплатился за последнюю рюмку.
— Ну что же, пойдемте!
Мы вышли и расстались на углу. Когда Лемп скрылся за поворотом, мне пришло в голову, что он считает меня секретным агентом СД. Но кто же он, этот бравый вояка, рвущийся на фронт? И почему я встретил его в СД? Может быть, он сам там служит?
2
В конце июля в нашем городе полно лилий. Во всех садах и палисадниках покачиваются на высоких стеблях белые короны, и плывет над улицей густой, сладкий запах середины лета. Я всегда был равнодушен к белой лилии. Мне больше нравились розовые пионы, незаметный алисон, наполняющий в полдень сады и парки медовым запахом. О лилиях я вспомнил потому, что увидел их на травяном склоне у стены костела.
Старичок с леечкой вышел из калитки в костельной стене. Немощный на вид — ему, пожалуй, уже подкатило под сотню.
— Цветочками любуетесь, пане? Могу уделить букетик для украшения жизни, — заговорил он неожиданно бодрым голосом.
Я поблагодарил и отказался.
— Да, — заметил старичок, — сейчас цветы никому не требуются. Забыли люди про красоту. И птахи чего-то не поют...
Действительно, певчие птицы исчезли из садов и бульваров.
— Улетели птахи, — сообщил старичок, подпирая прутиком стебель цветка, — потому что зима настала долгая.
— Что это вы говорите, папаша? Какая сейчас зима? Вы, я вижу, и телогрейку натянули, будто на дворе снег.
Он поднял на меня вылинявшие от времени, но ясные глаза:
— Зима, пане, круглый год зима. А хуфайка?.. Прохлада у нас в храме, особо в подземелье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
— Прибавь-ка, Чижик, огня!
Терентьич запротестовал:
— Куда т-ты — т-такой свет? Скоро будем в потемках!
Маленькое пламя пульсировало, дрожало и грозило вот-вот погаснуть. Но мне был уже не страшен мрак. Над головой вместо плотного глинистого грунта мы увидели бревенчатую кладку, а в ней небольшой люк, тот самый, который нам с братом так и не удалось поднять. Мы находились под костелом, и отсюда прямая как стрела галерея вела к берегу реки. Сверху не доносилось ни звука. Не всякий же раз слышать церковное пение под землей.
Мы шли под уклон, спускаясь с городского холма к реке, пока катакомбы не сомкнулись с водоотводной трубой. Под ногами был высохший ил. Я постучал по низкому своду:
— Цемент!
Впереди забрезжил свет. Влажный речной воздух шел нам навстречу. Мы были на берегу Буга. Вода в лучах заката стала розовой. Мы смотрели на нее сквозь прибрежный камыш. Над рекой стояли облака. Лягушки начали свой вечерний концерт.
Терентьич зачерпнул пригоршней теплую воду:
— Хороша! В жизни такой не пил. А Федька остался там...
— Да, Терентьич. Федя — последняя жертва той провокации.
Теперь мне была понятна причина провалов южнобугских подпольщиков. От имени Степового действовала немецкая охранка.
— Вид у нас не того... — заметил Чижик.
— А какой же вид может быть у людей, которые прошли подо всем городом с юга на север, с одной стороны речной излучины на другую?
Почистив свою одежду насколько было возможно, мы разошлись по домам.
Наутро я пришел на работу и услышал там, что прошлой ночью за старой психбольницей была перестрелка.
Глава вторая
«ОРУДИЯ — НА ТОВСЬ!»
1
Терентьич познакомил меня с Дарьей Денисовной Софранской. Эта неприметная женщина средних лет с первых дней оккупации работала на продпункте вокзала. После провала явок ее квартира стала главным пунктом связи. Ширмой служила бакалейная лавочка, открытая Софранской с разрешения властей. Мало ли кто зайдет за пакетиком сахарина или куском мыла, которое не моет, а только пачкает? Для немцев Софранская держала немного товара получше. В передней комнате, выходившей прямо на улицу Пирогова, можно было выпить бутылку пива или рюмку яичного ликера.
Дарья Денисовна жила одна, Муж ее, кадровый рабочий, по национальности поляк, погиб в конце гражданской войны, оба сына служили в Красной Армии. Для меня эта женщина была настоящим кладом. Ничего не записывая, она подсчитывала все проходящие эшелоны, прекрасно различала эмблемы родов войск и даже ухитрялась узнавать подлинные номера частей.
Каждый день эшелоны шли через Южнобугск на восток. Фронт подкатывался к Волге и Кавказу. Газета «Фёлькишер беобахтер» пророчила окончание войны к 7 ноября: «Жидовско-большевистская власть длилась четверть века, теперь ей пришел конец». А из немецкого госпиталя до нас доходили вести об упорных боях. Все время прибывали раненые.
Чернорабочими в госпитале были военнопленные. Некоторым из них удавалось выходить в город. Терентьич завел знакомство с двумя сержантами. Ничепорук и Тазиев явно искали связи с подпольщиками. По моему совету Терентьич поручил им добывать оружие на вокзале, когда прибывали раненые офицеры. У многих из них на носилках лежали пистолеты.
Спустя несколько дней я зашел к Софранской. Дарья Денисовна повела меня в комнату за лавкой и выдвинула ящик комода. Там, под крахмальной скатертью, ждущей конца войны, чернело тяжелое немецкое оружие — два парабеллума с обоймами.
— Тазиев достал! Вчера пришел санпоезд из-под Ростова.
Не успели мы вернуться в лавку, как появился Лемп. Он частенько захаживал сюда выпить рюмочку ликера. За ликером Лемп завел разговор о фронте:
— Сегодня русские выбиты из Ростова и Новочеркасска. Наступление идет великолепно! Так можно и опоздать на фронт, — улыбнулся он. — Попрошусь в действующую армию.
Лемп хотел расплатиться за ликер, но я не разрешил:
— Герр майор, я кое-что заработал сегодня. Позвольте мне...
Теперь у меня водились деньги. Немецкие чиновники брали взятки с каждого просителя. Почему я должен быть исключением?
— Вы умеете жить, герр Пацько, — сказал Лемп. — Но неужели вам не надоела эта паршивая работа?
— А чем она плоха? Все время среди людей...
Он улыбнулся и налил еще по стаканчику.
— Да, для вашей основной работы это полезно.
Что он имеет в виду? Неужели заподозрил?
— Работа мелкого чиновника бесперспективна, — продолжал он. — Надо думать о будущем. Вот женитесь, Светлана очень мила.
Я заверил его, что вовсе не собираюсь жениться.
— Не скромничайте! — воскликнул Лемп. — Я вижу, вы свой человек в доме. Кстати, что представляет собой сынок Семенца? Я его видел как-то разок.
Его интересует Аркадий. Вряд ли майор хочет доставить неприятность Семенцу. И все-таки этот вопрос неспроста.
— Понятия не имею, герр майор. Сам его видел только раз. А насчет женитьбы, ей-богу, ошибаетесь.
— Тем лучше, — сказал он. — Зачем это нужно, если в ваших жилах, как я слышал, течет немецкая кровь?
И это знает? Похоже, что он следит за мной. Майор встал, расплатился за последнюю рюмку.
— Ну что же, пойдемте!
Мы вышли и расстались на углу. Когда Лемп скрылся за поворотом, мне пришло в голову, что он считает меня секретным агентом СД. Но кто же он, этот бравый вояка, рвущийся на фронт? И почему я встретил его в СД? Может быть, он сам там служит?
2
В конце июля в нашем городе полно лилий. Во всех садах и палисадниках покачиваются на высоких стеблях белые короны, и плывет над улицей густой, сладкий запах середины лета. Я всегда был равнодушен к белой лилии. Мне больше нравились розовые пионы, незаметный алисон, наполняющий в полдень сады и парки медовым запахом. О лилиях я вспомнил потому, что увидел их на травяном склоне у стены костела.
Старичок с леечкой вышел из калитки в костельной стене. Немощный на вид — ему, пожалуй, уже подкатило под сотню.
— Цветочками любуетесь, пане? Могу уделить букетик для украшения жизни, — заговорил он неожиданно бодрым голосом.
Я поблагодарил и отказался.
— Да, — заметил старичок, — сейчас цветы никому не требуются. Забыли люди про красоту. И птахи чего-то не поют...
Действительно, певчие птицы исчезли из садов и бульваров.
— Улетели птахи, — сообщил старичок, подпирая прутиком стебель цветка, — потому что зима настала долгая.
— Что это вы говорите, папаша? Какая сейчас зима? Вы, я вижу, и телогрейку натянули, будто на дворе снег.
Он поднял на меня вылинявшие от времени, но ясные глаза:
— Зима, пане, круглый год зима. А хуфайка?.. Прохлада у нас в храме, особо в подземелье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119