— спросила бледная как полотно Вика, прекрасно понимая, что попала в скверную историю.
— Не тащи убивца на волюшку, одно прошу, родненькая моя… И не тяни одеяло на какую-то там «Ниву» с номером 23-58 ММ. Никакого номера ты не помнишь, ну, затмение нашло, и все тут… А помнишь номер бежевой «шестёрки». И от Сашеньки моего, невинно убиенного, отходил не кто-нибудь, а сосед ваш, убивец, сел в свою машину и ту-ту… Ты со своего первого этажа все хорошо видела. Женщина ты молодая, учёная, и все хорошо видела… — зловеще поглядела ей в глаза старуха. — Вот и все… Все твои, так сказать, задачи, болезная моя…
— Хорошо, я скажу так, — тихо произнесла Вика.
— И умница, умница, учёная ты женщина, не то что я, неграмотная дура… Читать не умела до тридцати лет, представляешь? Во дела-то какие, зубов не чистила, яблок сожрёшь и все… Тёмные мы, неграмотные, из-за своей темноты и страдаем. Ладно, пошла я, родненькая. Только ты уж не обмани нас, не надо… Скоро лето, каникулы, отдыхать к морю поедете втроём, красивые вы все, не то что я, старая уродина, сыночка убили, поеду к себе в Иваново, куплю белую головку и помяну своего горемыку. Гляди, не подведи. К следаку сама попросись, откажись от своих прежних неправильных слов. И на суде скажи как надо… И будешь здорова и счастлива…
За мерзавкой закрылась дверь, а Вика стояла как вкопанная, не в состоянии от страха даже пошевелиться. Потом как ужаленная бросилась одеваться, чтобы бежать встречать Ромку. Но тут раздался звонок, и он сам появился на пороге, румяный, весёлый.
— Ромочка, Ромочка, сыночек, — лепетала Вика, даже не вытирая текущих по бледным щекам слез.
— Ты что, мама? Что с тобой? А смотри, что мне дяди на улице дали, — похвастался он и показал матери большой пакет, в котором лежали всякие вкусности — «Сникерсы», «Марсы», мандарины, яблоки, импортное печенье…
Вика стояла и молчала, опустив руки. А на следующий день она позвонила Бурлаку и попросила принять её. Явившись в прокуратуру, сказала Бурлаку то, о чем просила мерзкая старуха.
— Что это вы, Виктория Осиповна? То одно говорите, то другое. Помните об ответственности за ложные показания.
— Я больше ничего не могу добавить к тому, что сказала сейчас, — холодно произнесла Вика. — Какую-то «Ниву» я видела, но не помню ни номера, ни цвета. А вот бежевую «шестёрку» видела хорошо. И номер помню — семнадцать — сорок МН.
— Да, вы живёте на первом этаже, могли все хорошо увидеть… — усмехнулся Бурлак, все прекрасно понявший. — Но… ладно, пусть это будет на вашей совести, Виктория Осиповна.
— Она спокойна! — с каким-то вызовом произнесла Вика. Ей вспомнилось спокойное лицо квартиранта из тридцать первой квартиры, вспомнилось, как поразили её совершенно седые волосы при относительно молодом лице. Он снимал квартиру у её знакомой Наташи, которая переехала жить к матери, был приветлив, всегда здоровался, находил тёплое слово для девятилетнего Ромки. Теперь этот человек обвинялся в убийстве. А она была уверена, что не мог он никого убить. — Да, совершенно спокойна! — словно споря с самой собой, повторила она.
А вскоре после этого она вытащила из почтового ящика письмо, адресованное ей. Открыла его дома и обнаружила там пять стодолларовых бумажек. Она закусила губу и еле удержалась от сдавившего её рыдания.
… — Умница, Сова! — хохотал Гнедой. — Вот есть такие дела, которые, кроме неё, никто выполнить не может. Ведь, представляешь, Мишель, она когда-то училась в Щепкинском театральном училище на актёрском факультете. Да… вот какие таланты пропадают… — «Пропадают ли?» — спросил он сам себя. И тут же ответил: «Нет, не пропадают! А используются во благо общего дела!» — Давай по маленькой, за успех именно этого самого дела. И езжай, ты человек молодой, а ко мне скоро старые друзья наведаются, день рождения у меня, а какой по счёту, не скажу… Я по гороскопу Овен, только это могу тебе сообщить. Немолод я, Мишель, немолод, это у тебя все впереди, извини, что не приглашаю тебя на наше скромное застолье. Ты ещё не дорос до столь своеобразной компании, тебе будет с нами неуютно. Пойду погляжу, как там наши гуси-индейки-поросята в духовочках себя чувствуют, как им там, не слишком ли жарко? А человечка из прокуратуры я все-таки обработал, — потёр холёные руки Гнедой. — И мы теперь будем в курсе следственного дела товарища Кондратьева не только посредством драгоценнейшего Петра Петровича…
… — Неутешительные у меня для вас новости, Алексей Николаевич, — сказал Кондратьеву на последнем свидании Сидельников. — Эта Щербак отказалась от своих показаний. Видно, кто-то припугнул её. Вообще, у меня такое ощущение, что вы сами чего-то недоговариваете. А между нами должна быть полная откровенность… Ведь если вы знали раньше этого мерзавца Дырявина, вы обязательно должны мне это сообщить. Вообще все, как на духу, даже если это никак не свидетельствует в вашу пользу…
— Да не знал я раньше этого Дырявина, — усталым голосом произнёс Алексей. — И ничего я не утаиваю от вас, Пётр Петрович. Все рассказал, и о Дмитриеве, и о тюменском тресте, и об этом покушении…
— Ладно, ладно, я вам верю, иначе нельзя. Так вот, я вам говорил и повторю ещё раз: машину эту, зеленую «Ниву», угнанную перед этим инцидентом, видели двое — Щербак и ханыга Сытин, околачивавшийся тогда около винного магазина. Сытин тоже запомнил номер машины, я вам говорил. В показаниях этих людей ваше спасение. Но Сытин, сам явившийся в прокуратуру, исчез неизвестно куда, а Щербак отказалась от показаний. Номера были фальшивые, разумеется. Но и вы, и Сытин, и Щербак назвали одни и те же номера. Только вы вспомнили их с таким трудом, а они выпалили как на уроке, память хорошая, видно… А теперь остались лишь ваши показания, а это… сами понимаете… На пистолете только ваши отпечатки пальцев, видно, Дырявин работал в перчатках… Это был профессионал, хитрый профессионал… Понимаете, никто никакого нападения на вас не видел, видели только, как вы склонились над Дырявиным, и Жилкина, и Соломатин, и теперь вот Щербак… Но вы не отчаивайтесь, мы что-нибудь придумаем, ещё не вечер, Алексей Николаевич. А теперь я вынужден откланяться, у меня больна жена, поеду за лекарствами… Ладно, — вздохнул он. — Будем бороться за вас. Крупно вас подставили, крупно, какое тяжёлое время для начинающих неопытных бизнесменов… Этот пропавший Дмитриев, ограбленный склад, теперь вот это… Ладно… Будем работать…
Кондратьев выслушал все это совершенно спокойно. Ему было все равно. Он чувствовал некую внутреннюю обречённость, понимая, что на него непонятно за что словно ополчились все силы зла — и земные, и небесные… «Будь что будет», — думал он с горечью.
Сидельников передал Алексею письмо от Сергея, написанное ещё неделю назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
— Не тащи убивца на волюшку, одно прошу, родненькая моя… И не тяни одеяло на какую-то там «Ниву» с номером 23-58 ММ. Никакого номера ты не помнишь, ну, затмение нашло, и все тут… А помнишь номер бежевой «шестёрки». И от Сашеньки моего, невинно убиенного, отходил не кто-нибудь, а сосед ваш, убивец, сел в свою машину и ту-ту… Ты со своего первого этажа все хорошо видела. Женщина ты молодая, учёная, и все хорошо видела… — зловеще поглядела ей в глаза старуха. — Вот и все… Все твои, так сказать, задачи, болезная моя…
— Хорошо, я скажу так, — тихо произнесла Вика.
— И умница, умница, учёная ты женщина, не то что я, неграмотная дура… Читать не умела до тридцати лет, представляешь? Во дела-то какие, зубов не чистила, яблок сожрёшь и все… Тёмные мы, неграмотные, из-за своей темноты и страдаем. Ладно, пошла я, родненькая. Только ты уж не обмани нас, не надо… Скоро лето, каникулы, отдыхать к морю поедете втроём, красивые вы все, не то что я, старая уродина, сыночка убили, поеду к себе в Иваново, куплю белую головку и помяну своего горемыку. Гляди, не подведи. К следаку сама попросись, откажись от своих прежних неправильных слов. И на суде скажи как надо… И будешь здорова и счастлива…
За мерзавкой закрылась дверь, а Вика стояла как вкопанная, не в состоянии от страха даже пошевелиться. Потом как ужаленная бросилась одеваться, чтобы бежать встречать Ромку. Но тут раздался звонок, и он сам появился на пороге, румяный, весёлый.
— Ромочка, Ромочка, сыночек, — лепетала Вика, даже не вытирая текущих по бледным щекам слез.
— Ты что, мама? Что с тобой? А смотри, что мне дяди на улице дали, — похвастался он и показал матери большой пакет, в котором лежали всякие вкусности — «Сникерсы», «Марсы», мандарины, яблоки, импортное печенье…
Вика стояла и молчала, опустив руки. А на следующий день она позвонила Бурлаку и попросила принять её. Явившись в прокуратуру, сказала Бурлаку то, о чем просила мерзкая старуха.
— Что это вы, Виктория Осиповна? То одно говорите, то другое. Помните об ответственности за ложные показания.
— Я больше ничего не могу добавить к тому, что сказала сейчас, — холодно произнесла Вика. — Какую-то «Ниву» я видела, но не помню ни номера, ни цвета. А вот бежевую «шестёрку» видела хорошо. И номер помню — семнадцать — сорок МН.
— Да, вы живёте на первом этаже, могли все хорошо увидеть… — усмехнулся Бурлак, все прекрасно понявший. — Но… ладно, пусть это будет на вашей совести, Виктория Осиповна.
— Она спокойна! — с каким-то вызовом произнесла Вика. Ей вспомнилось спокойное лицо квартиранта из тридцать первой квартиры, вспомнилось, как поразили её совершенно седые волосы при относительно молодом лице. Он снимал квартиру у её знакомой Наташи, которая переехала жить к матери, был приветлив, всегда здоровался, находил тёплое слово для девятилетнего Ромки. Теперь этот человек обвинялся в убийстве. А она была уверена, что не мог он никого убить. — Да, совершенно спокойна! — словно споря с самой собой, повторила она.
А вскоре после этого она вытащила из почтового ящика письмо, адресованное ей. Открыла его дома и обнаружила там пять стодолларовых бумажек. Она закусила губу и еле удержалась от сдавившего её рыдания.
… — Умница, Сова! — хохотал Гнедой. — Вот есть такие дела, которые, кроме неё, никто выполнить не может. Ведь, представляешь, Мишель, она когда-то училась в Щепкинском театральном училище на актёрском факультете. Да… вот какие таланты пропадают… — «Пропадают ли?» — спросил он сам себя. И тут же ответил: «Нет, не пропадают! А используются во благо общего дела!» — Давай по маленькой, за успех именно этого самого дела. И езжай, ты человек молодой, а ко мне скоро старые друзья наведаются, день рождения у меня, а какой по счёту, не скажу… Я по гороскопу Овен, только это могу тебе сообщить. Немолод я, Мишель, немолод, это у тебя все впереди, извини, что не приглашаю тебя на наше скромное застолье. Ты ещё не дорос до столь своеобразной компании, тебе будет с нами неуютно. Пойду погляжу, как там наши гуси-индейки-поросята в духовочках себя чувствуют, как им там, не слишком ли жарко? А человечка из прокуратуры я все-таки обработал, — потёр холёные руки Гнедой. — И мы теперь будем в курсе следственного дела товарища Кондратьева не только посредством драгоценнейшего Петра Петровича…
… — Неутешительные у меня для вас новости, Алексей Николаевич, — сказал Кондратьеву на последнем свидании Сидельников. — Эта Щербак отказалась от своих показаний. Видно, кто-то припугнул её. Вообще, у меня такое ощущение, что вы сами чего-то недоговариваете. А между нами должна быть полная откровенность… Ведь если вы знали раньше этого мерзавца Дырявина, вы обязательно должны мне это сообщить. Вообще все, как на духу, даже если это никак не свидетельствует в вашу пользу…
— Да не знал я раньше этого Дырявина, — усталым голосом произнёс Алексей. — И ничего я не утаиваю от вас, Пётр Петрович. Все рассказал, и о Дмитриеве, и о тюменском тресте, и об этом покушении…
— Ладно, ладно, я вам верю, иначе нельзя. Так вот, я вам говорил и повторю ещё раз: машину эту, зеленую «Ниву», угнанную перед этим инцидентом, видели двое — Щербак и ханыга Сытин, околачивавшийся тогда около винного магазина. Сытин тоже запомнил номер машины, я вам говорил. В показаниях этих людей ваше спасение. Но Сытин, сам явившийся в прокуратуру, исчез неизвестно куда, а Щербак отказалась от показаний. Номера были фальшивые, разумеется. Но и вы, и Сытин, и Щербак назвали одни и те же номера. Только вы вспомнили их с таким трудом, а они выпалили как на уроке, память хорошая, видно… А теперь остались лишь ваши показания, а это… сами понимаете… На пистолете только ваши отпечатки пальцев, видно, Дырявин работал в перчатках… Это был профессионал, хитрый профессионал… Понимаете, никто никакого нападения на вас не видел, видели только, как вы склонились над Дырявиным, и Жилкина, и Соломатин, и теперь вот Щербак… Но вы не отчаивайтесь, мы что-нибудь придумаем, ещё не вечер, Алексей Николаевич. А теперь я вынужден откланяться, у меня больна жена, поеду за лекарствами… Ладно, — вздохнул он. — Будем бороться за вас. Крупно вас подставили, крупно, какое тяжёлое время для начинающих неопытных бизнесменов… Этот пропавший Дмитриев, ограбленный склад, теперь вот это… Ладно… Будем работать…
Кондратьев выслушал все это совершенно спокойно. Ему было все равно. Он чувствовал некую внутреннюю обречённость, понимая, что на него непонятно за что словно ополчились все силы зла — и земные, и небесные… «Будь что будет», — думал он с горечью.
Сидельников передал Алексею письмо от Сергея, написанное ещё неделю назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101