Их неторопливую беседу прервал телефонный звонок.
— А, Мишель, ну как там? Так… Так… Отлично. Ну, ты у меня умница… Какой же ты у меня умница… Все бы так работали. Теперь немедленно в Рязань, а потом отдохнёшь. Дадим тебе твой честно заработанный гонорар, и отдохнёшь, как сам пожелаешь. Пока, удачи тебе…
Он положил трубку и внимательно поглядел в бездонные глаза Сидельникова.
— За работу, Пётр Петрович. Они согласны, чтобы ты вёл дело Кондратьева. Ты уже все обмозговал?
— А как же? Иначе и сам бы не взялся. Знаю, за что деньги получаю…
— Вот и получи аванс. И направляйся в офис фирмы «Гермес». Там тебе много не дадут, можешь работать почти бесплатно. Короче, наша задача — сто третья статья и червонец, минимум — лет семь… Даже так, пожалуй, червонца не надо, это перебор… Минимум семь, максимум восемь…
— По-моему, мне не надо повторять задание, Евгений Петрович, — нахмурился честолюбивый Сидельников. — Я такого недоверия не заслужил.
— Гордый, до чего гордый и благородный ты человек, Пётр Петрович, — расхохотался Гнедой. — А за благородство надо платить. Пошли в закрома, ты святой человек, тебе можно…
Глава 14
Делом Кондратьева занялась городская прокуратура. Ему было предъявлено обвинение по статье сто третьей Уголовного кодекса — умышленное убийство. Дело стал вести опытный следователь Илья Романович Бурлак. Алексея перевели в «Матросскую тишину», и потянулась для него унылая, нелепая жизнь в душной зловонной камере, где ждали своей участи восемьдесят с лишним человек.
Он был внешне спокоен, замкнулся в себе, в обиду себя не давал, да и после нескольких небольших стычек его никто обижать и не пытался. В первую же ночь на Петровке Алексей сорвал зло на своём приблатненном золотозубом соседе, любителе поговорить, не понявшем, с кем он имеет дело, и решившем ночью выяснить с ним отношения. Сокамерники чувствовали, что с этим суровым седым человеком лучше не связываться, что он вполне может постоять за себя и достаточно опасен. Порой ему приходилось защищать от блатных молодых, случайно попавших в этот кромешный ад людей.
Адвокат Пётр Петрович Сидельников наведался к нему ещё на Петровку. В принципе, этот внешне скромный, предельно деловой человек понравился Алексею. Говорил он мало, вопросы задавал только по существу. Он сразу сказал, что полностью отвести обвинение в убийстве вряд ли удастся, но отвечать за него он должен не по сто третьей, а по сто пятой статье — за превышение пределов необходимой обороны. Дырявин пытался его убить, и Кондратьев, защищаясь, сам того не желая, убил его.
Бурлак же в это время вёл активную работу со свидетелями. А нашёл он их немало. И свидетельствовали они не в пользу обвиняемого.
Толстый Пал Егорыч показал, что разговаривал с Кондратьевым, когда тот менял колесо. Когда же он возвращался с собакой домой, он увидел странную сцену — Кондратьев душил какого-то лежавшего на земле человека. А потом сел в машину и уехал. А он, хоть и был с овчаркой, вмешаться побоялся и нырнул в подъезд. Примерно то же показала и старуха Жилкина, жившая в том же подъезде на пятом этаже.
— Усе, усе видела, святой истинный крест, усе видела, — божилась она перед здоровенным черноволосым Бурлаком. — Я встаю рано, делать мне нечего, одинокая я, и гляжу себе в окно. Так вот… Вышел этот самый квартирант из подъезда, стал менять колесо. Тут наш Пал Егорыч со своим кабыздохом вышел. Он кажное утро выходит. Я вообще-то в ЖЭК на него жаловалась, поганый он, кабыздох его… Облаял меня как-то… А я ему — нет такого порядка, чтобы честных гуляющих граждан каждая тварь…
— Об этом, если можно, в другой раз, — мрачно попросил Бурлак.
— О чем-то они, значит, с Егорычем балакали, — продолжала своё повествование старушка. — А потом откуда ни возьмись мужик. Он спиной стоял к окну, и чего он там делал, не знаю. Но своими глазами видела, как квартирант ему в харю машинный насос запузырил. Тот на спину и грабанулся. Квартирант над ним нагнулся и чегой-то там с ним химичить стал. Тут, вижу, как раз снова Пал Егорыч появился… А потом я на кухню побежала, там у меня молоко на плите закипало. Ну, выключила я молоко, и снова к окну. И святой истинный крест, видела, как тот ему рот рукой прикрыл, и вроде бы как душит… И все. Потом встал, на ахтонобиль свой сел и… будь здоров. А потом уже «Скорая» приехала и милицейская машина тут же…
— На какую машину сел этот человек?
— А я разбираюсь, на какую, чо я в этом маракую? На легковую, понятно, не на грузовик же. Да и темно же было…
— Как душит, вы видели с пятого этажа, а марку автомобиля не запомнили, — досадливо произнёс Бурлак.
— А я в людях маракую, и что один мужик другого душит, сообразить могу, от ума ещё не отошла, — злобно парировала старуха. — А вот в чем не маракую, врать не стану. Я на них отродясь не ездила, автобусом пользуюсь… Тёмный был ахтонобиль и легковой… Можа, «Мырсыдес»? — решила блеснуть она знаниями.
— А что же вы в милицию не позвонили? — спросил Бурлак.
— Так я и хотела позвонить, а тут мигом две машины и подъехали, чего звонить-то зря?
Пал Егорыч Соломатин на вопрос, почему он не позвонил в милицию, откровенно ответил, потупив подслеповатые глазёнки:
— Время такое страшное, товарищ следователь… Я как домой вернулся с прогулки, пошёл было к телефону-то, он у нас в прихожей стоит, но боязно стало звонить. Поймают потом ещё в подъезде и прихлопнут как муху. Но я все же было решился, пошёл ещё раз поглядеть в окно, что там творится… а тут уже две машины, и «Скорая», и милицейская…
На опознании и Жилкина, и Соломатин из трех мужчин сразу опознали Кондратьева.
— Вы опознали в нем человека, живущего с вами в одном подъезде, — уточнил Бурлак. — А опознаете ли вы в нем человека, душившего Дырявина?
— Он и душил, — ответила Жилкина. — Кто же ещё?
То же самое через некоторое время, опасливо глядя в сторону и боясь встречаться глазами с Алексеем, повторил и Соломатин. Тучи над головой Кондратьева продолжали сгущаться.
… — Ты же гениальнейший человек, Лычкин! — смеялся Гнедой. — У тебя не то что шестое, у тебя двадцать шестое чувство имеется. Ты словно все предугадал, раз на это дело надел такую же куртку, как у Кондратьева. Залетит этот ветеран в дом родной и без помощи Петра Петровича, зря я ему только гонорар плачу… А бабку эту дристушку и полуслепого мудака Соломатина нам просто бог послал. А бог что любит, а, Гаврилыч?
Лычкин пожал плечами, с обожанием глядя в глаза Гнедому, сидящему в мягком кресле в белом толстом свитере и бордовых брюках.
— Бог любит троицу! — расхохотался Гнедой. — Послал же он нам старуху и любителя прогулок на природе с животными Павла Егоровича с ослабленным зрением. Но больно уж они оба нелепы, несуразны и подслеповаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
— А, Мишель, ну как там? Так… Так… Отлично. Ну, ты у меня умница… Какой же ты у меня умница… Все бы так работали. Теперь немедленно в Рязань, а потом отдохнёшь. Дадим тебе твой честно заработанный гонорар, и отдохнёшь, как сам пожелаешь. Пока, удачи тебе…
Он положил трубку и внимательно поглядел в бездонные глаза Сидельникова.
— За работу, Пётр Петрович. Они согласны, чтобы ты вёл дело Кондратьева. Ты уже все обмозговал?
— А как же? Иначе и сам бы не взялся. Знаю, за что деньги получаю…
— Вот и получи аванс. И направляйся в офис фирмы «Гермес». Там тебе много не дадут, можешь работать почти бесплатно. Короче, наша задача — сто третья статья и червонец, минимум — лет семь… Даже так, пожалуй, червонца не надо, это перебор… Минимум семь, максимум восемь…
— По-моему, мне не надо повторять задание, Евгений Петрович, — нахмурился честолюбивый Сидельников. — Я такого недоверия не заслужил.
— Гордый, до чего гордый и благородный ты человек, Пётр Петрович, — расхохотался Гнедой. — А за благородство надо платить. Пошли в закрома, ты святой человек, тебе можно…
Глава 14
Делом Кондратьева занялась городская прокуратура. Ему было предъявлено обвинение по статье сто третьей Уголовного кодекса — умышленное убийство. Дело стал вести опытный следователь Илья Романович Бурлак. Алексея перевели в «Матросскую тишину», и потянулась для него унылая, нелепая жизнь в душной зловонной камере, где ждали своей участи восемьдесят с лишним человек.
Он был внешне спокоен, замкнулся в себе, в обиду себя не давал, да и после нескольких небольших стычек его никто обижать и не пытался. В первую же ночь на Петровке Алексей сорвал зло на своём приблатненном золотозубом соседе, любителе поговорить, не понявшем, с кем он имеет дело, и решившем ночью выяснить с ним отношения. Сокамерники чувствовали, что с этим суровым седым человеком лучше не связываться, что он вполне может постоять за себя и достаточно опасен. Порой ему приходилось защищать от блатных молодых, случайно попавших в этот кромешный ад людей.
Адвокат Пётр Петрович Сидельников наведался к нему ещё на Петровку. В принципе, этот внешне скромный, предельно деловой человек понравился Алексею. Говорил он мало, вопросы задавал только по существу. Он сразу сказал, что полностью отвести обвинение в убийстве вряд ли удастся, но отвечать за него он должен не по сто третьей, а по сто пятой статье — за превышение пределов необходимой обороны. Дырявин пытался его убить, и Кондратьев, защищаясь, сам того не желая, убил его.
Бурлак же в это время вёл активную работу со свидетелями. А нашёл он их немало. И свидетельствовали они не в пользу обвиняемого.
Толстый Пал Егорыч показал, что разговаривал с Кондратьевым, когда тот менял колесо. Когда же он возвращался с собакой домой, он увидел странную сцену — Кондратьев душил какого-то лежавшего на земле человека. А потом сел в машину и уехал. А он, хоть и был с овчаркой, вмешаться побоялся и нырнул в подъезд. Примерно то же показала и старуха Жилкина, жившая в том же подъезде на пятом этаже.
— Усе, усе видела, святой истинный крест, усе видела, — божилась она перед здоровенным черноволосым Бурлаком. — Я встаю рано, делать мне нечего, одинокая я, и гляжу себе в окно. Так вот… Вышел этот самый квартирант из подъезда, стал менять колесо. Тут наш Пал Егорыч со своим кабыздохом вышел. Он кажное утро выходит. Я вообще-то в ЖЭК на него жаловалась, поганый он, кабыздох его… Облаял меня как-то… А я ему — нет такого порядка, чтобы честных гуляющих граждан каждая тварь…
— Об этом, если можно, в другой раз, — мрачно попросил Бурлак.
— О чем-то они, значит, с Егорычем балакали, — продолжала своё повествование старушка. — А потом откуда ни возьмись мужик. Он спиной стоял к окну, и чего он там делал, не знаю. Но своими глазами видела, как квартирант ему в харю машинный насос запузырил. Тот на спину и грабанулся. Квартирант над ним нагнулся и чегой-то там с ним химичить стал. Тут, вижу, как раз снова Пал Егорыч появился… А потом я на кухню побежала, там у меня молоко на плите закипало. Ну, выключила я молоко, и снова к окну. И святой истинный крест, видела, как тот ему рот рукой прикрыл, и вроде бы как душит… И все. Потом встал, на ахтонобиль свой сел и… будь здоров. А потом уже «Скорая» приехала и милицейская машина тут же…
— На какую машину сел этот человек?
— А я разбираюсь, на какую, чо я в этом маракую? На легковую, понятно, не на грузовик же. Да и темно же было…
— Как душит, вы видели с пятого этажа, а марку автомобиля не запомнили, — досадливо произнёс Бурлак.
— А я в людях маракую, и что один мужик другого душит, сообразить могу, от ума ещё не отошла, — злобно парировала старуха. — А вот в чем не маракую, врать не стану. Я на них отродясь не ездила, автобусом пользуюсь… Тёмный был ахтонобиль и легковой… Можа, «Мырсыдес»? — решила блеснуть она знаниями.
— А что же вы в милицию не позвонили? — спросил Бурлак.
— Так я и хотела позвонить, а тут мигом две машины и подъехали, чего звонить-то зря?
Пал Егорыч Соломатин на вопрос, почему он не позвонил в милицию, откровенно ответил, потупив подслеповатые глазёнки:
— Время такое страшное, товарищ следователь… Я как домой вернулся с прогулки, пошёл было к телефону-то, он у нас в прихожей стоит, но боязно стало звонить. Поймают потом ещё в подъезде и прихлопнут как муху. Но я все же было решился, пошёл ещё раз поглядеть в окно, что там творится… а тут уже две машины, и «Скорая», и милицейская…
На опознании и Жилкина, и Соломатин из трех мужчин сразу опознали Кондратьева.
— Вы опознали в нем человека, живущего с вами в одном подъезде, — уточнил Бурлак. — А опознаете ли вы в нем человека, душившего Дырявина?
— Он и душил, — ответила Жилкина. — Кто же ещё?
То же самое через некоторое время, опасливо глядя в сторону и боясь встречаться глазами с Алексеем, повторил и Соломатин. Тучи над головой Кондратьева продолжали сгущаться.
… — Ты же гениальнейший человек, Лычкин! — смеялся Гнедой. — У тебя не то что шестое, у тебя двадцать шестое чувство имеется. Ты словно все предугадал, раз на это дело надел такую же куртку, как у Кондратьева. Залетит этот ветеран в дом родной и без помощи Петра Петровича, зря я ему только гонорар плачу… А бабку эту дристушку и полуслепого мудака Соломатина нам просто бог послал. А бог что любит, а, Гаврилыч?
Лычкин пожал плечами, с обожанием глядя в глаза Гнедому, сидящему в мягком кресле в белом толстом свитере и бордовых брюках.
— Бог любит троицу! — расхохотался Гнедой. — Послал же он нам старуху и любителя прогулок на природе с животными Павла Егоровича с ослабленным зрением. Но больно уж они оба нелепы, несуразны и подслеповаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101