Будучи любезным и внимательным собеседником, Аввакум ни при каких обстоятельствах не допускал, чтобы его кто бы то ни было «прижал к стенке». Гибкий ум и большие знания позволяли ему выходить победителем в любом споре. Разумеется, при этом он никогда не был позером — мелочность и тщеславие были абсолютно чужды его природе, И если он вступал в спор, то лишь ради того, чтоб найти «верное решение», именно это и было его страстью. А ведь известно, что очень много людей мучительно переживают ощущение превосходства другого над собой; им просто неприятно сознавать это. Обычно к такому человеку относятся с должным уважением, слушают его, награждают аплодисментами, но недолюбливают.
Умение Аввакума отгадывать по едва заметным внешним признакам то, что случилось с тем или иным из его знакомых, вызывало не только удивление, но и тревогу, какой-то смутный страх перед ним. У каждого простого смертного есть свои маленькие и большие тайны, которые ему не хочется выставлять напоказ или доверять другим. И стоит ему заметить или почувствовать, что чья-то чужая рука способна сдернуть покровы и обнажить сокровенное, как он начинает опасаться за свои тайны. Люди обычно избегают тех, кого природа наделила способностью видеть спрятанное в тайниках души.
В моих записках уже говорилось о глазах Аввакума. Сквозь эти «оконца» можно было смотреть только изнутри: для чужого взгляда они были непроницаемы, заглянуть в них не представлялось ни малейшей возможности. Сами же они проникали в душу другого, разглядывали, . шарили, пусть в шутку, в самых скрытых ее уголках. В определенном смысле эти глаза словно бы охотились за тайными мыслями и за скрываемыми чувствами.
А люди обычно не любят оказываться в роли преследуемой дичи, даже если охота — просто игра или безобидная шутка.
Сложный комплекс причин, обусловивших одиночество Аввакума, можно образно, хотя и упрощенно, пояснить на следующем примере. Искусный дрессировщик, приручая леопарда, делает его настолько ручным, что постепенно страшный хищник уподобляется ласковой кошке. Эта «кошка» выделывает фокусы, мурлычет, прыгает, кувыркается и делает все это с наилучшими намерениями понравиться гостям, чтобы и у них появилось желание включиться в игру и покувыркаться вместе с нею на ковре. Наблюдая за ней, такой красивой и грациозной, гости восхищаются, ахают от восторга, даже говорят ей ласковые слова, однако сами все время держатся в сторонке, предпочитая быть подальше от нее. Никому и в голову не придет лечь на ковер и потрепать ее за уши. Каждый в душе испытывает страх — ведь челюсти и мускулы этой «кошечки» обладают страшной силой. Ни у кого не появляется желания испробовать эту силу на себе. Если кто и способен подружиться с нею, так это либо очень добрые и доверчивые люди, либо экземпляры, которым все равно — жить или умереть. Люди, подобные киплинговскому Маугли, испытывают душевное сродство с миром животных. Но это исключения. Обыкновенные люди стараются не трепать за уши даже самого ручного леопарда.
Так или иначе, Аввакум был одинок. Он страдал от одиночества и боролся с ним, а когда наступала депрессия, он, словно выбившийся из сил пловец, напрягал до предела остаток сил, лишь бы добраться до берега. Так обстояло с Аввакумом и в те дни, когда завершилась история с режиссером и после отъезда Виолеты. В мрачные часы бессмысленных скитаний по лесу его мозг непрестанно искал ответа на одолевавший его вопрос: чем отвлечься, как выбраться из этой трясины вынужденного бездействия? Речь, конечно, шла лишь о том, чем ему занять себя, а вовсе не о настоящем деле — это он отлично понимал. Но подчас и такой самообман может сыграть роль спасительного круга.
Он не мог себя увлечь сейчас ни реставраторской работой в музее, ни работой над рукописью об античных мозаиках. У него просто-напросто душа не лежала к таким занятиям. Он считал, что было бы неуважением и к такому серьезному делу и к самому себе, если заниматься ими лишь для спасительного отвлечения от вынужденного безделья. Но тут он вспомнил, что у него есть кинокамера — чудесно! И очень кстати. Затем Аввакум достал сборники задач по высшей математике; в борьбе с одиночеством и бездействием эти сборники были для него самым испытанным средством. Разыскал этюдник — он давно не рисовал по памяти. А что, если взяться изучать своих соседей по улике, не обращаясь к досье и не следя за ними. Даже не посещая квартальных собраний — это ему гоже было запрещено. Как много еще есть способов развлечься! А ему уже стало казаться, что он забрел в трясину слишком далеко, что тина засосала его до самых плеч и добраться до сухой, твердой почвы теперь совершенно невозможно.
И действительно, дела Аввакума пошли на лад. Вначале казалось, что болезненное состояние не прошло — температура оставалась все еще высокой. Так подчас и бывает. Человек с головой ушел в какую-то работу, очень возбужден, а ему все кажется, что он ничего не делает и что все это сон. Нечто подобное происходило и с Аввакумом при его первой попытке выйти из своего тягостного душевного состояния.
Но постепенно киносъемка из простого развлечения превратилась для него в действительно увлекательное дело. Проявление пленки, проектирование кадров на стену, заменяющую экран, сменяющиеся изображения — все это была уже действительность, хотя и привнесенная извне. А когда в хаос происходящего начала вторгаться его мысль, когда, устраняя случайное, она пробовала найти связь между отдельными заснятыми эпизодами, иллюзия превратилась в реальный мир.
Так по крайней мере ему хотелось.
Как-то раз, решая дифференциальное уравнение. Аввакум долго бился над тем, чтобы найти выражение векторного пространства, однако ответ не получался. Не пространство, а какие-то джунгли абстракций, не поддающихся численному определению. И вдруг в силу неизвестно какого ассоциативного процесса в джунглях появился фасад какого-то здания, а затем векторное пространство заполнила небольшая белая вилла под веселой красной черепицей. В верхнем этаже вместо окна оказалась витрина, а за стеклом торчала голова пожилого мужчины, напоминавшая голову воскового манекена. Манекен сидел, облокотившись на стол, на плечи был накинут коричневый халат, а поверх халата — желтоватый шерстяной шарф. Цвет шарфа был схож с цветом лица, но казался несколько свежее.
На входной двери латунная табличка, на ней темнеют выгравированные буквы:
ПРОФЕССОР НАЙДЕН НАЙДЕНОВ
Доктор физико-математических наук
Судя по наклонному каллиграфическому шрифту и по завитушкам для красоты у забавных букв, напоминающим контуры облаков или женские локоны, надпись была сделана лет двадцать—тридцать назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38