Вторая — освободите доктора Анастасия Букова, прошу вас! Ответственность за него беру на себя.
Генерал кивнул в знак согласия.
— Некоторые сотрудники лаборатории знают меня, и для них как гром среди ясного неба будет, когда я начну их допрашивать в роли следователя. Поэтому мне необходимо внести некоторые изменения в свою внешность и превратиться из Аввакума Захова… ну, скажем, в майора Васила Василева.
— Можно, — сказал генерал и, помолчав немного, спросил: — Сегодня к двадцати четырем ноль-ноль мы будем иметь склянку?
— Я еще не завершил свой список маленьких просьб, — сказал Аввакум. — Мне будут необходимы: автомашина с радиостанцией, Баласчев в качестве помощника, дежурная группа оперативных сотрудников, специалисты по кадровым вопросам и связь с Парижем. Вы спрашиваете, будет ли у вас склянка сегодня к двадцати четырем ноль-ноль? — Аввакум грустно-насмешливо улыбнулся, и снова оказалась видна только вторая половина улыбки. — Возможно. Но дать вам честное слово не могу. Я почти целое десятилетие не занимался этим ремеслом». А вдруг я просто что-то позабыл или же отстал от времени? Ладно, будь что будет! В конце концов, успех зависит и от того, пофартит ли нам!
РАССКАЗЫВАЕТ АНАСТАСИЙ
Он пришел к нам в ночь на двадцать шестое в два часа двадцать шесть минут. Для одних он должен был стать спасителем, для других — палачом. В жизни многое повторяется, но на меня произвело впечатление повторение цифры «два». Это повторение действовало мне на нервы, вызывало ощущение загадочности, предвещало что-то роковое. Если бы я был более впечатлительным или же хоть немного фаталистом, я бы сказал себе, что в этом сочетании двоек кроется весьма важный смысл, который, к сожалению, невозможно объяснить никакой логикой. Но, как истинный реалист, я обычно машу рукой на всякие там сочетания цифр, предчувствия, фатальные совпадения и говорю себе, что человек должен прежде всего верить в свою счастливую звезду. Вот мы с Мариной родились под счастливой звездой, и поэтому наш спаситель прибыл вовремя. Вовремя пришел он и для Найдена Кирилкова, но этот парень родился под звездой несчастливой, и поэтому рассчитывать на что-то хорошее ему не приходится.
В самые трудные минуты, когда полковник Элефтеров чуть было не заковал нас в цепи, а профессора и Найдена Кирилкова чуть было не подвесил на крюки, как мясники подвешивают свиные туши, даже в эти самые тяжелые минуты я не терял надежды. Я верил, что произойдет какое-то чудо, что начальники Элефтерова убедятся в нашей невинности и прикажут этому суровому человеку освободить нас.
Правда, сначала я здорово трясся за свою шкуру, и не боюсь в этом признаться, потому что мужества и честности мне не занимать. В первые часы следствия я просто физически чувствовал, как от страха по спине моей бегают мурашки и прочие инсекты. А потом примирился и постепенно пришел к убеждению, что мне все равно, ну просто совершенно безразлично, какой будет моя дальнейшая участь. Я ощущал полную отчужденность по отношению к самому себе. Со мною так уже было несколько лет назад, после смерти коровы Рашки. Для меня тогда и двор деда Богдана опустел, и тропа, по которой ходила Райна, безнадежно заросла чертополохом.
Теперь я уже не боялся за свою шкуру, но прислушивался, не раздастся ли вой санитарных машин. Перед моим мысленным взором все еще проносились черные призраки моторизованных катафалков. Толпы охваченных ужасом людей беспомощно сновали взад и вперед, а не видимая никому смерть широко размахивала среди них своей сверкающей косой. Люди падали сотнями. Стонали, воздевали к небу руки, рвали на себе волосы, раздирали одежду, валялись в пыли. Умирали в корчах с багровыми пятнами на лицах. Багровые пятна, как от ожога, — это печать «багрового мора», бубонной чумы. Горе вам, люди, горе! Чума не знает милости!
Когда это кошмарное видение исчезало, я видел вблизи себя недоумевающее, немного опечаленное лицо Марины. Она сидела согнувшись на своем стуле и задумчиво глядела прямо перед собой, как будто там проходил невидимый нам горизонт, за которым синела вечная беззвездная ночь. За тем горизонтом, наверное, царило Ничто, и это Ничто, видимо, угнетало Марину, потому что лицо ее становилось все более недоумевающим, а взгляд, сначала немного грустный, становился все печальнее и печальнее. Марина страдала: нелегко добросовестному работнику, терпеливо ожидавшему повышения по службе, вдруг оказаться заподозренным в краже. Но я думаю, что печаль ее усиливалась еще из-за нахального поведения нашего циника. Пока суровый Элефтеров не посадил его пол замок, я несколько раз слышал, как он обращался к ней с двусмысленными весьма вульгарными намеками. Порядочная женщина не может не страдать, и притом глубоко, от подобных намеков.
Итак, в два часа двадцать минут любезный капитан Баласчев поднял всех нас и привел в лабораторный зал. Лично я ждал, что в последующие минуты появится с кандалами в руках рассвирепевший Элефтеров, и, быть может, поэтому зажмурился, глядя на дверь. Но теперь, думая об этих минутах, я уже более чем уверен, что жмурился от сильного света: в нашей лаборатории десять электрических ламп, и не каких-нибудь, а по сто свечей каждая. Ну как тут не жмуриться!
С замирающим сердцем ждал я, как войдет с кандалами в руках Элефтеров. Прошла минута, вторая, а он все не шел; в моих ушах нарастал странный шум, подобный грохоту водопада. В конце концов, я был вправе негодовать: зачем было поднимать нас среди ночи, если никто так и не явился! Я был очень раздражен, и поэтому водопад в моих ушах грохотал ужасно. В два часа двадцать шесть минут дверь отворилась, и вошел, но не Элефтеров, а совсем другой человек — повыше его ростом, в темном непромокаемом плаще и черной широкополой шляпе. Под носом у него чернели обвислые, длинные, как у моржа, усы, а хемингуэевская бородка украшала его мощную челюсть. Я тотчас же узнал в ночном госте «майора Василева», и если не вскрикнул от невообразимого удивления, то только потому, что лишился голоса — ну просто онемел.
Майор Василев со сдержанной, даже «казенной» улыбкой сказал всем нам общее «здравствуйте!» Со мной он поздоровался за руку, как со знакомым, чье имя никак не может вспомнить. Следом за ним шел Баласчев и по очереди представлял ему нас. Когда «майор» дошел до Война Константинова, он вынул из кармана колоду карт и любезно протянул ему их. Константинов разинул от удивления рот, а майор, снисходительно махнув рукой, сказал:
— Я знал, что вам их недостает!
— А мне вот, например, недостает дамы! — нахально заявил ему Кирилков.
— Тут уж помогайте себе сами! — пожав плечами, сказал майоо.
Так ему и надо, негоднику!
Затем майор предложил нам занять свои обычные рабочие места и попросил профессора поставить фальшивую склянку на место, обозначенное на этикетке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Генерал кивнул в знак согласия.
— Некоторые сотрудники лаборатории знают меня, и для них как гром среди ясного неба будет, когда я начну их допрашивать в роли следователя. Поэтому мне необходимо внести некоторые изменения в свою внешность и превратиться из Аввакума Захова… ну, скажем, в майора Васила Василева.
— Можно, — сказал генерал и, помолчав немного, спросил: — Сегодня к двадцати четырем ноль-ноль мы будем иметь склянку?
— Я еще не завершил свой список маленьких просьб, — сказал Аввакум. — Мне будут необходимы: автомашина с радиостанцией, Баласчев в качестве помощника, дежурная группа оперативных сотрудников, специалисты по кадровым вопросам и связь с Парижем. Вы спрашиваете, будет ли у вас склянка сегодня к двадцати четырем ноль-ноль? — Аввакум грустно-насмешливо улыбнулся, и снова оказалась видна только вторая половина улыбки. — Возможно. Но дать вам честное слово не могу. Я почти целое десятилетие не занимался этим ремеслом». А вдруг я просто что-то позабыл или же отстал от времени? Ладно, будь что будет! В конце концов, успех зависит и от того, пофартит ли нам!
РАССКАЗЫВАЕТ АНАСТАСИЙ
Он пришел к нам в ночь на двадцать шестое в два часа двадцать шесть минут. Для одних он должен был стать спасителем, для других — палачом. В жизни многое повторяется, но на меня произвело впечатление повторение цифры «два». Это повторение действовало мне на нервы, вызывало ощущение загадочности, предвещало что-то роковое. Если бы я был более впечатлительным или же хоть немного фаталистом, я бы сказал себе, что в этом сочетании двоек кроется весьма важный смысл, который, к сожалению, невозможно объяснить никакой логикой. Но, как истинный реалист, я обычно машу рукой на всякие там сочетания цифр, предчувствия, фатальные совпадения и говорю себе, что человек должен прежде всего верить в свою счастливую звезду. Вот мы с Мариной родились под счастливой звездой, и поэтому наш спаситель прибыл вовремя. Вовремя пришел он и для Найдена Кирилкова, но этот парень родился под звездой несчастливой, и поэтому рассчитывать на что-то хорошее ему не приходится.
В самые трудные минуты, когда полковник Элефтеров чуть было не заковал нас в цепи, а профессора и Найдена Кирилкова чуть было не подвесил на крюки, как мясники подвешивают свиные туши, даже в эти самые тяжелые минуты я не терял надежды. Я верил, что произойдет какое-то чудо, что начальники Элефтерова убедятся в нашей невинности и прикажут этому суровому человеку освободить нас.
Правда, сначала я здорово трясся за свою шкуру, и не боюсь в этом признаться, потому что мужества и честности мне не занимать. В первые часы следствия я просто физически чувствовал, как от страха по спине моей бегают мурашки и прочие инсекты. А потом примирился и постепенно пришел к убеждению, что мне все равно, ну просто совершенно безразлично, какой будет моя дальнейшая участь. Я ощущал полную отчужденность по отношению к самому себе. Со мною так уже было несколько лет назад, после смерти коровы Рашки. Для меня тогда и двор деда Богдана опустел, и тропа, по которой ходила Райна, безнадежно заросла чертополохом.
Теперь я уже не боялся за свою шкуру, но прислушивался, не раздастся ли вой санитарных машин. Перед моим мысленным взором все еще проносились черные призраки моторизованных катафалков. Толпы охваченных ужасом людей беспомощно сновали взад и вперед, а не видимая никому смерть широко размахивала среди них своей сверкающей косой. Люди падали сотнями. Стонали, воздевали к небу руки, рвали на себе волосы, раздирали одежду, валялись в пыли. Умирали в корчах с багровыми пятнами на лицах. Багровые пятна, как от ожога, — это печать «багрового мора», бубонной чумы. Горе вам, люди, горе! Чума не знает милости!
Когда это кошмарное видение исчезало, я видел вблизи себя недоумевающее, немного опечаленное лицо Марины. Она сидела согнувшись на своем стуле и задумчиво глядела прямо перед собой, как будто там проходил невидимый нам горизонт, за которым синела вечная беззвездная ночь. За тем горизонтом, наверное, царило Ничто, и это Ничто, видимо, угнетало Марину, потому что лицо ее становилось все более недоумевающим, а взгляд, сначала немного грустный, становился все печальнее и печальнее. Марина страдала: нелегко добросовестному работнику, терпеливо ожидавшему повышения по службе, вдруг оказаться заподозренным в краже. Но я думаю, что печаль ее усиливалась еще из-за нахального поведения нашего циника. Пока суровый Элефтеров не посадил его пол замок, я несколько раз слышал, как он обращался к ней с двусмысленными весьма вульгарными намеками. Порядочная женщина не может не страдать, и притом глубоко, от подобных намеков.
Итак, в два часа двадцать минут любезный капитан Баласчев поднял всех нас и привел в лабораторный зал. Лично я ждал, что в последующие минуты появится с кандалами в руках рассвирепевший Элефтеров, и, быть может, поэтому зажмурился, глядя на дверь. Но теперь, думая об этих минутах, я уже более чем уверен, что жмурился от сильного света: в нашей лаборатории десять электрических ламп, и не каких-нибудь, а по сто свечей каждая. Ну как тут не жмуриться!
С замирающим сердцем ждал я, как войдет с кандалами в руках Элефтеров. Прошла минута, вторая, а он все не шел; в моих ушах нарастал странный шум, подобный грохоту водопада. В конце концов, я был вправе негодовать: зачем было поднимать нас среди ночи, если никто так и не явился! Я был очень раздражен, и поэтому водопад в моих ушах грохотал ужасно. В два часа двадцать шесть минут дверь отворилась, и вошел, но не Элефтеров, а совсем другой человек — повыше его ростом, в темном непромокаемом плаще и черной широкополой шляпе. Под носом у него чернели обвислые, длинные, как у моржа, усы, а хемингуэевская бородка украшала его мощную челюсть. Я тотчас же узнал в ночном госте «майора Василева», и если не вскрикнул от невообразимого удивления, то только потому, что лишился голоса — ну просто онемел.
Майор Василев со сдержанной, даже «казенной» улыбкой сказал всем нам общее «здравствуйте!» Со мной он поздоровался за руку, как со знакомым, чье имя никак не может вспомнить. Следом за ним шел Баласчев и по очереди представлял ему нас. Когда «майор» дошел до Война Константинова, он вынул из кармана колоду карт и любезно протянул ему их. Константинов разинул от удивления рот, а майор, снисходительно махнув рукой, сказал:
— Я знал, что вам их недостает!
— А мне вот, например, недостает дамы! — нахально заявил ему Кирилков.
— Тут уж помогайте себе сами! — пожав плечами, сказал майоо.
Так ему и надо, негоднику!
Затем майор предложил нам занять свои обычные рабочие места и попросил профессора поставить фальшивую склянку на место, обозначенное на этикетке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42