Вернее, уже затекли — я перестала их чувствовать. Тогда я все также на карачках, согнувшись в три погибели, проползла вперед и почувствовала, как пол подо мной уходит вниз. Мне стало страшно, я развернулась, попыталась дотянуться до отверстия, через которое и влезла сюда, но ноги уже ехали куда-то и я вместе с ними.
Я оказалась не знаю где.
Кругом стояла сплошная тьма, но потом — вот бред собачий — я увидела одну-единственную тусклую лампочку. Она освещала металлические своды, перекрытия, вентиляционные решетки… Дальше, за ней, опять лежала тьма.
Подземный город.
Я слышала много чего разного о подземном городе. Что там бомбоубежища. Что там жилые помещения для высшего военного состава.
Продуктовые склады. Подземные заводы.
Видимо, это был какой-то другой подземный город. Ничего кроме бетонного пола, стальных перекрытий, и, в освещенном единственной лампочкой коридоре, я увидела металлические блестящие полосы. Здесь обрывались рельсы. Шли они, получается, в никуда, то есть, сюда, но ведь должны же были они где-то начинаться? Я решила, что пойду по рельсам — по крайней мере, если я буду держаться их, то, скорее всего, не упаду в какой-нибудь подземный колодец, потому что над подземными колодцами рельсы, как правило, не прокладывают. Так что я двинулась вперед, время от времени нащупывая ногой металлическую полосу, чтобы убедиться, что она никуда не делась. Шла я так час или полтора, пока, пнув в очередной раз в сторону рельсов носком крепкого довоенного ботинка, не обнаружила, что они кончились.
Тогда я села на землю и заплакала.
Я плакала над собой (если честно), над тем, что я понятия не имею, что делать дальше, но и над всей далекой, призрачной довоенной жизнью, где были родные и друзья, а голода и страха не было. Я плакала потому, что изношенный, отравленный страхом мозг отказывался соображать что-либо. И даже потому, что больше никогда не услышу лекций в университете. Я оплакивала весь прежний, уничтоженный, невозвратимый мир, сама того не понимая.
Так я проревела какое-то время, а когда вытерла глаза (не потому, что отчаянье прошло, а потому, что от ужаса меня охватил какой-то безнадежный ступор), то увидела, что откуда-то сбоку, на пыльный пол, на все эти балки и перекрытия, легла полоса света.
Дневной свет, или, во всяком случае, утренний — ночь закончилась.
Я поглядела на часы — хорошие офицерские часы со светящимися стрелками — мне подарила их приятельница, которая работала на вещевом складе — отличная должность в наше тяжелое время. Я была здорово не в себе, но у меня хватило остатков ума, чтобы сообразить, что со временем творится что-то неладное — они показывали три часа чего-то, эти часы. Либо я провела в проклятом подземелье гораздо больше времени, чем думала, потому что провалялась где-нибудь на бетонном полу без сознания, либо…
Это был не дневной свет?
Да нет, дневной, он просто лился из какой-то трещины в стене — она, трещина эта была достаточно далеко от меня, но я уже различала пролом и сухую траву в проломе, и россыпь камней. Я перестала заниматься анализом своего плачевного состояния и, всхлипывая и вытирая нос рукавом пальто (платок я потеряла чуть позже, чем приемник, но чуть раньше, чем остатки соображения), двинулась по направлению к источнику света. К моему удивлению, тут было просторно — мне даже не пришлось пригибаться. Правда, когда я дошла до пролома с острыми каменными краями — просто камень, не бетонные плиты, — то мне пришлось протискиваться в него боком — такой он оказался узкий. Я никогда не отличалась излишним весом, а в это смутное время и вовсе отощала, так что в результате я протиснулась наружу, по дороге выскочив из пальто. Потом я вытянула пальто за рукав — прежде, чем выяснилось, что оно мне не так уж и нужно.
Я стояла у невысокой скальной гряды — вокруг валялись камни, целые россыпи камней, серые скалы все в трещинах, так что, если бы я не стояла у этой, своей, то быстро бы ее потеряла. У подножия скал росли какие-то папоротники, потом земля начинала понижаться, постепенно переходя в поросший лесом склон. верхушки деревьев качались внизу — мне приходилось наклоняться, чтобы поглядеть на них.
Уже ничего не соображая, я полезла по скале наверх. Это было нетрудно — вся скала представляла собой невысокую каменную насыпь наверху обрыва.
Потому что внизу был обрыв.
Подо мной качалось сплошное зеленое море — до самого горизонта под низким серым небом были одни лишь деревья — ни домов, ни просеки, ни реки — ничего. Одни лишь верхушки деревьев, а дальше, там, где почва полого поднималась, выравниваясь после чудовищного провала — темные стволы, прямые, странные и опять — верхушки деревьев, все дальше, дальше…
Я обернулась и слезла с горки. Здесь было все то же самое, но, по крайней мере, я могла рассматривать это то же самое, не испытывая приступов головокружения.
До сих пор я так и не соображала, что со мной произошло.
Нет, я хочу сказать, что я прекрасно понимала, что творится что-то неладное, но, судя по моему поведению в тоннеле, свихнулась я уже довольно давно, и, что еще хуже, умудрилась почти примириться со своим безумием. Так что, если я, по случайности, вылезла куда-то не туда, то это, каким-то образом, укладывалось в закономерность общего (черт знает что вокруг творилось уже столько времени, что все успели даже привыкнуть к этому), и моего собственного личного сумасшествия.
Поэтому, я почти спокойно спустилась со скальной гряды к лесу (я по-прежнему волочила пальто за рукав и заметила это лишь тогда, когда оно зацепилось за корягу) и только тут поняла, что с лесом что-то не так. Нет, я хочу сказать, что это действительно был лес, все деревья на ощупь теплые и абсолютно вещественные, но вот что за деревья! Хвощи и плауны, ей-Богу! Больше мне ничего путного в голову не приходило, пока я глядела на эти чешуйчатые, раздутые в коленях стволы. Ну кто видел лес, состоящий из хвощей и плаунов, если этот кто-то в здравом уме?
Кстати, тут было довольно тепло. Не жарко, как положено быть во всяком почтенном лесу каменноугольного периода, а просто тепло.
Я перекинула пальто через руку только потому, что когда-то это было хорошее, черное пальто и мне было жалко с ним расставаться.
Не могу сказать, что мне очень понравилось все это зрелище.
Я давно уже перестала зачитываться всякими книжками о приключениях и путешествиях, потому что поняла, что на красоты природы лучше всего любоваться, сидя в автомобиле, или вообще, глядя в окно из теплого дома. А тут совершенно типичный девственный лес, где не ступала нога человека.
Здесь было душно и тихо.
Пышные кусты папоротника доставали мне до пояса, со стволов свисали перепутанные бороды лишайника; когда глаза у меня притерпелись к этому зеленому великолепию, я поняла, что лес-то смешанный:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Я оказалась не знаю где.
Кругом стояла сплошная тьма, но потом — вот бред собачий — я увидела одну-единственную тусклую лампочку. Она освещала металлические своды, перекрытия, вентиляционные решетки… Дальше, за ней, опять лежала тьма.
Подземный город.
Я слышала много чего разного о подземном городе. Что там бомбоубежища. Что там жилые помещения для высшего военного состава.
Продуктовые склады. Подземные заводы.
Видимо, это был какой-то другой подземный город. Ничего кроме бетонного пола, стальных перекрытий, и, в освещенном единственной лампочкой коридоре, я увидела металлические блестящие полосы. Здесь обрывались рельсы. Шли они, получается, в никуда, то есть, сюда, но ведь должны же были они где-то начинаться? Я решила, что пойду по рельсам — по крайней мере, если я буду держаться их, то, скорее всего, не упаду в какой-нибудь подземный колодец, потому что над подземными колодцами рельсы, как правило, не прокладывают. Так что я двинулась вперед, время от времени нащупывая ногой металлическую полосу, чтобы убедиться, что она никуда не делась. Шла я так час или полтора, пока, пнув в очередной раз в сторону рельсов носком крепкого довоенного ботинка, не обнаружила, что они кончились.
Тогда я села на землю и заплакала.
Я плакала над собой (если честно), над тем, что я понятия не имею, что делать дальше, но и над всей далекой, призрачной довоенной жизнью, где были родные и друзья, а голода и страха не было. Я плакала потому, что изношенный, отравленный страхом мозг отказывался соображать что-либо. И даже потому, что больше никогда не услышу лекций в университете. Я оплакивала весь прежний, уничтоженный, невозвратимый мир, сама того не понимая.
Так я проревела какое-то время, а когда вытерла глаза (не потому, что отчаянье прошло, а потому, что от ужаса меня охватил какой-то безнадежный ступор), то увидела, что откуда-то сбоку, на пыльный пол, на все эти балки и перекрытия, легла полоса света.
Дневной свет, или, во всяком случае, утренний — ночь закончилась.
Я поглядела на часы — хорошие офицерские часы со светящимися стрелками — мне подарила их приятельница, которая работала на вещевом складе — отличная должность в наше тяжелое время. Я была здорово не в себе, но у меня хватило остатков ума, чтобы сообразить, что со временем творится что-то неладное — они показывали три часа чего-то, эти часы. Либо я провела в проклятом подземелье гораздо больше времени, чем думала, потому что провалялась где-нибудь на бетонном полу без сознания, либо…
Это был не дневной свет?
Да нет, дневной, он просто лился из какой-то трещины в стене — она, трещина эта была достаточно далеко от меня, но я уже различала пролом и сухую траву в проломе, и россыпь камней. Я перестала заниматься анализом своего плачевного состояния и, всхлипывая и вытирая нос рукавом пальто (платок я потеряла чуть позже, чем приемник, но чуть раньше, чем остатки соображения), двинулась по направлению к источнику света. К моему удивлению, тут было просторно — мне даже не пришлось пригибаться. Правда, когда я дошла до пролома с острыми каменными краями — просто камень, не бетонные плиты, — то мне пришлось протискиваться в него боком — такой он оказался узкий. Я никогда не отличалась излишним весом, а в это смутное время и вовсе отощала, так что в результате я протиснулась наружу, по дороге выскочив из пальто. Потом я вытянула пальто за рукав — прежде, чем выяснилось, что оно мне не так уж и нужно.
Я стояла у невысокой скальной гряды — вокруг валялись камни, целые россыпи камней, серые скалы все в трещинах, так что, если бы я не стояла у этой, своей, то быстро бы ее потеряла. У подножия скал росли какие-то папоротники, потом земля начинала понижаться, постепенно переходя в поросший лесом склон. верхушки деревьев качались внизу — мне приходилось наклоняться, чтобы поглядеть на них.
Уже ничего не соображая, я полезла по скале наверх. Это было нетрудно — вся скала представляла собой невысокую каменную насыпь наверху обрыва.
Потому что внизу был обрыв.
Подо мной качалось сплошное зеленое море — до самого горизонта под низким серым небом были одни лишь деревья — ни домов, ни просеки, ни реки — ничего. Одни лишь верхушки деревьев, а дальше, там, где почва полого поднималась, выравниваясь после чудовищного провала — темные стволы, прямые, странные и опять — верхушки деревьев, все дальше, дальше…
Я обернулась и слезла с горки. Здесь было все то же самое, но, по крайней мере, я могла рассматривать это то же самое, не испытывая приступов головокружения.
До сих пор я так и не соображала, что со мной произошло.
Нет, я хочу сказать, что я прекрасно понимала, что творится что-то неладное, но, судя по моему поведению в тоннеле, свихнулась я уже довольно давно, и, что еще хуже, умудрилась почти примириться со своим безумием. Так что, если я, по случайности, вылезла куда-то не туда, то это, каким-то образом, укладывалось в закономерность общего (черт знает что вокруг творилось уже столько времени, что все успели даже привыкнуть к этому), и моего собственного личного сумасшествия.
Поэтому, я почти спокойно спустилась со скальной гряды к лесу (я по-прежнему волочила пальто за рукав и заметила это лишь тогда, когда оно зацепилось за корягу) и только тут поняла, что с лесом что-то не так. Нет, я хочу сказать, что это действительно был лес, все деревья на ощупь теплые и абсолютно вещественные, но вот что за деревья! Хвощи и плауны, ей-Богу! Больше мне ничего путного в голову не приходило, пока я глядела на эти чешуйчатые, раздутые в коленях стволы. Ну кто видел лес, состоящий из хвощей и плаунов, если этот кто-то в здравом уме?
Кстати, тут было довольно тепло. Не жарко, как положено быть во всяком почтенном лесу каменноугольного периода, а просто тепло.
Я перекинула пальто через руку только потому, что когда-то это было хорошее, черное пальто и мне было жалко с ним расставаться.
Не могу сказать, что мне очень понравилось все это зрелище.
Я давно уже перестала зачитываться всякими книжками о приключениях и путешествиях, потому что поняла, что на красоты природы лучше всего любоваться, сидя в автомобиле, или вообще, глядя в окно из теплого дома. А тут совершенно типичный девственный лес, где не ступала нога человека.
Здесь было душно и тихо.
Пышные кусты папоротника доставали мне до пояса, со стволов свисали перепутанные бороды лишайника; когда глаза у меня притерпелись к этому зеленому великолепию, я поняла, что лес-то смешанный:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34