Как было уже заведено, Терри стоял с руками за спиной: можно связывать. При виде ярко декорированной ленты глаза его расширились.
– Тебе, я вижу, не нравится, – притворно вздохнул Фрэнки.
– Нет, нравится. Красивая штука. Я и не знал, что ты умеешь шить.
– Когда есть время.
– Для меня? Ты это для меня сделала?
– Для тебя, конечно.
Терри это понравилось. – Жаль только, я и не увижу как следует. Вся прелесть окажется за спиной.
Фрэнки нахмурился. Ему тоже это не нравилось. Надо что-то придумать.
Прошло несколько дней, и он затеял новое серьезное дело. Работал со всевозможными блестками, сердечками, цветами, маленькими животными. Как это было однажды в "Бергдорфе" с названиями бюстгальтеров, для кушаков он придумал свои: "Близость", "Восторг", "Покорение", вышил их красивыми округлыми буквами на ткани. По мере того как модели Фрэнки становились изощреннее, Терри все больше ее хвалил. Он перестал ревновать: она была к нему очень внимательна, и он как мог выражал свою благодарность. Во Фрэнки это подпитывало желание украсить своего мужчину. Кушак – это не то, картинки сразу померкли, когда он связал им запястья Терри. С рубашкой и штанами примерно то же самое. Он видел фирменные знаки на одежде, типа аллигатора или игрока в поло, имена дизайнеров, простроченные на ткани. Ему хотелось чего-то подобного, придумать какой-нибудь знак, крест – то, что напоминало бы Терри о его положении, пометило бы его. Что-нибудь точное, бьющее в цель.
* * *
Однажды вечером Фрэнки решил к приходу Терри стать еще краше. Недавно в журнале он видел прическу – очень понравилась, и парикмахер был – Луиза познакомила. Фрэнки подстригся: по-мальчишески коротко сзади, на висках гребельки, на лбу кудри, спрыснутые лаком, легкий приторный запах еще не растаял.
Фрэнки прочитал статью о волосах на теле и впервые побрил ноги и подмышками. Бритва сильно скребла и оставляла царапины, но Фрэнки терпел. По особому случаю надел юбку с блузой, чулки в сеточку и туфли на каблуках с изящными ремешками. Зная, как легко Терри очаровать и пленить, он испытывал определенное удовлетворение, но его не покидало и чувство грусти. Этот мужчина – не враг. Бессмысленно и жестоко причинять ему боль. С другой стороны, эти игры приносят Терри много радости или по крайней мере удовольствия. Если б Фрэнки смотрел на него со стороны, то решил бы, что этот мужчина счастлив.
Он докрашивал губы, когда в замке повернулся ключ. Выждав, когда Терри пройдет в гостиную, он триумфально последовал за ним. Реакция Терри была немедленной и предсказуемой: восторг от коротких волос и каблуков. Тогда Фрэнки вытащил ленту – новую, он сегодня с ней работал. Молочно-голубого цвета, никаких украшений, вышито только одно слово "Блаженство". Просто, элегантно, и произвольно не истолкуешь. Увидев это, Терри расплылся в улыбке. И заулыбался еще шире, когда Фрэнки сказала ему снять рубашку.
Он подчинился, уже фантазируя о сексе, которого она его до сих пор лишала. И вот... сейчас... Он сунул руки за спину.
Фрэнки воспринял готовность Терри как жалкую покорность, и это придало ему сил. Он крепко связал запястья Терри, сходил в спальню за швейным набором и коробочкой из ювелирного магазина. Внутри, на квадратной подушечке, лежали сережки-купидончики, те самые, которые подарил Терри месяц назад. Фрэнки положил их себе на ладонь.
– Помнишь?
– Помню ли я.?.. – повторил Терри, улыбаясь. – Спроси мое сердце. Как раз туда воткнул стрелу этот паршивец – в самое сердце.
– Я хочу, чтобы одного их них носил ты.
– Но ведь я купил для тебя.
– Один мне, другой тебе.
– У меня уже есть серьга.
Фрэнки держал в пальцах херувимчика, качнул назад-вперед. – Он мечет стрелы. Чувствуешь?
– Я не знаю ни одного мужика, который бы носил в ухе купидона, – пожаловался Терри. – Мне будет неловко.
– Ухо?.. Мне это и в голову не приходило.
– А... тогда ладно.
– Закрой глаза.
Из швейного набора Фрэнки вынул тяжелую, с уже вздернутой ниткой кривую иглу и, сжимая большим и указательным пальцами, покружил ею над грудью Терри.
– Дз-дз-дз, – зажужжали стрелы в шепоте Фрэнки. – Дз-дз-дз, – ближе и ближе, и игла уколола грудь Терри.
– Стрела попала в цель, – известил Фрэнки невинным, почти нежным голосом. – Прямо в сердце. В твое сердце, Терри. В твое набожное благородное любящее сердце. Вот здесь мы и пришьем купидона.
Глава 17
В последующие недели любовь Терри приняла новое обличье. Каким-то чудом, может, от усталости или в силу нового понимания, барьер между ним и Фрэнки исчез. Грех его, такой огромный и непростительный, казался теперь совсем небольшим: все в порядке, надо полагать, если Фрэнки не держит зла. Она купила ему еще серьги – слезу, ракушку, узел – и окружила их такой же нежностью и заботой, как купидончика. Эти подарки, поначалу казавшиеся аномалией и порождением болезни, стали для него символом обязательности и преданности Фрэнки. Особенно он лелеял купидона, который раскачивался слева на груди, воображением оживляя его тетиву и затаенно ощущая, как стрелы одна за другой пронзают его сердце. Ракушка символизировала прилив любви, узел – сплетение судеб. Терри чувствовал себя очень счастливым, считал, что на него снизошла Божья милость.
Работа стала в тягость, главным образом потому, что разлучала с Фрэнки. Из двух работ больница, поглощавшая все его силы, почему-то обременяла меньше. Физический труд – таскание восьмидесятифунтовых мешков с грязным бельем и стиральных порошков в огромных упаковках – не оставляли сил на раздумье, едкий запах дезинфекции и постоянный грохот стиральных машин притупляли все чувства. Терри казался себе животным, чью природу изо дня в день обуздывали и истребляли. Странно, но он не протестовал, просто считал это своим уделом. Он принимал ношу и требовал еще, хватался за тяжеленные тюки и самую грязную работу: кровавые простыни в экскрементах и пропитанные рвотой подушки. Более того, жил счастливый, блаженный, наслаждался тем, от чего отказывались остальные; подарок Фрэнки, висевший на груди, был ему как церковный крест на соборе, подававший надежду и обеспечивающий духовную пищу на многие годы. Труд символизировал для него страсть. Любовь его возвысила.
В "Сутере" работа оставляла место для размышлений, справиться с которыми было нелегко. Он часто возвращался мыслями к Фрэнки, звонил ей по три или четыре раза в день, рисовал ее профиль, царапал ее имя на руке, сочинял стихи. Десятки, сотни раз касался своей груди, нащупывая пальцами брелки – дары Фрэнки. Особые чувства вызывал полненький серебряный херувимчик – символ любви, метавший в его сердце стрелы. Терри постоянно теребил его, воображая игры с Фрэнки. Он загадывал желания и давал себе обеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
– Тебе, я вижу, не нравится, – притворно вздохнул Фрэнки.
– Нет, нравится. Красивая штука. Я и не знал, что ты умеешь шить.
– Когда есть время.
– Для меня? Ты это для меня сделала?
– Для тебя, конечно.
Терри это понравилось. – Жаль только, я и не увижу как следует. Вся прелесть окажется за спиной.
Фрэнки нахмурился. Ему тоже это не нравилось. Надо что-то придумать.
Прошло несколько дней, и он затеял новое серьезное дело. Работал со всевозможными блестками, сердечками, цветами, маленькими животными. Как это было однажды в "Бергдорфе" с названиями бюстгальтеров, для кушаков он придумал свои: "Близость", "Восторг", "Покорение", вышил их красивыми округлыми буквами на ткани. По мере того как модели Фрэнки становились изощреннее, Терри все больше ее хвалил. Он перестал ревновать: она была к нему очень внимательна, и он как мог выражал свою благодарность. Во Фрэнки это подпитывало желание украсить своего мужчину. Кушак – это не то, картинки сразу померкли, когда он связал им запястья Терри. С рубашкой и штанами примерно то же самое. Он видел фирменные знаки на одежде, типа аллигатора или игрока в поло, имена дизайнеров, простроченные на ткани. Ему хотелось чего-то подобного, придумать какой-нибудь знак, крест – то, что напоминало бы Терри о его положении, пометило бы его. Что-нибудь точное, бьющее в цель.
* * *
Однажды вечером Фрэнки решил к приходу Терри стать еще краше. Недавно в журнале он видел прическу – очень понравилась, и парикмахер был – Луиза познакомила. Фрэнки подстригся: по-мальчишески коротко сзади, на висках гребельки, на лбу кудри, спрыснутые лаком, легкий приторный запах еще не растаял.
Фрэнки прочитал статью о волосах на теле и впервые побрил ноги и подмышками. Бритва сильно скребла и оставляла царапины, но Фрэнки терпел. По особому случаю надел юбку с блузой, чулки в сеточку и туфли на каблуках с изящными ремешками. Зная, как легко Терри очаровать и пленить, он испытывал определенное удовлетворение, но его не покидало и чувство грусти. Этот мужчина – не враг. Бессмысленно и жестоко причинять ему боль. С другой стороны, эти игры приносят Терри много радости или по крайней мере удовольствия. Если б Фрэнки смотрел на него со стороны, то решил бы, что этот мужчина счастлив.
Он докрашивал губы, когда в замке повернулся ключ. Выждав, когда Терри пройдет в гостиную, он триумфально последовал за ним. Реакция Терри была немедленной и предсказуемой: восторг от коротких волос и каблуков. Тогда Фрэнки вытащил ленту – новую, он сегодня с ней работал. Молочно-голубого цвета, никаких украшений, вышито только одно слово "Блаженство". Просто, элегантно, и произвольно не истолкуешь. Увидев это, Терри расплылся в улыбке. И заулыбался еще шире, когда Фрэнки сказала ему снять рубашку.
Он подчинился, уже фантазируя о сексе, которого она его до сих пор лишала. И вот... сейчас... Он сунул руки за спину.
Фрэнки воспринял готовность Терри как жалкую покорность, и это придало ему сил. Он крепко связал запястья Терри, сходил в спальню за швейным набором и коробочкой из ювелирного магазина. Внутри, на квадратной подушечке, лежали сережки-купидончики, те самые, которые подарил Терри месяц назад. Фрэнки положил их себе на ладонь.
– Помнишь?
– Помню ли я.?.. – повторил Терри, улыбаясь. – Спроси мое сердце. Как раз туда воткнул стрелу этот паршивец – в самое сердце.
– Я хочу, чтобы одного их них носил ты.
– Но ведь я купил для тебя.
– Один мне, другой тебе.
– У меня уже есть серьга.
Фрэнки держал в пальцах херувимчика, качнул назад-вперед. – Он мечет стрелы. Чувствуешь?
– Я не знаю ни одного мужика, который бы носил в ухе купидона, – пожаловался Терри. – Мне будет неловко.
– Ухо?.. Мне это и в голову не приходило.
– А... тогда ладно.
– Закрой глаза.
Из швейного набора Фрэнки вынул тяжелую, с уже вздернутой ниткой кривую иглу и, сжимая большим и указательным пальцами, покружил ею над грудью Терри.
– Дз-дз-дз, – зажужжали стрелы в шепоте Фрэнки. – Дз-дз-дз, – ближе и ближе, и игла уколола грудь Терри.
– Стрела попала в цель, – известил Фрэнки невинным, почти нежным голосом. – Прямо в сердце. В твое сердце, Терри. В твое набожное благородное любящее сердце. Вот здесь мы и пришьем купидона.
Глава 17
В последующие недели любовь Терри приняла новое обличье. Каким-то чудом, может, от усталости или в силу нового понимания, барьер между ним и Фрэнки исчез. Грех его, такой огромный и непростительный, казался теперь совсем небольшим: все в порядке, надо полагать, если Фрэнки не держит зла. Она купила ему еще серьги – слезу, ракушку, узел – и окружила их такой же нежностью и заботой, как купидончика. Эти подарки, поначалу казавшиеся аномалией и порождением болезни, стали для него символом обязательности и преданности Фрэнки. Особенно он лелеял купидона, который раскачивался слева на груди, воображением оживляя его тетиву и затаенно ощущая, как стрелы одна за другой пронзают его сердце. Ракушка символизировала прилив любви, узел – сплетение судеб. Терри чувствовал себя очень счастливым, считал, что на него снизошла Божья милость.
Работа стала в тягость, главным образом потому, что разлучала с Фрэнки. Из двух работ больница, поглощавшая все его силы, почему-то обременяла меньше. Физический труд – таскание восьмидесятифунтовых мешков с грязным бельем и стиральных порошков в огромных упаковках – не оставляли сил на раздумье, едкий запах дезинфекции и постоянный грохот стиральных машин притупляли все чувства. Терри казался себе животным, чью природу изо дня в день обуздывали и истребляли. Странно, но он не протестовал, просто считал это своим уделом. Он принимал ношу и требовал еще, хватался за тяжеленные тюки и самую грязную работу: кровавые простыни в экскрементах и пропитанные рвотой подушки. Более того, жил счастливый, блаженный, наслаждался тем, от чего отказывались остальные; подарок Фрэнки, висевший на груди, был ему как церковный крест на соборе, подававший надежду и обеспечивающий духовную пищу на многие годы. Труд символизировал для него страсть. Любовь его возвысила.
В "Сутере" работа оставляла место для размышлений, справиться с которыми было нелегко. Он часто возвращался мыслями к Фрэнки, звонил ей по три или четыре раза в день, рисовал ее профиль, царапал ее имя на руке, сочинял стихи. Десятки, сотни раз касался своей груди, нащупывая пальцами брелки – дары Фрэнки. Особые чувства вызывал полненький серебряный херувимчик – символ любви, метавший в его сердце стрелы. Терри постоянно теребил его, воображая игры с Фрэнки. Он загадывал желания и давал себе обеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65