Ну, и у каждого еще и свой участок, сад, огород… тоже немало сил нужно.
Несколько озадаченный, Максим довольно долго пытался сообразить, на что нужна такая прорва корней сельдерея, но наконец, ничего не придумав, спросил:
— А что они с этим сельдереем делают?
— Темнота кулинарная, — фыркнула Лиза-дубль. — Это же вкуснота фантастическая! В банки закрывают. В виде салата. Консервы то есть делают, понял? Тут у них неподалеку маленький консервный заводик, за речкой. Местные шутники его консерваторией зовут.
Максим фыркнул и покачал головой. Консерватория… был какой-то старый-престарый анекдот… нет, забыл. И это тоже забыл.
— А бессонницей кто это страдает? — задал он очередной вопрос, когда дом Елизаветы Второй был уже в нескольких шагах.
— Это милая Наташенька, та самая соседка, что за моим садом смотрит, — весело ответила Лиза-дубль, опуская ведра на землю, чтобы открыть калитку. С этой стороны дом милой Наташеньки выглядел таким же темным, как и все остальные, — освещенное окошко смотрело в противоположную сторону. — Любит ночные программы. Триллеры и крутую эротику. Ей даже особую антенну из города привезли, чтобы побольше могла увидеть. А потом будет рассказывать всей деревне, подробно. Правда, обычно она смешивает в кучу два-три фильма, но это неважно, у нее получаются собственные истории… отличные истории, кстати сказать! И еще она видит массу необычных снов, и добавляет их содержание к сюжетам триллеров.
— А зачем она все перемешивает?
— А затем, что фантастически глупа и не может запомнить, что относится к яви, а что — нет. И всерьез ее интересует только то, что едят. Вещи несъедобные в ее личном мире просто не существуют.
— И ей не нужно вставать чуть свет, чтобы окучивать сельдерей?
Елизавета Вторая расхохоталась, внося ведра в кухню.
— Нет, ее бывший муж содержит. Присылает денежки каждый месяц.
Максим решил не уточнять, почему бывший муж так трепетно относится к милой глупой Наташеньке. Не его это дело. Ему хочется чаю. А еще лучше — кофе. И яичницы с колбасой. Много.
И он получил желаемое.
Глава третья
Максим, уложенный на ночлег в первой комнате, на кушетке, уже начал видеть сон (не получившие оценки факты бранились и дрались с артефактами, они швыряли друг в друга куски флорентийского мрамора — чудесного мягкого камня с текстурой, напоминающей творог, и мрамор рассыпался творожной крошкой), когда кто-то негромко, но твердо и уверенно постучал в окно.
Не сразу сориентировавшись в обстановке, Максим в конце концов нашел-таки дверь и вышел через кухню в сени, потом в маленький дворик без крыши (над ним крупно моргали яркие звезды), но не успел дойти до калитки, как навстречу ему шагнула темная коренастая фигура. Мужик молча прошмыгнул в дом, и окончательно проснувшийся Максим рванулся за ним следом, испугавшись за Елизавету Вторую.
— Эй, ты куда? — яростно зашипел он, схватив за рукав мужика, уже влезшего в кухню.
— Где тут у тебя зеркало? — шепотом спросил мужик. — Не бойсь, я Лизавету не разбужу. Я тихо.
Максим включил свет в кухне — лампочка загорелась едва-едва, в четверть накала, — и ткнул пальцем в зеркальце, висевшее рядом со входом, над рукомойником. Мужик пригляделся.
— Нет, это не то. У Лизаветы другое должно быть, в раме.
— Оно там, в комнате.
— Я мигом, — пообещал мужик, прокрадываясь в темноту первой комнаты. Максим не отставал от него ни на полшага, опасаясь сюрпризов.
Но мужик просто достал из-за пазухи тонкий, как карандаш, фонарик и включил его, направив на свое отражение. Посмотрел две-три секунды, облегченно вздохнул и, пятясь, вернулся в кухню.
— Ну, ты даешь, — сердито сказал Максим. — А если я к тебе вот так-то, среди ночи, вломлюсь?
— А приходи, — благодушно ответил мужик. — Только у меня зеркала нет.
— На что тебе ночью чужое зеркало? У тебя что, башка подтекает?
— Ну, все-то не вытечет, — ухмыльнулся мужик — и утопал со двора.
Несмотря на изумление, Максим все равно хотел спать. Решив, что загадку мужика и зеркала вполне можно разгадать и утром, он снова улегся, и тут же заснул, но то ли мужик навеял на него дурные сны, то ли зеркало, — однако игра сонных энергий к утру измучила Максима вконец.
Сначала ему приснилось, как толпа милиционеров в парадной форме и белых перчатках тщательно измеряет маленькой школьной линейкой труп. Труп лежал на залитых солнцем ступенях, ведущих с площади к зданию вокзала, и, видимо, по чьей-то злой воле очутился на границе двух территорий — городской и линейной. Милиционеры деловито прикладывали линейку к трупу, аккуратно вытянувшемуся во весь рост, и кто-то громко произносил цифры, а кто-то записывал их в огромный блокнот. Чем кончилось дело, Максим не узнал, потому что сон внезапно изменился, занеся его на круглую деревянную площадку, оказавшуюся гигантскими качелями. На мерно взлетающей и падающей плоскости тесно стояли маленькие столики, за которыми как ни в чем не бывало сидели молодые мужики и пили пиво. Между столиками ловко бегали официанты, разнося полные кружки и убирая опустевшие. Максим, едва держась на ногах, спросил, ни к кому в особенности не обращаясь:
— Зачем все это?
Один из официантов остановился и вежливо сказал:
— У нас тут бывших моряков много живет. Они привыкли к качке. Это специально для них пивная. Уж так старались, чтобы было похоже, так старались…
И тут же все растаяло, а он очутился в светлой березовой рощице — нарядной, как на полотнах Куинджи, а перед рощицей, чуть в стороне, на ярко-зеленой ровной лужайке, стояло особняком странное деревце. То есть это, безусловно, была ель… молоденькая ель, однако вместо шишек на ней росли крупные оранжевые морковки, весело торчавшие на ветках кверху хвостиками. Вокруг елки водили хоровод девицы в кокошниках и сарафанах, мелодично певшие хором: «Уж как финик наш созреет, всем он душу нам согреет, ай-люли, ай-люли, финики-то подросли!» Максим огляделся и увидел одинокого зрителя, любовавшегося хороводом — классического деда-пасечника в соломенной шляпе, в белой рубахе с подпояской, домотканных портах и лаптях.
— О чем это они поют? — спросил Максим.
— Как о чем? Пальму славят! Финиковую! — благолепно ответил пасечник.
— Какую пальму? Это елка!
— Чего? — взревел дед, оборачиваясь черным козлом. — Ты где это елку увидал, поганец?!
Максим проснулся и сел, вытаращив глаза. Уже рассветало, и с улицы (если это можно было назвать улицей) в окошко заглядывали мальвы. С кухни доносилось звяканье посуды — похоже, Елизавета Вторая встала давным-давно… ну, наверное, ей не снился всякий морковно-пивной бред.
Он встал, натянул джинсы и футболку и вышел в кухню.
— С добрым утром! — приветствовала его Лиза-дубль. — Как спалось на новом месте?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Несколько озадаченный, Максим довольно долго пытался сообразить, на что нужна такая прорва корней сельдерея, но наконец, ничего не придумав, спросил:
— А что они с этим сельдереем делают?
— Темнота кулинарная, — фыркнула Лиза-дубль. — Это же вкуснота фантастическая! В банки закрывают. В виде салата. Консервы то есть делают, понял? Тут у них неподалеку маленький консервный заводик, за речкой. Местные шутники его консерваторией зовут.
Максим фыркнул и покачал головой. Консерватория… был какой-то старый-престарый анекдот… нет, забыл. И это тоже забыл.
— А бессонницей кто это страдает? — задал он очередной вопрос, когда дом Елизаветы Второй был уже в нескольких шагах.
— Это милая Наташенька, та самая соседка, что за моим садом смотрит, — весело ответила Лиза-дубль, опуская ведра на землю, чтобы открыть калитку. С этой стороны дом милой Наташеньки выглядел таким же темным, как и все остальные, — освещенное окошко смотрело в противоположную сторону. — Любит ночные программы. Триллеры и крутую эротику. Ей даже особую антенну из города привезли, чтобы побольше могла увидеть. А потом будет рассказывать всей деревне, подробно. Правда, обычно она смешивает в кучу два-три фильма, но это неважно, у нее получаются собственные истории… отличные истории, кстати сказать! И еще она видит массу необычных снов, и добавляет их содержание к сюжетам триллеров.
— А зачем она все перемешивает?
— А затем, что фантастически глупа и не может запомнить, что относится к яви, а что — нет. И всерьез ее интересует только то, что едят. Вещи несъедобные в ее личном мире просто не существуют.
— И ей не нужно вставать чуть свет, чтобы окучивать сельдерей?
Елизавета Вторая расхохоталась, внося ведра в кухню.
— Нет, ее бывший муж содержит. Присылает денежки каждый месяц.
Максим решил не уточнять, почему бывший муж так трепетно относится к милой глупой Наташеньке. Не его это дело. Ему хочется чаю. А еще лучше — кофе. И яичницы с колбасой. Много.
И он получил желаемое.
Глава третья
Максим, уложенный на ночлег в первой комнате, на кушетке, уже начал видеть сон (не получившие оценки факты бранились и дрались с артефактами, они швыряли друг в друга куски флорентийского мрамора — чудесного мягкого камня с текстурой, напоминающей творог, и мрамор рассыпался творожной крошкой), когда кто-то негромко, но твердо и уверенно постучал в окно.
Не сразу сориентировавшись в обстановке, Максим в конце концов нашел-таки дверь и вышел через кухню в сени, потом в маленький дворик без крыши (над ним крупно моргали яркие звезды), но не успел дойти до калитки, как навстречу ему шагнула темная коренастая фигура. Мужик молча прошмыгнул в дом, и окончательно проснувшийся Максим рванулся за ним следом, испугавшись за Елизавету Вторую.
— Эй, ты куда? — яростно зашипел он, схватив за рукав мужика, уже влезшего в кухню.
— Где тут у тебя зеркало? — шепотом спросил мужик. — Не бойсь, я Лизавету не разбужу. Я тихо.
Максим включил свет в кухне — лампочка загорелась едва-едва, в четверть накала, — и ткнул пальцем в зеркальце, висевшее рядом со входом, над рукомойником. Мужик пригляделся.
— Нет, это не то. У Лизаветы другое должно быть, в раме.
— Оно там, в комнате.
— Я мигом, — пообещал мужик, прокрадываясь в темноту первой комнаты. Максим не отставал от него ни на полшага, опасаясь сюрпризов.
Но мужик просто достал из-за пазухи тонкий, как карандаш, фонарик и включил его, направив на свое отражение. Посмотрел две-три секунды, облегченно вздохнул и, пятясь, вернулся в кухню.
— Ну, ты даешь, — сердито сказал Максим. — А если я к тебе вот так-то, среди ночи, вломлюсь?
— А приходи, — благодушно ответил мужик. — Только у меня зеркала нет.
— На что тебе ночью чужое зеркало? У тебя что, башка подтекает?
— Ну, все-то не вытечет, — ухмыльнулся мужик — и утопал со двора.
Несмотря на изумление, Максим все равно хотел спать. Решив, что загадку мужика и зеркала вполне можно разгадать и утром, он снова улегся, и тут же заснул, но то ли мужик навеял на него дурные сны, то ли зеркало, — однако игра сонных энергий к утру измучила Максима вконец.
Сначала ему приснилось, как толпа милиционеров в парадной форме и белых перчатках тщательно измеряет маленькой школьной линейкой труп. Труп лежал на залитых солнцем ступенях, ведущих с площади к зданию вокзала, и, видимо, по чьей-то злой воле очутился на границе двух территорий — городской и линейной. Милиционеры деловито прикладывали линейку к трупу, аккуратно вытянувшемуся во весь рост, и кто-то громко произносил цифры, а кто-то записывал их в огромный блокнот. Чем кончилось дело, Максим не узнал, потому что сон внезапно изменился, занеся его на круглую деревянную площадку, оказавшуюся гигантскими качелями. На мерно взлетающей и падающей плоскости тесно стояли маленькие столики, за которыми как ни в чем не бывало сидели молодые мужики и пили пиво. Между столиками ловко бегали официанты, разнося полные кружки и убирая опустевшие. Максим, едва держась на ногах, спросил, ни к кому в особенности не обращаясь:
— Зачем все это?
Один из официантов остановился и вежливо сказал:
— У нас тут бывших моряков много живет. Они привыкли к качке. Это специально для них пивная. Уж так старались, чтобы было похоже, так старались…
И тут же все растаяло, а он очутился в светлой березовой рощице — нарядной, как на полотнах Куинджи, а перед рощицей, чуть в стороне, на ярко-зеленой ровной лужайке, стояло особняком странное деревце. То есть это, безусловно, была ель… молоденькая ель, однако вместо шишек на ней росли крупные оранжевые морковки, весело торчавшие на ветках кверху хвостиками. Вокруг елки водили хоровод девицы в кокошниках и сарафанах, мелодично певшие хором: «Уж как финик наш созреет, всем он душу нам согреет, ай-люли, ай-люли, финики-то подросли!» Максим огляделся и увидел одинокого зрителя, любовавшегося хороводом — классического деда-пасечника в соломенной шляпе, в белой рубахе с подпояской, домотканных портах и лаптях.
— О чем это они поют? — спросил Максим.
— Как о чем? Пальму славят! Финиковую! — благолепно ответил пасечник.
— Какую пальму? Это елка!
— Чего? — взревел дед, оборачиваясь черным козлом. — Ты где это елку увидал, поганец?!
Максим проснулся и сел, вытаращив глаза. Уже рассветало, и с улицы (если это можно было назвать улицей) в окошко заглядывали мальвы. С кухни доносилось звяканье посуды — похоже, Елизавета Вторая встала давным-давно… ну, наверное, ей не снился всякий морковно-пивной бред.
Он встал, натянул джинсы и футболку и вышел в кухню.
— С добрым утром! — приветствовала его Лиза-дубль. — Как спалось на новом месте?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76