Уклонение от доноса
приравнивалось к измене.
О, здесь царил настоящий культ доноса! Под землей донос превозносили,
как доблесть, на этом воспитывали детей, доносчик считался героем,
достойным славы и подражания.
Все было прекрасно организовано, отлажено - никакой суеты,
отсебятины: продуманная система, устойчивый, рассчитанный на века
механизм.
В гарнизоне каждый имел свой день и час для доноса. Накануне
разрешалось внеочередное посещение бани, что само по себе было изрядным
поощрением, учитывая расход мыла и воды. В день доноса виновник
принаряжался насколько это было возможно, во всяком случае, порцию
гуталина для башмаков выдавали неукоснительно.
Сослуживцы торжественно и даже с воодушевлением провожали доносчика
до дверей конторы, зная наперед, что в доносе всем им найдется место.
Исполнив долг, доносчик принимал поздравления и, как донор, получал
дополнительный обед. Впрочем, в гарнизоне донос и был чем-то сродни
донорству - почетный долг, святая обязанность.
У детей первый донос праздновали в яслях, как первое причастие:
причащенный получал подарок и дополнительный компот. Торжественный день
помнили всю жизнь.
Так было заведено с первых дней, как отцы-основатели спустились под
землю, и с тех пор улучшалось, улучшалось, пока не достигло совершенства.
Кормили в гарнизоне скудно. Начальники получали дополнительный паек -
чем выше должность, тем лучше и обильнее полагалось питание. Но основная
масса жила впроголодь, и потому день доноса был как праздник, ожидали его
с нетерпением: доносчику причитался двойной обед.
Джуди никак не могла взять в толк, почему подземные обитатели
позволяют так с собой обращаться. Неужели причина заключалась в идее,
которая сплачивала всех и во имя которой они готовы были терпеть?
Но нет, Джуди понимала, что идеи, обрекающие людей на лишения и
невзгоды, владеют душами и умами короткое время, потом терпение тает, вера
в идею угасает, угасает, превращая поклонников во врагов. Так что
держаться долгое время на идее режим был бы не в состоянии, и не в этом
состояла причина долгого терпения обитателей бункера. Джуди терялась в
догадках.
Где было ей понять, что главная причина состоит в другом: в страхе и
в ненависти.
Они боялись поверхности, боялись и ненавидели, жизнь наверху была для
них страхом Господним, ненависть к врагу сплачивала, как никакая идея не
могла сплотить.
Внизу все было понятно, известно, все строго обозначено - что можно,
что нельзя, за что похвала и награда, за что наказание.
Внизу всегда, сколько они помнили себя, у них был кров. В назначенное
время они получали пищу - пусть скудную, но от голода никто не умирал, в
назначенный срок меняли белье и одежду. Каждую минуту они знали, что кому
делать, чем заниматься - никакой путаницы, неразберихи, во всем железный
выверенный уклад, раз и навсегда заведенный порядок. Так было всегда, и
они знали, так будет и впредь. И потому чувствовали они себя уверенно, под
надежной защитой.
Поверхность представлялась им адом кромешным. То, что им внушили, что
они знали понаслышке, страшило. На поверхности царил хаос, человек там был
беспомощным ребенком, брошенным на произвол судьбы. Наверху все были
предоставлены сами себе, никто о них не думал, не заботился: самим
следовало печься о жилище и одежде, самим добывать хлеб насущный, самим
думать о будущем и растить детей. Все было неопределенным, зыбким,
непредсказуемым, а потому - страшным.
Что ж, бывший заключенный, отбыв срок, боится выйти на свободу. А
разве служивый человек не боится оказаться вне армии - в беспорядке и
непредсказуемости гражданской жизни?
23
За недели, проведенные под землей, Джуди многое поняла. Это была
особая школа, ускоренный курс. Джуди сопротивлялась, как могла: молилась,
вспоминала дом, книги, друзей, работу, Голливуд, занятия спортом, свои
романы, а главное - Антона, наверняка он искал ее - она была убеждена,
искал, чтобы спасти.
Джуди приучила себя терпеть голод, спать на нарах, обходиться без
белья, мыла и шампуня, без комфорта, к которому она привыкла. Она училась
копать землю, но больше делала вид, что копает, да и вообще надо было
научиться притворству, чего она никогда не умела; здесь в этом заключалась
борьба за выживание. Так уж повелось, что люди, живущие под властью одной
идеи, должны уметь притворяться, иначе им не выжить.
И все же Джуди не вынесла бы этого существования, не выдержала бы и
двух недель, не приди ей на помощь другие узницы. Они жалели ее и учили
всему, что дается долгой неволей - множеству ухищрений, которые знают
опытные заключенные.
В особенности Джуди сблизилась с двумя женщинами, знающими английский
язык. Впоследствии она вспоминала о них с нежностью и думала, как повезло
ей на подруг: то была настоящая удача, послание небес.
Маша была молодой утонченной женщиной с изысканными манерами,
филологом по образованию. Вера отличалась крупным телом, физической силой,
громким голосом и грубоватым обращением. Она заведовала хозяйством в
посольстве, английский язык понимала, но говорила с трудом.
Маша знала язык в совершенстве. На староанглийском она в подлиннике
читала Шекспира, наизусть знала стихи Вудсворта и Китса, и она назвала
Джуди многих американских писателей, о существовании которых Джуди не
подозревала.
Но не это было ее особенностью. Она обладала редким талантом, который
высоко ценится в России: Маша виртуозно ругалась матом.
После объяснений с ней белесая охранница, которую звали Сталена, что
означало - Сталин-Ленин, приходила в бешенство и так истошно орала, что
все опасались, как бы ее не хватил удар. Сама Маша никогда не повышала
голоса, всегда была предельно вежлива и корректна.
- Ты, Сталена, - блядь, - говорила она тихо, но так проникновенно,
как будто поверяла самое сокровенное. - А если учесть, что в твоем имени
еще двое, ты блядь в кубе. Целая блядская компания. Никогда не думала, что
в одном человеке может быть столько блядства. Поздравляю тебя!
- Ох, Машка, не сносить тебе головы! - ужасалась Вера и обращалась к
Джуди. - Не слушай ее, девка. Ты, главное, помалкивай, держи язык за
зубами, - говорила она по-русски, а по-английски могла лишь произнести. -
Надо молчать!
Когда Сталена особенно свирепствовала и приходила в исступление, Вера
не на шутку боялась за Машу:
- Что ты на рожон лезешь? Слышала, что она тебе сулит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
приравнивалось к измене.
О, здесь царил настоящий культ доноса! Под землей донос превозносили,
как доблесть, на этом воспитывали детей, доносчик считался героем,
достойным славы и подражания.
Все было прекрасно организовано, отлажено - никакой суеты,
отсебятины: продуманная система, устойчивый, рассчитанный на века
механизм.
В гарнизоне каждый имел свой день и час для доноса. Накануне
разрешалось внеочередное посещение бани, что само по себе было изрядным
поощрением, учитывая расход мыла и воды. В день доноса виновник
принаряжался насколько это было возможно, во всяком случае, порцию
гуталина для башмаков выдавали неукоснительно.
Сослуживцы торжественно и даже с воодушевлением провожали доносчика
до дверей конторы, зная наперед, что в доносе всем им найдется место.
Исполнив долг, доносчик принимал поздравления и, как донор, получал
дополнительный обед. Впрочем, в гарнизоне донос и был чем-то сродни
донорству - почетный долг, святая обязанность.
У детей первый донос праздновали в яслях, как первое причастие:
причащенный получал подарок и дополнительный компот. Торжественный день
помнили всю жизнь.
Так было заведено с первых дней, как отцы-основатели спустились под
землю, и с тех пор улучшалось, улучшалось, пока не достигло совершенства.
Кормили в гарнизоне скудно. Начальники получали дополнительный паек -
чем выше должность, тем лучше и обильнее полагалось питание. Но основная
масса жила впроголодь, и потому день доноса был как праздник, ожидали его
с нетерпением: доносчику причитался двойной обед.
Джуди никак не могла взять в толк, почему подземные обитатели
позволяют так с собой обращаться. Неужели причина заключалась в идее,
которая сплачивала всех и во имя которой они готовы были терпеть?
Но нет, Джуди понимала, что идеи, обрекающие людей на лишения и
невзгоды, владеют душами и умами короткое время, потом терпение тает, вера
в идею угасает, угасает, превращая поклонников во врагов. Так что
держаться долгое время на идее режим был бы не в состоянии, и не в этом
состояла причина долгого терпения обитателей бункера. Джуди терялась в
догадках.
Где было ей понять, что главная причина состоит в другом: в страхе и
в ненависти.
Они боялись поверхности, боялись и ненавидели, жизнь наверху была для
них страхом Господним, ненависть к врагу сплачивала, как никакая идея не
могла сплотить.
Внизу все было понятно, известно, все строго обозначено - что можно,
что нельзя, за что похвала и награда, за что наказание.
Внизу всегда, сколько они помнили себя, у них был кров. В назначенное
время они получали пищу - пусть скудную, но от голода никто не умирал, в
назначенный срок меняли белье и одежду. Каждую минуту они знали, что кому
делать, чем заниматься - никакой путаницы, неразберихи, во всем железный
выверенный уклад, раз и навсегда заведенный порядок. Так было всегда, и
они знали, так будет и впредь. И потому чувствовали они себя уверенно, под
надежной защитой.
Поверхность представлялась им адом кромешным. То, что им внушили, что
они знали понаслышке, страшило. На поверхности царил хаос, человек там был
беспомощным ребенком, брошенным на произвол судьбы. Наверху все были
предоставлены сами себе, никто о них не думал, не заботился: самим
следовало печься о жилище и одежде, самим добывать хлеб насущный, самим
думать о будущем и растить детей. Все было неопределенным, зыбким,
непредсказуемым, а потому - страшным.
Что ж, бывший заключенный, отбыв срок, боится выйти на свободу. А
разве служивый человек не боится оказаться вне армии - в беспорядке и
непредсказуемости гражданской жизни?
23
За недели, проведенные под землей, Джуди многое поняла. Это была
особая школа, ускоренный курс. Джуди сопротивлялась, как могла: молилась,
вспоминала дом, книги, друзей, работу, Голливуд, занятия спортом, свои
романы, а главное - Антона, наверняка он искал ее - она была убеждена,
искал, чтобы спасти.
Джуди приучила себя терпеть голод, спать на нарах, обходиться без
белья, мыла и шампуня, без комфорта, к которому она привыкла. Она училась
копать землю, но больше делала вид, что копает, да и вообще надо было
научиться притворству, чего она никогда не умела; здесь в этом заключалась
борьба за выживание. Так уж повелось, что люди, живущие под властью одной
идеи, должны уметь притворяться, иначе им не выжить.
И все же Джуди не вынесла бы этого существования, не выдержала бы и
двух недель, не приди ей на помощь другие узницы. Они жалели ее и учили
всему, что дается долгой неволей - множеству ухищрений, которые знают
опытные заключенные.
В особенности Джуди сблизилась с двумя женщинами, знающими английский
язык. Впоследствии она вспоминала о них с нежностью и думала, как повезло
ей на подруг: то была настоящая удача, послание небес.
Маша была молодой утонченной женщиной с изысканными манерами,
филологом по образованию. Вера отличалась крупным телом, физической силой,
громким голосом и грубоватым обращением. Она заведовала хозяйством в
посольстве, английский язык понимала, но говорила с трудом.
Маша знала язык в совершенстве. На староанглийском она в подлиннике
читала Шекспира, наизусть знала стихи Вудсворта и Китса, и она назвала
Джуди многих американских писателей, о существовании которых Джуди не
подозревала.
Но не это было ее особенностью. Она обладала редким талантом, который
высоко ценится в России: Маша виртуозно ругалась матом.
После объяснений с ней белесая охранница, которую звали Сталена, что
означало - Сталин-Ленин, приходила в бешенство и так истошно орала, что
все опасались, как бы ее не хватил удар. Сама Маша никогда не повышала
голоса, всегда была предельно вежлива и корректна.
- Ты, Сталена, - блядь, - говорила она тихо, но так проникновенно,
как будто поверяла самое сокровенное. - А если учесть, что в твоем имени
еще двое, ты блядь в кубе. Целая блядская компания. Никогда не думала, что
в одном человеке может быть столько блядства. Поздравляю тебя!
- Ох, Машка, не сносить тебе головы! - ужасалась Вера и обращалась к
Джуди. - Не слушай ее, девка. Ты, главное, помалкивай, держи язык за
зубами, - говорила она по-русски, а по-английски могла лишь произнести. -
Надо молчать!
Когда Сталена особенно свирепствовала и приходила в исступление, Вера
не на шутку боялась за Машу:
- Что ты на рожон лезешь? Слышала, что она тебе сулит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98