– Она захохотала, а я добавил: – Наверное, он очень счастливый молодой человек.
– Он очень испорченный, вот он какой. И совсем не так молод. – Она уставилась в пространство, машинально следя глазами за сигаретным дымом. – Для богатой вдовы вроде меня Рейнхард является тем, что деловые люди называют «товаром, продаваемым с убытком, для привлечения покупателя». Нет более сильного разочарования в жизни, чем разочарование в единственном сыне.
– Неужели? А я слышал, что, когда стареешь, дети становятся счастьем.
– Знаете, для циника вы что-то чересчур сентиментальны. Уверена – у вас нет своих детей. Так что разрешите мне сказать вам одну вещь, господин Гюнтер. Дети – отражение нашего возраста. Это самый быстрый способ постареть, который я знаю. Зеркало нашего угасания. Моего особенно.
Собака зевнула и соскочила с ее колен, как будто она уже много раз слышала эти слова. На полу она потянулась и подбежала к двери, затем повернулась и нетерпеливо посмотрела на свою хозяйку. Однако это проявление собачьего высокомерия не произвело на нее никакого впечатления. Фрау Ланге встала и выпустила животное из комнаты.
– Так что же мы будем делать? – спросила она, возвращаясь к своему шезлонгу.
– Подождем следующей записки. Я сам отнесу деньги. Но до этого, я думаю, мне не мешало бы несколько деньков полежать в клинике Киндермана. Хорошо бы поближе познакомиться с другом вашего сына.
– Это и есть так называемые расходы?
– Я попытаюсь пробыть там как можно меньше.
– Уж постарайтесь, – произнесла она тоном директора школы. – Один день в клинике Киндермана стоит сто марок.
Я присвистнул.
– Очень респектабельное заведение.
– А теперь прошу меня извинить, господин Гюнтер, – сказала она. – Я должна подготовиться к деловому свиданию.
Я положил деньги в карман, и мы обменялись рукопожатиями, после чего я взял папку и направился к двери.
Я прошел по грязному коридору и пересек зал. Вдруг чей-то голос прокаркал:
– Подождите-ка меня. Фрау Ланге не любит, если я не провожаю ее гостей сама.
Я положил руку на дверную ручку и почувствовал на ней что-то липкое. «Без сомнения, тепло твоей души». И пока я раздраженно распахивал входную дверь, Черный Котелок плыла ко мне.
– Не беспокойтесь, – ответил я, изучая свою руку. – Лучше идите и занимайтесь тем, для чего вас тут держат, в этом мусорном ящике.
– Я уже давно у фрау Ланге, – проворчала она. – Она никогда на меня не жаловалась.
А не могла ли мысль о шантаже прийти и в эту голову? – подумал я. Ведь нужно иметь веские причины, чтобы держать дома сторожевую собаку, которая не лает. В привязанность тут тоже поверить трудно, по крайней мере, к такой женщине. Скорее можно привязаться к речному крокодилу. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга, потом я спросил:
– Ваша хозяйка всегда так много курит?
Черный Котелок немного подумала, нет ли в моем вопросе какого подвоха. В конце концов она решила, что нет.
– У нее всегда сигарета во рту, вот что я вам скажу.
– Ну что ж, это, вероятно, все объясняет. Держу пари, что в густых клубах дыма она вас просто не замечает.
Котелок в сердцах выругалась и захлопнула дверь перед моим носом.
Возвращаясь на машине в центр города по Курфюрстендам, я думал о множестве разных вещей: о деле фрау Ланге и о тысяче марок, лежавших у меня в кармане. О коротком отдыхе в прекрасном комфортабельном санатории за ее счет и о представившейся мне возможности хотя бы на время избавиться от Бруно и его трубки, не говоря уж об Артуре Небе и Гейдрихе. Может быть, мне даже удастся избавиться от бессонницы и депрессии.
Но больше всего занимал мои мысли один вопрос: как это я мог дать свою визитную карточку и номер телефона какому-то австрийскому типу, о котором никогда ничего не слышал?!
Глава 3
Среда, 31 августа
Район к югу от Кенигштрассе, Ванзее, застроен всякого рода частными клиниками и больницами, очень фешенебельными и сверкающими – для натирки полов и окон там используется не меньше эфира, чем на пациентов. Что касается лечения, то все врачи в них – поборники равноправия. Человек может по размерам напоминать африканского слона, и все равно его лечат так, как будто он перенес контузию; две накрашенные медсестры помогают ему поднимать всякие тяжести – зубные щетки и туалетную бумагу, если он, конечно, в состоянии заплатить. В Ванзее ваш счет в банке имеет большее значение, чем ваше кровяное давление.
Клиника Киндермана стояла в стороне от дорог, в окружении большого ухоженного сада, спускающегося к небольшой заводи на озере. В саду, помимо множества вязов и каштанов, была пристань с колоннадой, сарай для лодок и готическая беседка, построенная столь основательно, что она производила впечатление очень важного сооружения – напоминала средневековую телефонную будку.
Само здание клиники представляло собой большую, наполовину из дерева башню с фронтоном, с зубчатыми выступами и стрельчатыми окнами, украшенную маленькими башенками, благодаря чему она больше напоминала замок на Рейне, чем санаторий. Я бы не удивился, если бы увидел на крыше пару виселиц и услышал бы крики, доносящиеся из глубокого подземелья. Но все было тихо, вокруг ни души. Только с озера сквозь деревья долетали отдаленные голоса четверых мужчин, плывших в лодке, в ответ на которые грачи разражались хриплыми криками.
Открывая дверь, я подумал, что, вероятно, в сумерках, когда летучие мыши уже подумывают о том, чтобы отправиться на охоту, здесь можно встретить несколько доходяг больных, ковыляющих по дорожкам.
Мне отвели комнату на четвертом этаже, из окна которой открывался прелестный вид на кухни. Это была самая дешевая комната, стоившая восемьдесят марок в сутки. Втиснувшись в нее, я подумал, что, приплатив еще пятьдесят марок, можно бы получить что-нибудь побольше, чем ящик для белья. Но клиника была переполнена. Мне досталась единственная свободная комната, сообщила медсестра, проводившая меня сюда.
Медсестра как медсестра. Вроде балтийской рыбачки, только без навязчивой деревенской болтовни. К тому времени, когда она разобрала мою кровать и предложила мне раздеться, я уже почти задыхался от возбуждения. Сначала служанка фрау Ланге, теперь эта, которой губная помада шла не больше, чем птеродактилю. Нельзя сказать, чтобы тут не было сестер покрасивее. Я видел множество их внизу. Но, должно быть, они решили, что тесноту комнаты может компенсировать эта огромная медсестра.
– Когда открывается бар? – спросил я. Ее чувство юмора было не менее впечатляющим, чем ее внешность.
– Употребление алкоголя здесь запрещено, – сказала она, вытаскивая незажженную сигарету у меня изо рта. – И категорически запрещено курить. Доктор Майер скоро придет и осмотрит вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– Он очень испорченный, вот он какой. И совсем не так молод. – Она уставилась в пространство, машинально следя глазами за сигаретным дымом. – Для богатой вдовы вроде меня Рейнхард является тем, что деловые люди называют «товаром, продаваемым с убытком, для привлечения покупателя». Нет более сильного разочарования в жизни, чем разочарование в единственном сыне.
– Неужели? А я слышал, что, когда стареешь, дети становятся счастьем.
– Знаете, для циника вы что-то чересчур сентиментальны. Уверена – у вас нет своих детей. Так что разрешите мне сказать вам одну вещь, господин Гюнтер. Дети – отражение нашего возраста. Это самый быстрый способ постареть, который я знаю. Зеркало нашего угасания. Моего особенно.
Собака зевнула и соскочила с ее колен, как будто она уже много раз слышала эти слова. На полу она потянулась и подбежала к двери, затем повернулась и нетерпеливо посмотрела на свою хозяйку. Однако это проявление собачьего высокомерия не произвело на нее никакого впечатления. Фрау Ланге встала и выпустила животное из комнаты.
– Так что же мы будем делать? – спросила она, возвращаясь к своему шезлонгу.
– Подождем следующей записки. Я сам отнесу деньги. Но до этого, я думаю, мне не мешало бы несколько деньков полежать в клинике Киндермана. Хорошо бы поближе познакомиться с другом вашего сына.
– Это и есть так называемые расходы?
– Я попытаюсь пробыть там как можно меньше.
– Уж постарайтесь, – произнесла она тоном директора школы. – Один день в клинике Киндермана стоит сто марок.
Я присвистнул.
– Очень респектабельное заведение.
– А теперь прошу меня извинить, господин Гюнтер, – сказала она. – Я должна подготовиться к деловому свиданию.
Я положил деньги в карман, и мы обменялись рукопожатиями, после чего я взял папку и направился к двери.
Я прошел по грязному коридору и пересек зал. Вдруг чей-то голос прокаркал:
– Подождите-ка меня. Фрау Ланге не любит, если я не провожаю ее гостей сама.
Я положил руку на дверную ручку и почувствовал на ней что-то липкое. «Без сомнения, тепло твоей души». И пока я раздраженно распахивал входную дверь, Черный Котелок плыла ко мне.
– Не беспокойтесь, – ответил я, изучая свою руку. – Лучше идите и занимайтесь тем, для чего вас тут держат, в этом мусорном ящике.
– Я уже давно у фрау Ланге, – проворчала она. – Она никогда на меня не жаловалась.
А не могла ли мысль о шантаже прийти и в эту голову? – подумал я. Ведь нужно иметь веские причины, чтобы держать дома сторожевую собаку, которая не лает. В привязанность тут тоже поверить трудно, по крайней мере, к такой женщине. Скорее можно привязаться к речному крокодилу. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга, потом я спросил:
– Ваша хозяйка всегда так много курит?
Черный Котелок немного подумала, нет ли в моем вопросе какого подвоха. В конце концов она решила, что нет.
– У нее всегда сигарета во рту, вот что я вам скажу.
– Ну что ж, это, вероятно, все объясняет. Держу пари, что в густых клубах дыма она вас просто не замечает.
Котелок в сердцах выругалась и захлопнула дверь перед моим носом.
Возвращаясь на машине в центр города по Курфюрстендам, я думал о множестве разных вещей: о деле фрау Ланге и о тысяче марок, лежавших у меня в кармане. О коротком отдыхе в прекрасном комфортабельном санатории за ее счет и о представившейся мне возможности хотя бы на время избавиться от Бруно и его трубки, не говоря уж об Артуре Небе и Гейдрихе. Может быть, мне даже удастся избавиться от бессонницы и депрессии.
Но больше всего занимал мои мысли один вопрос: как это я мог дать свою визитную карточку и номер телефона какому-то австрийскому типу, о котором никогда ничего не слышал?!
Глава 3
Среда, 31 августа
Район к югу от Кенигштрассе, Ванзее, застроен всякого рода частными клиниками и больницами, очень фешенебельными и сверкающими – для натирки полов и окон там используется не меньше эфира, чем на пациентов. Что касается лечения, то все врачи в них – поборники равноправия. Человек может по размерам напоминать африканского слона, и все равно его лечат так, как будто он перенес контузию; две накрашенные медсестры помогают ему поднимать всякие тяжести – зубные щетки и туалетную бумагу, если он, конечно, в состоянии заплатить. В Ванзее ваш счет в банке имеет большее значение, чем ваше кровяное давление.
Клиника Киндермана стояла в стороне от дорог, в окружении большого ухоженного сада, спускающегося к небольшой заводи на озере. В саду, помимо множества вязов и каштанов, была пристань с колоннадой, сарай для лодок и готическая беседка, построенная столь основательно, что она производила впечатление очень важного сооружения – напоминала средневековую телефонную будку.
Само здание клиники представляло собой большую, наполовину из дерева башню с фронтоном, с зубчатыми выступами и стрельчатыми окнами, украшенную маленькими башенками, благодаря чему она больше напоминала замок на Рейне, чем санаторий. Я бы не удивился, если бы увидел на крыше пару виселиц и услышал бы крики, доносящиеся из глубокого подземелья. Но все было тихо, вокруг ни души. Только с озера сквозь деревья долетали отдаленные голоса четверых мужчин, плывших в лодке, в ответ на которые грачи разражались хриплыми криками.
Открывая дверь, я подумал, что, вероятно, в сумерках, когда летучие мыши уже подумывают о том, чтобы отправиться на охоту, здесь можно встретить несколько доходяг больных, ковыляющих по дорожкам.
Мне отвели комнату на четвертом этаже, из окна которой открывался прелестный вид на кухни. Это была самая дешевая комната, стоившая восемьдесят марок в сутки. Втиснувшись в нее, я подумал, что, приплатив еще пятьдесят марок, можно бы получить что-нибудь побольше, чем ящик для белья. Но клиника была переполнена. Мне досталась единственная свободная комната, сообщила медсестра, проводившая меня сюда.
Медсестра как медсестра. Вроде балтийской рыбачки, только без навязчивой деревенской болтовни. К тому времени, когда она разобрала мою кровать и предложила мне раздеться, я уже почти задыхался от возбуждения. Сначала служанка фрау Ланге, теперь эта, которой губная помада шла не больше, чем птеродактилю. Нельзя сказать, чтобы тут не было сестер покрасивее. Я видел множество их внизу. Но, должно быть, они решили, что тесноту комнаты может компенсировать эта огромная медсестра.
– Когда открывается бар? – спросил я. Ее чувство юмора было не менее впечатляющим, чем ее внешность.
– Употребление алкоголя здесь запрещено, – сказала она, вытаскивая незажженную сигарету у меня изо рта. – И категорически запрещено курить. Доктор Майер скоро придет и осмотрит вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76