Кормят отвратительно. Могу поклясться, что мою постель даже не проветрили к моему приезду, но я ничего не могла сказать, потому что Фанни-Роза вышила мне ночную рубашку, достойную королевы, она лежала, приготовленная, у меня на подушке. В первое же утро она подняла на ноги весь дом, распорядившись варить варенье. Я уверена, что из него ничего не получится, потому что сахару положили слишком много, без всякого расчета. А дети сидят за столом и поедают варенье, едва его успеют налить в банки.
– Однако мне кажется, что нашему милому Джону все это нравится, – заметила Барбара, озабоченно нахмурившись.
– Ах, он вполне счастлив, отлично себя чувствует во всем этом беспорядке. Сидит себе и смеется. Отрастил бакенбарды, только чтобы не бриться, как он мне объяснил.
– А дети?
– Дети прелестны и абсолютно неуправляемы. А что до нашего дорогого Джонни, то, может быть, он и дикий и бесится из-за каждого пустяка, но зато он самый любящий из всех, и очень привязан ко мне, называет меня «милая моя тетенька Элиза» и просит меня выйти за него замуж, когда он вырастет.
Бедняжечка Элиза, которой было уже под сорок, гордилась всяким предложением, даже если оно исходило от ее шестилетнего племянника.
Один раз в году Джона вместе с Фанни-Розой и детьми на три месяца приглашали в Клонмиэр. Медному Джону вторжение маленьких детей не причиняло особого беспокойства и не нарушало течения его жизни, поскольку он проводил почти все дни на руднике, а вечерами сидел у себя в библиотеке. Фанни-Роза с обычным искусством пускала в ход свои чары, а юный Джонни, очень быстро поняв, что непослушание может вызвать весьма неприятные последствия, вел себя в присутствии деда смирно, послушно и давал себе волю лишь тогда, когда на аллее слышался стук колес отъезжающего экипажа. Тут раздавался радостный вопль, в воздух летели стрелы из лука, и – горе его сестренке Фанни, которая играла в куклы на траве, Генри, который пытался завести свой волчок, и малютке Эдварду, сосущему соску, если их старший брат оказывался поблизости, потому что куклы летели в кусты, волчок оказывался в ручье, младенец валился на землю, а Джонни исполнял воинственный танец, воткнув в волосы петушиное перо и целясь из лука в тетушку Барбару, которая загораживалась от него зонтиком.
– Джонни, дорогой, ты должен быть осторожнее, ты так всех обижаешь. – Однако «дорогой Джонни», не обращая на ее слова ни малейшего внимания, пускал в зонтик стрелу и мчался в сад, чтобы мучить там старика Бэрда – рвал персики с деревьев, топтал грядки с салатом и пускал стрелы в зад старому садовнику, стоило ему только отвернуться.
– Почему он такой необузданный? – спрашивала Барбара у брата, вынимая из своей рабочей корзинки гнездо с только что родившимися мышатами. – Мы никогда не делали ничего подобного, когда были детьми. Он ведь такой умненький, такой привязчивый мальчик, просто он ни в чем не знает меры.
– Он унаследовал все наши недостатки и никаких достоинств, – отвечал Джон. – Я не могу его наказывать, потому что он делает все то, что хотелось сделать мне, только я никогда не решался.
– Не могу поверить, что тебе хотелось вылить ведро помоев на голову несчастной миссис Кейси, когда она чистила картофель, или привязать хлопушку к вымени коровы, – возразила Барбара. – Именно это вчера проделал Джонни, как мне пожаловался скотник Магони. Эта последняя шутка была довольно опасной.
– Да, надо признать, что у него несколько извращенное чувство юмора, – сказал Джоннин папаша, – но я бы с удовольствием сделал что-нибудь в этом роде.
– Не верю. Ты это просто так говоришь, чтобы защитить Джонни.
– Этот малый пропадет, если кто-нибудь серьезно за него не возьмется, – говорил доктор Армстронг, который был крестным отцом Джонни. – Будь он моим сыном, я бы порол его каждый день в течение недели, пока он не научился бы как следует себя вести. Что толку, что он умный, если он не умеет пользоваться своим умом? Да не так уж он и умен. У малыша Генри гораздо больше мозгов, вот увидите. И он не безобразничает.
– Я не думаю, что порка пойдет Джонни на пользу, – сказал его отец. – Мне приходилось видеть, как битье портило хорошую собаку, она теряла бойкость и задор, делалась ни к чему не пригодной; но я никогда не видел, чтобы это помогало. Воспитание не имеет ничего общего со становлением характера, таково мое мнение. Джонни рожден диким и необузданным, таким же он и останется, что бы вы или я или Фанни-Роза с ним ни делали.
И Джон, у которого в тридцать шесть лет уже пробивалась седина в темных волосах, засовывал руки в карманы и отправлялся на поиски своего первенца, с улыбкой думая о боли, терзавшей его сердце в тот момент, когда ребенок был зачат на Голодной Горе при белом лунном свете, о том, что он – дитя любви, страсти, сомнения и нежности.
– Все дело в том, – говорил доктор Армстронг Барбаре, – что в этом малом совсем не чувствуется кровь Бродриков, он больше походит на Флауэров. Когда я думаю о замке Эндрифф и о том, что там делается, меня начинает серьезно тревожить будущее Клонмиэра.
Рассудительному и порядочному Вилли Армстронгу, который родился и вырос в Букингемшире и пятнадцать лет жизни провел на королевской службе, трудно было понять тот образ жизни, который вели здешние люди, и в особенности Саймон Флауэр из Эндриффа. Человеку пятьдесят пять лет, а он проводит большую часть жизни в винном погребе или играя в карты со своим конюхом, в то время как крыша его дома готова рухнуть ему на голову, а собственные арендаторы смеются над ним в лицо. За это, как думал доктор Армстронг, его можно скорее пожалеть, чем осуждать. Но вот то, что он позволил своей юной дочери Матильде сбежать с местным сапожником, к тому же женатым человеком, и предложил ей жить вместе с любовником в сторожке у ворот, ведущих в парк, и рожать от него детей чуть ли не каждый год, превратило его в угрозу для страны, его взрастившей. Доктор не мог понять, как этому человеку не стыдно показываться в обществе – впрочем, общество по эту сторону воды совсем не то, что по другую.
Скандальное поведение Матильды и ее сапожника никого особенно не волновало, и даже миссис Флауэр, которая должна была бы умирать со стыда, только глубоко вздыхала и говорила, что «бедняжка Тилли» так никогда и не оправилась после того, как упала с лошади в возрасте четырнадцати лет, а бедный Салливан в сущности совсем неплохой человек и такой услужливый – он то и дело выполняет какую-нибудь работу в замке просто так, без всякой платы.
– Хуже всего приходится Бобу, – говорила Фанни-Роза, откладывая какую-нибудь крохотную одежку Эдварда, чтобы отдать ее сестре, – ведь действительно, должно быть, не совсем приятно, когда ты приезжаешь домой в отпуск с кем-нибудь из друзей, и тебя встречает у ворот с поклоном твой собственный шурин, а из окна привратницкой кивает головой сестрица и спрашивает, как ты поживаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
– Однако мне кажется, что нашему милому Джону все это нравится, – заметила Барбара, озабоченно нахмурившись.
– Ах, он вполне счастлив, отлично себя чувствует во всем этом беспорядке. Сидит себе и смеется. Отрастил бакенбарды, только чтобы не бриться, как он мне объяснил.
– А дети?
– Дети прелестны и абсолютно неуправляемы. А что до нашего дорогого Джонни, то, может быть, он и дикий и бесится из-за каждого пустяка, но зато он самый любящий из всех, и очень привязан ко мне, называет меня «милая моя тетенька Элиза» и просит меня выйти за него замуж, когда он вырастет.
Бедняжечка Элиза, которой было уже под сорок, гордилась всяким предложением, даже если оно исходило от ее шестилетнего племянника.
Один раз в году Джона вместе с Фанни-Розой и детьми на три месяца приглашали в Клонмиэр. Медному Джону вторжение маленьких детей не причиняло особого беспокойства и не нарушало течения его жизни, поскольку он проводил почти все дни на руднике, а вечерами сидел у себя в библиотеке. Фанни-Роза с обычным искусством пускала в ход свои чары, а юный Джонни, очень быстро поняв, что непослушание может вызвать весьма неприятные последствия, вел себя в присутствии деда смирно, послушно и давал себе волю лишь тогда, когда на аллее слышался стук колес отъезжающего экипажа. Тут раздавался радостный вопль, в воздух летели стрелы из лука, и – горе его сестренке Фанни, которая играла в куклы на траве, Генри, который пытался завести свой волчок, и малютке Эдварду, сосущему соску, если их старший брат оказывался поблизости, потому что куклы летели в кусты, волчок оказывался в ручье, младенец валился на землю, а Джонни исполнял воинственный танец, воткнув в волосы петушиное перо и целясь из лука в тетушку Барбару, которая загораживалась от него зонтиком.
– Джонни, дорогой, ты должен быть осторожнее, ты так всех обижаешь. – Однако «дорогой Джонни», не обращая на ее слова ни малейшего внимания, пускал в зонтик стрелу и мчался в сад, чтобы мучить там старика Бэрда – рвал персики с деревьев, топтал грядки с салатом и пускал стрелы в зад старому садовнику, стоило ему только отвернуться.
– Почему он такой необузданный? – спрашивала Барбара у брата, вынимая из своей рабочей корзинки гнездо с только что родившимися мышатами. – Мы никогда не делали ничего подобного, когда были детьми. Он ведь такой умненький, такой привязчивый мальчик, просто он ни в чем не знает меры.
– Он унаследовал все наши недостатки и никаких достоинств, – отвечал Джон. – Я не могу его наказывать, потому что он делает все то, что хотелось сделать мне, только я никогда не решался.
– Не могу поверить, что тебе хотелось вылить ведро помоев на голову несчастной миссис Кейси, когда она чистила картофель, или привязать хлопушку к вымени коровы, – возразила Барбара. – Именно это вчера проделал Джонни, как мне пожаловался скотник Магони. Эта последняя шутка была довольно опасной.
– Да, надо признать, что у него несколько извращенное чувство юмора, – сказал Джоннин папаша, – но я бы с удовольствием сделал что-нибудь в этом роде.
– Не верю. Ты это просто так говоришь, чтобы защитить Джонни.
– Этот малый пропадет, если кто-нибудь серьезно за него не возьмется, – говорил доктор Армстронг, который был крестным отцом Джонни. – Будь он моим сыном, я бы порол его каждый день в течение недели, пока он не научился бы как следует себя вести. Что толку, что он умный, если он не умеет пользоваться своим умом? Да не так уж он и умен. У малыша Генри гораздо больше мозгов, вот увидите. И он не безобразничает.
– Я не думаю, что порка пойдет Джонни на пользу, – сказал его отец. – Мне приходилось видеть, как битье портило хорошую собаку, она теряла бойкость и задор, делалась ни к чему не пригодной; но я никогда не видел, чтобы это помогало. Воспитание не имеет ничего общего со становлением характера, таково мое мнение. Джонни рожден диким и необузданным, таким же он и останется, что бы вы или я или Фанни-Роза с ним ни делали.
И Джон, у которого в тридцать шесть лет уже пробивалась седина в темных волосах, засовывал руки в карманы и отправлялся на поиски своего первенца, с улыбкой думая о боли, терзавшей его сердце в тот момент, когда ребенок был зачат на Голодной Горе при белом лунном свете, о том, что он – дитя любви, страсти, сомнения и нежности.
– Все дело в том, – говорил доктор Армстронг Барбаре, – что в этом малом совсем не чувствуется кровь Бродриков, он больше походит на Флауэров. Когда я думаю о замке Эндрифф и о том, что там делается, меня начинает серьезно тревожить будущее Клонмиэра.
Рассудительному и порядочному Вилли Армстронгу, который родился и вырос в Букингемшире и пятнадцать лет жизни провел на королевской службе, трудно было понять тот образ жизни, который вели здешние люди, и в особенности Саймон Флауэр из Эндриффа. Человеку пятьдесят пять лет, а он проводит большую часть жизни в винном погребе или играя в карты со своим конюхом, в то время как крыша его дома готова рухнуть ему на голову, а собственные арендаторы смеются над ним в лицо. За это, как думал доктор Армстронг, его можно скорее пожалеть, чем осуждать. Но вот то, что он позволил своей юной дочери Матильде сбежать с местным сапожником, к тому же женатым человеком, и предложил ей жить вместе с любовником в сторожке у ворот, ведущих в парк, и рожать от него детей чуть ли не каждый год, превратило его в угрозу для страны, его взрастившей. Доктор не мог понять, как этому человеку не стыдно показываться в обществе – впрочем, общество по эту сторону воды совсем не то, что по другую.
Скандальное поведение Матильды и ее сапожника никого особенно не волновало, и даже миссис Флауэр, которая должна была бы умирать со стыда, только глубоко вздыхала и говорила, что «бедняжка Тилли» так никогда и не оправилась после того, как упала с лошади в возрасте четырнадцати лет, а бедный Салливан в сущности совсем неплохой человек и такой услужливый – он то и дело выполняет какую-нибудь работу в замке просто так, без всякой платы.
– Хуже всего приходится Бобу, – говорила Фанни-Роза, откладывая какую-нибудь крохотную одежку Эдварда, чтобы отдать ее сестре, – ведь действительно, должно быть, не совсем приятно, когда ты приезжаешь домой в отпуск с кем-нибудь из друзей, и тебя встречает у ворот с поклоном твой собственный шурин, а из окна привратницкой кивает головой сестрица и спрашивает, как ты поживаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138