Отошли в прошлое годы войны, усталость и волнения, выполнение долга, служба в чужих морях под тропическим солнцем. Он возвращается домой в родные места, туда, где его настоящее место. И в воздухе была особая мягкость – ни в какой другой стране не было ничего подобного, – а самые горы, окутанные утренним туманом, таили в себе таинственное волшебство.
Тетя Лизет сомневалась в том, что он сможет жить в Клонмиэре в полном одиночестве, в двадцати милях от железнодорожной станции. Ему там нечем будет заняться, говорила она; она считала, что, если он устал от войны, то должен испытывать беспокойство, искать общества людей, развлечений, заниматься спортом. Джон-Генри только улыбался, ибо беспокойство владело им тогда, когда он находился в Салониках, где все было неопределенно, где не было ничего подлинного и всюду в какой-то степени присутствовал страх; человек, который ходит по своей собственной земле у себя на родине, не может испытывать беспокойства, в особенности если он так любит свой край. Что же касается общества, то ему достаточно собственных мыслей и мечтаний, в которых еще нужно разобраться; а какое наслаждение он испытывает, копаясь в прошлом, для того чтобы лучше осмыслить настоящее. Что в сущности такое Джон-Генри, как не продукт минувших лет? И, заглянув в прошлое, он сможет прозреть будущее. Возможно, что сто лет тому назад Медный Джон ехал по той же дороге из Слейна в Мэнди, уверенный в себе, полный сил, чтобы передать своему праправнуку не суровый свой характер, не жестокосердие и стремление извлечь из всего выгоду, а всего-навсего необычайную легкость, с которой он оперировал цифрами, так что ему ничего не стоило мгновенно произвести в уме любое математическое действие. Какая ирония судьбы, что это оказалось единственным наследством, полученным от человека, заложившего основы семейного богатства, дело всей жизни которого, медные шахты, покрывались теперь ржавчиной и лишайниками в складках Голодной Горы. «Почему, – думал Джон-Генри, – я испытываю сентиментальную любовь к щенкам, покалеченным птицам и даже к беспомощному шмелю, который почему-то не может взлететь? Не потому ли, что сын Медного Джона любил своих борзых больше, чем людей, и был неспособен убить даже осу, ползущую по оконному стеклу, ибо Бог создал всякую живую тварь для того, чтобы она жила на свете?»
В то время как он ехал по дороге, ему вспоминались отдельные моменты семейной истории – все это рассказывала ему мать, знавшая, как он ценит все, связанное с прошлым. Неугомонная Фанни-Роза, которая бегала босиком по росе и разбивала сердца мужчин, но никогда никому не говорила о своем собственном разбитом сердце; и Джейн, изображенная на портрете, – она стоит, прижав руку к сердцу, устремив нежный взор своих ласковых глаз на остров Дун.
– Фанни-Роза Флауэр, – говаривала его мать, значительно покачивая головой, – вот через кого в жилы Бродриков вошла дурная кровь.
А бедный, бедный Джонни… Его церемониальные шпаги до сих пор висят в библиотеке над камином. Джон-Генри, когда приедет домой, непременно снимет их и вычистит, так что они снова заблестят, и Джонни в своем гробу не будет чувствовать себя забытым.
– Понадобится немало времени, – говорила ему мать, – чтобы снова привести все в порядок. К тому же придется покупать мебель для нового крыла.
– Ну и пусть, это неважно, – отвечал Джон-Генри, – даже если на это уйдет вся жизнь.
Неважно, что там немыты полы, а в углах висит паутина, все равно это его земля, его царство. Спорт, развлечения… Подумать только, что тетю Лизет занимают подобные вещи.
У него будут вальдшнепы и зайцы на острове Дун, бекасы на килинских болотах, килига в заливе и форель в озере на Голодной Горе. Ему не нужно никаких других соседей, кроме жителей Дунхейвена, а если ему удастся убедить пастора и католического священника забыть свои разногласия и разделить с ним воскресную трапезу из холодной свинины, ну что же, он будет считать, что сделал для будущего своей страны все, что возможно.
Скучные мили остались позади, перед ним лежал перевал, дикий и каменистый, где в щелях между гранитными скалами, громоздившимися по краю дороги, пробивались кусты вереска и дрока. Именно здесь и ехал Медный Джон в почтовой карете в тот день, когда был подписан контракт с Робертом Лэмли на разработку медных копей, а сам Роберт Лэмли, мрачный и исполненный важности, возвращался из своего одинокого жилища в Дункруме в замок Эндрифф, который теперь лежал в развалинах, разрушенный до основания мятежниками. Эта жестокая вражда – к чему, зачем и для чего? В который раз, снова и снова Джон-Генри думал, зачем людям надо проливать кровь, в то время когда распускается вереск, благоухает дрок, а вальдшнепы со свистом ныряют в траву на болоте?
Он немного снизил скорость, так как дорога сильно сузилась, и, завернув за поворот, увидел перед собой на дороге баррикаду, построенную из наломанного вереска и проволоки, а рядом с ней человека с винтовкой. Джон-Генри медленно подъехал к баррикаде и выключил зажигание. Человек не двинулся с места, только взял его на прицел и, сунув два пальца в рот, пронзительно свистнул. Тут же к машине спустились с полдесятка людей, которые прятались за валунами, лежащими вдоль дороги. Все они были вооружены. Джон-Генри никого из них не знал. Один из них, по-видимому командир, подошел к машине и наклонился над дверцей.
– Ваше имя? – коротко спросил он.
– Джон-Генри Бродрик.
– Куда направляетесь?
– Домой, в Клонмиэр, это недалеко от Дунхейвена.
– В войну служили в королевском флоте?
– Да.
– Ваши политические убеждения?
– У меня их нет.
– Ночь вы провели в отеле «Метрополь» в Слейне?
– Да.
– Хорошо. – Он сделал знак головой двум своим подчиненным. – Мне придется попросить вас выйти из машины.
– Для чего?
– Это наше дело. Вам не причинят вреда, если вы будете вести себя спокойно. Но если вздумаете валять дурака, живо получите пулю между лопатками.
– Что вы собираетесь делать с моей машиной?
– Вы ее больше не увидите. Машина для нас слишком большая ценность.
Человек в первый раз усмехнулся. Джон-Генри пожал плечами.
– Меня предупреждали, чтобы я не показывался на дорогах в автомобиле, так что мне некого винить, кроме самого себя. Ну что же, берите. А что делать мне?
– Стойте спокойно, пока мы завяжем вам глаза. Еще раз говорю, мы не причиним вам вреда. Теперь руки за спину. Тим, ты знаешь, что делать, если он вздумает шутить шутки.
Как глупо, что он попался в эту ловушку! Говорили же ему в Слейне, что безумие ехать по дорогам на машине. А теперь его, вероятно, пристрелят и оставят валяться где-нибудь в горах. Больше всего его сердило то, что он потерял машину. Старый друг, верный товарищ, а теперь эти безумцы будут гонять ее почем зря и в конце концов разобьют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Тетя Лизет сомневалась в том, что он сможет жить в Клонмиэре в полном одиночестве, в двадцати милях от железнодорожной станции. Ему там нечем будет заняться, говорила она; она считала, что, если он устал от войны, то должен испытывать беспокойство, искать общества людей, развлечений, заниматься спортом. Джон-Генри только улыбался, ибо беспокойство владело им тогда, когда он находился в Салониках, где все было неопределенно, где не было ничего подлинного и всюду в какой-то степени присутствовал страх; человек, который ходит по своей собственной земле у себя на родине, не может испытывать беспокойства, в особенности если он так любит свой край. Что же касается общества, то ему достаточно собственных мыслей и мечтаний, в которых еще нужно разобраться; а какое наслаждение он испытывает, копаясь в прошлом, для того чтобы лучше осмыслить настоящее. Что в сущности такое Джон-Генри, как не продукт минувших лет? И, заглянув в прошлое, он сможет прозреть будущее. Возможно, что сто лет тому назад Медный Джон ехал по той же дороге из Слейна в Мэнди, уверенный в себе, полный сил, чтобы передать своему праправнуку не суровый свой характер, не жестокосердие и стремление извлечь из всего выгоду, а всего-навсего необычайную легкость, с которой он оперировал цифрами, так что ему ничего не стоило мгновенно произвести в уме любое математическое действие. Какая ирония судьбы, что это оказалось единственным наследством, полученным от человека, заложившего основы семейного богатства, дело всей жизни которого, медные шахты, покрывались теперь ржавчиной и лишайниками в складках Голодной Горы. «Почему, – думал Джон-Генри, – я испытываю сентиментальную любовь к щенкам, покалеченным птицам и даже к беспомощному шмелю, который почему-то не может взлететь? Не потому ли, что сын Медного Джона любил своих борзых больше, чем людей, и был неспособен убить даже осу, ползущую по оконному стеклу, ибо Бог создал всякую живую тварь для того, чтобы она жила на свете?»
В то время как он ехал по дороге, ему вспоминались отдельные моменты семейной истории – все это рассказывала ему мать, знавшая, как он ценит все, связанное с прошлым. Неугомонная Фанни-Роза, которая бегала босиком по росе и разбивала сердца мужчин, но никогда никому не говорила о своем собственном разбитом сердце; и Джейн, изображенная на портрете, – она стоит, прижав руку к сердцу, устремив нежный взор своих ласковых глаз на остров Дун.
– Фанни-Роза Флауэр, – говаривала его мать, значительно покачивая головой, – вот через кого в жилы Бродриков вошла дурная кровь.
А бедный, бедный Джонни… Его церемониальные шпаги до сих пор висят в библиотеке над камином. Джон-Генри, когда приедет домой, непременно снимет их и вычистит, так что они снова заблестят, и Джонни в своем гробу не будет чувствовать себя забытым.
– Понадобится немало времени, – говорила ему мать, – чтобы снова привести все в порядок. К тому же придется покупать мебель для нового крыла.
– Ну и пусть, это неважно, – отвечал Джон-Генри, – даже если на это уйдет вся жизнь.
Неважно, что там немыты полы, а в углах висит паутина, все равно это его земля, его царство. Спорт, развлечения… Подумать только, что тетю Лизет занимают подобные вещи.
У него будут вальдшнепы и зайцы на острове Дун, бекасы на килинских болотах, килига в заливе и форель в озере на Голодной Горе. Ему не нужно никаких других соседей, кроме жителей Дунхейвена, а если ему удастся убедить пастора и католического священника забыть свои разногласия и разделить с ним воскресную трапезу из холодной свинины, ну что же, он будет считать, что сделал для будущего своей страны все, что возможно.
Скучные мили остались позади, перед ним лежал перевал, дикий и каменистый, где в щелях между гранитными скалами, громоздившимися по краю дороги, пробивались кусты вереска и дрока. Именно здесь и ехал Медный Джон в почтовой карете в тот день, когда был подписан контракт с Робертом Лэмли на разработку медных копей, а сам Роберт Лэмли, мрачный и исполненный важности, возвращался из своего одинокого жилища в Дункруме в замок Эндрифф, который теперь лежал в развалинах, разрушенный до основания мятежниками. Эта жестокая вражда – к чему, зачем и для чего? В который раз, снова и снова Джон-Генри думал, зачем людям надо проливать кровь, в то время когда распускается вереск, благоухает дрок, а вальдшнепы со свистом ныряют в траву на болоте?
Он немного снизил скорость, так как дорога сильно сузилась, и, завернув за поворот, увидел перед собой на дороге баррикаду, построенную из наломанного вереска и проволоки, а рядом с ней человека с винтовкой. Джон-Генри медленно подъехал к баррикаде и выключил зажигание. Человек не двинулся с места, только взял его на прицел и, сунув два пальца в рот, пронзительно свистнул. Тут же к машине спустились с полдесятка людей, которые прятались за валунами, лежащими вдоль дороги. Все они были вооружены. Джон-Генри никого из них не знал. Один из них, по-видимому командир, подошел к машине и наклонился над дверцей.
– Ваше имя? – коротко спросил он.
– Джон-Генри Бродрик.
– Куда направляетесь?
– Домой, в Клонмиэр, это недалеко от Дунхейвена.
– В войну служили в королевском флоте?
– Да.
– Ваши политические убеждения?
– У меня их нет.
– Ночь вы провели в отеле «Метрополь» в Слейне?
– Да.
– Хорошо. – Он сделал знак головой двум своим подчиненным. – Мне придется попросить вас выйти из машины.
– Для чего?
– Это наше дело. Вам не причинят вреда, если вы будете вести себя спокойно. Но если вздумаете валять дурака, живо получите пулю между лопатками.
– Что вы собираетесь делать с моей машиной?
– Вы ее больше не увидите. Машина для нас слишком большая ценность.
Человек в первый раз усмехнулся. Джон-Генри пожал плечами.
– Меня предупреждали, чтобы я не показывался на дорогах в автомобиле, так что мне некого винить, кроме самого себя. Ну что же, берите. А что делать мне?
– Стойте спокойно, пока мы завяжем вам глаза. Еще раз говорю, мы не причиним вам вреда. Теперь руки за спину. Тим, ты знаешь, что делать, если он вздумает шутить шутки.
Как глупо, что он попался в эту ловушку! Говорили же ему в Слейне, что безумие ехать по дорогам на машине. А теперь его, вероятно, пристрелят и оставят валяться где-нибудь в горах. Больше всего его сердило то, что он потерял машину. Старый друг, верный товарищ, а теперь эти безумцы будут гонять ее почем зря и в конце концов разобьют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138