Газеты лгут. Как это бывает, вы, конечно, знаете?
Они немного расслабились, кое-кто уставился себе под ноги вместо того, чтобы смотреть мне в лицо, но один из них медленно и молча расстегнул свою замечательную рубашку в зеленую и белую полоску. Он снял ее и протянул мне. Под рубашкой у него был обычный синий свитер с белым шарфом вокруг шеи.
Я отцепил от пояса мини-рацию и связался с Эдом.
– Ты где? – спросил я.
– В паддоке.
– Хорошо. Пришли сюда три лошади, под седлом и в упряжи, каждую пусть ведет грум.
– Ясно. Которые три?
– Три самые быстрые, – велел я. – И доктора, которого мы привезли с собой. Попроси его прийти в паддок.
– Вам не надо изображать героя, – cказал один из жокеев. – Мы принимаем ваши объяснения.
Однако тот, кто снял свои цвета, продолжал протягивать их мне, как перчатку в знак вызова.
Я расстегнул «молнию» своей штормовки, снял ее и бросил на траву. Потом туда же последовали свитер и рубашка. Под рубашкой у меня не было ничего, но я не чувствовал, как ветер холодит мою кожу: некогда было думать об этом. Я надел предложенную мне бело-зеленую рубашку и указал на шарф. Так же молча он был протянут мне и я завязал его, благодаря звезды, что помню, это делается.
Поскольку сегодня была всего лишь репетиция, к тому же пешая, никто не позаботился о хлысте и никто из жокеев не надел обычные защитные приспособления для тела, предохраняющие упавших наездников от копыт лошадей. Никто не упомянул об этих упущениях. Я застегнул рубашку и заправил ее в брюки, потом взял y кого-то защитный шлем с алым верхом.
Показался Эд, ведущий трех лошадей.
Неожиданно рядом со мной возник Монкрифф и спросил:
– Что, черт побери, ты тут творишь?
– Собираюсь скакать. – Я надел шлем и оставил ремешок болтаться.
– Ты не можешь это сделать!
– Будь другом и не снимай, если я упаду. Монкрифф простер руки и воззвал к жокеям:
– Вы не можете позволить ему это. Остановите его.
– Они читали «Барабанный бой», – коротко бросил я. – Хотим мы, чтобы завтра хоть одна зараза изображала скачки, или не хотим?
Монкрифф все отлично понял, но продолжал издавать бессвязные причитания о страховке, боссах, О'Харе и о том, что будет с фильмом, если я сломаю шею.
– Заткнись! – рявкнул я.
– Томас!
Я усмехнулся и сказал жокеям:
– Двое из вас могут состязаться в скачках со мной. Сожалею, что не могу привлечь вас всех, но завтра все наши лошади должны будут бежать и им необходимо быть свежими. Поэтому только двое. Кого вы выберете. Мы сделаем один круг с препятствиями, без переносных барьеров, поскольку устанавливать их уже некогда.
Молчание.
Втайне забавляясь происходящим, я подождал, пока Эд вместе с лошадьми не подошел к нам и не уставился потрясенно на мою недвусмысленную одежду.
– Эд, выведи машину сбоку от дальних дорожек, – я показал ему, куда именно, – и сделай круг впереди нас. Возьми с собой доктора на случай, если кто-нибудь упадет. Вон он. – Я указал рукой. – Сейчас он подойдет.
У Эда был потрясенный вид.
– Я не могу поверить в это, – сказал Монкрифф.
Кто-то из жокеев произнес:
– Мы потеряем лицензии, если решим соревноваться с вами.
– Нет, – возразил я. – Вы приглашены сюда на репетицию кинокомпанией, снимающей фильм. У нас есть разрешение для каждого из вас на участие в съемках скачек на ипподроме. Вы просто сделаете это на день раньше, чем планировалось. Для надзора за здоровьем у нас есть врач, требуется только ваше согласие. Кто будет состязаться со мной?
Они уже не чувствовали злости, как раньше, я бросил вызов обратно им в лицо, и они не могли стерпеть это. Двое из них выбрали лошадей оставили мне третью.
– О'Хара убьет тебя, – сказал мне Монкрифф.
Получилось так, что они оставили мне ко на котором предыдущим утром ездила Сильва, несомненно, самого быстрого в нашей конюшне. Я часто скакал на нем галопом, и, если верить его родословной, он должен был уметь преодолевать препятствия.
– У вас нет ни соответствующих штанов, ни обуви, – промолвил Эд, встревоженно глядя на мои повседневные брюки и коричневые ботинки.
– Коню все равно, – ответил я. Я решил, что легкая бесшабашность в данных обстоятельствах будет к месту.
Грум, приведший лошадь, как обычно, готов был помочь мне сесть в седло. Я подтянул подпруту, удлинил стременные ремни и застегнул ремень шлема.
Два жокея, вышедших состязаться со мной, уже сидели верхом и ждали. Устроившись в седле, я засмеялся, сверху вниз глядя на лица остальных. Неожиданно их выражение стало несколько менее напряженным.
– Вы просто сборище негодяев, – сказал я и получил в ответ несколько ухмылок.
Ворота не были заперты, и мы беспрепятственно выехали на дорожку. Круг длиной в полторы мили, по часовой стрелке, с девятью различными препятствиями. Я не участвовал в скачках одиннадцать лет. Я сошел с ума. Это было великолепно.
Отвратительные длинные слова типа «безответственность» словно змеи проплывали в моем сознании. Я держал на плечах фильм стоимостью во много миллионов. Я знал, даже без самонадеянности, что суфле, которое я готовил, прокиснет, если повар удалится.
Но это говорили мне мои взрослые годы, казавшиеся длинными-длинными, наступившими после короткой молодости. А сейчас я на три минуты возвращался в юность.
Эд и доктор сопровождали нас на машине.
Один из моих соперников спросил меня:
– Сколько вы весите?
– Достаточно, чтобы получить оправдание в случае проигрыша.
– Холера! – выругался он и направил лошадь к старту, ткнув ее пятками в бока.
Я немедленно последовал за ним. У меня не было другого шанса, я ощущал знакомую сдержанную дрожь, пробегающую по телу, как будто и не было одиннадцатилетнего перерыва.
Из-за их цветов я мысленно назвал ехавшего впереди меня жокея Синим, а того, что двигался следом, – Красным. На всех нас были яркие рубахи, специально приготовленные для фильма – ради зрелищности и во избежание путаницы, и костюмеры превзошли себя.
И Синий, и Красный были моложе меня и еще не начали свою карьеру к тому времени, как я завершил свою. Я сразу заметил, что они не намерены были делать на это скидку, и действительно, тогда вся затея потеряла бы смысл. Я просто напряг память, припоминая мастерство, которое когда-то приходило естественно, и со старта направил лошадь к первому препятствию с привычной легкостью, казавшейся давно забытой.
Была скорость, и было молчание. Со стороны не было слышно ни подбадривающих криков, ни проклятий. Только стук копыт и треск от cоприкосновения с темными прутьями препятствий. Только твердая решимость и восторг.
Боже мой, думал я, чувствуя радость преодоления, почему я когда-то бросил это? Но я знал ответ. В девятнадцать лет я был слишком высок и тяжел, а голодать, чтобы обрести профессиональный вес, не мог – сразу чувствовал себя больным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Они немного расслабились, кое-кто уставился себе под ноги вместо того, чтобы смотреть мне в лицо, но один из них медленно и молча расстегнул свою замечательную рубашку в зеленую и белую полоску. Он снял ее и протянул мне. Под рубашкой у него был обычный синий свитер с белым шарфом вокруг шеи.
Я отцепил от пояса мини-рацию и связался с Эдом.
– Ты где? – спросил я.
– В паддоке.
– Хорошо. Пришли сюда три лошади, под седлом и в упряжи, каждую пусть ведет грум.
– Ясно. Которые три?
– Три самые быстрые, – велел я. – И доктора, которого мы привезли с собой. Попроси его прийти в паддок.
– Вам не надо изображать героя, – cказал один из жокеев. – Мы принимаем ваши объяснения.
Однако тот, кто снял свои цвета, продолжал протягивать их мне, как перчатку в знак вызова.
Я расстегнул «молнию» своей штормовки, снял ее и бросил на траву. Потом туда же последовали свитер и рубашка. Под рубашкой у меня не было ничего, но я не чувствовал, как ветер холодит мою кожу: некогда было думать об этом. Я надел предложенную мне бело-зеленую рубашку и указал на шарф. Так же молча он был протянут мне и я завязал его, благодаря звезды, что помню, это делается.
Поскольку сегодня была всего лишь репетиция, к тому же пешая, никто не позаботился о хлысте и никто из жокеев не надел обычные защитные приспособления для тела, предохраняющие упавших наездников от копыт лошадей. Никто не упомянул об этих упущениях. Я застегнул рубашку и заправил ее в брюки, потом взял y кого-то защитный шлем с алым верхом.
Показался Эд, ведущий трех лошадей.
Неожиданно рядом со мной возник Монкрифф и спросил:
– Что, черт побери, ты тут творишь?
– Собираюсь скакать. – Я надел шлем и оставил ремешок болтаться.
– Ты не можешь это сделать!
– Будь другом и не снимай, если я упаду. Монкрифф простер руки и воззвал к жокеям:
– Вы не можете позволить ему это. Остановите его.
– Они читали «Барабанный бой», – коротко бросил я. – Хотим мы, чтобы завтра хоть одна зараза изображала скачки, или не хотим?
Монкрифф все отлично понял, но продолжал издавать бессвязные причитания о страховке, боссах, О'Харе и о том, что будет с фильмом, если я сломаю шею.
– Заткнись! – рявкнул я.
– Томас!
Я усмехнулся и сказал жокеям:
– Двое из вас могут состязаться в скачках со мной. Сожалею, что не могу привлечь вас всех, но завтра все наши лошади должны будут бежать и им необходимо быть свежими. Поэтому только двое. Кого вы выберете. Мы сделаем один круг с препятствиями, без переносных барьеров, поскольку устанавливать их уже некогда.
Молчание.
Втайне забавляясь происходящим, я подождал, пока Эд вместе с лошадьми не подошел к нам и не уставился потрясенно на мою недвусмысленную одежду.
– Эд, выведи машину сбоку от дальних дорожек, – я показал ему, куда именно, – и сделай круг впереди нас. Возьми с собой доктора на случай, если кто-нибудь упадет. Вон он. – Я указал рукой. – Сейчас он подойдет.
У Эда был потрясенный вид.
– Я не могу поверить в это, – сказал Монкрифф.
Кто-то из жокеев произнес:
– Мы потеряем лицензии, если решим соревноваться с вами.
– Нет, – возразил я. – Вы приглашены сюда на репетицию кинокомпанией, снимающей фильм. У нас есть разрешение для каждого из вас на участие в съемках скачек на ипподроме. Вы просто сделаете это на день раньше, чем планировалось. Для надзора за здоровьем у нас есть врач, требуется только ваше согласие. Кто будет состязаться со мной?
Они уже не чувствовали злости, как раньше, я бросил вызов обратно им в лицо, и они не могли стерпеть это. Двое из них выбрали лошадей оставили мне третью.
– О'Хара убьет тебя, – сказал мне Монкрифф.
Получилось так, что они оставили мне ко на котором предыдущим утром ездила Сильва, несомненно, самого быстрого в нашей конюшне. Я часто скакал на нем галопом, и, если верить его родословной, он должен был уметь преодолевать препятствия.
– У вас нет ни соответствующих штанов, ни обуви, – промолвил Эд, встревоженно глядя на мои повседневные брюки и коричневые ботинки.
– Коню все равно, – ответил я. Я решил, что легкая бесшабашность в данных обстоятельствах будет к месту.
Грум, приведший лошадь, как обычно, готов был помочь мне сесть в седло. Я подтянул подпруту, удлинил стременные ремни и застегнул ремень шлема.
Два жокея, вышедших состязаться со мной, уже сидели верхом и ждали. Устроившись в седле, я засмеялся, сверху вниз глядя на лица остальных. Неожиданно их выражение стало несколько менее напряженным.
– Вы просто сборище негодяев, – сказал я и получил в ответ несколько ухмылок.
Ворота не были заперты, и мы беспрепятственно выехали на дорожку. Круг длиной в полторы мили, по часовой стрелке, с девятью различными препятствиями. Я не участвовал в скачках одиннадцать лет. Я сошел с ума. Это было великолепно.
Отвратительные длинные слова типа «безответственность» словно змеи проплывали в моем сознании. Я держал на плечах фильм стоимостью во много миллионов. Я знал, даже без самонадеянности, что суфле, которое я готовил, прокиснет, если повар удалится.
Но это говорили мне мои взрослые годы, казавшиеся длинными-длинными, наступившими после короткой молодости. А сейчас я на три минуты возвращался в юность.
Эд и доктор сопровождали нас на машине.
Один из моих соперников спросил меня:
– Сколько вы весите?
– Достаточно, чтобы получить оправдание в случае проигрыша.
– Холера! – выругался он и направил лошадь к старту, ткнув ее пятками в бока.
Я немедленно последовал за ним. У меня не было другого шанса, я ощущал знакомую сдержанную дрожь, пробегающую по телу, как будто и не было одиннадцатилетнего перерыва.
Из-за их цветов я мысленно назвал ехавшего впереди меня жокея Синим, а того, что двигался следом, – Красным. На всех нас были яркие рубахи, специально приготовленные для фильма – ради зрелищности и во избежание путаницы, и костюмеры превзошли себя.
И Синий, и Красный были моложе меня и еще не начали свою карьеру к тому времени, как я завершил свою. Я сразу заметил, что они не намерены были делать на это скидку, и действительно, тогда вся затея потеряла бы смысл. Я просто напряг память, припоминая мастерство, которое когда-то приходило естественно, и со старта направил лошадь к первому препятствию с привычной легкостью, казавшейся давно забытой.
Была скорость, и было молчание. Со стороны не было слышно ни подбадривающих криков, ни проклятий. Только стук копыт и треск от cоприкосновения с темными прутьями препятствий. Только твердая решимость и восторг.
Боже мой, думал я, чувствуя радость преодоления, почему я когда-то бросил это? Но я знал ответ. В девятнадцать лет я был слишком высок и тяжел, а голодать, чтобы обрести профессиональный вес, не мог – сразу чувствовал себя больным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81