– Арт Уэзерли! Вас ждут в студии, в центре справа!
Уэзерли, маленький сочинитель смешных историй, куривший на одной из пожарных лестниц, появился в студии и подошел к Джиффорду:
– Что стряслось, Стэн?
Джиффорд был высокий человек с заметными залысинами – их вполне уже можно было считать лысиной, но сам Джиффорд предпочитал все же слово “залысины”, – проницательными карими глазами и большим ртом. Когда он улыбался, глаза его излучали столько тепла, что он становился похож на безбородого Санта Клауса, который принес подарки для бедных сирот. Сейчас он не улыбался, Уэзерли видел неулыбающегося Джиффорда достаточно часто, чтобы понимать, что его серьезная мина ничего хорошего ему не сулит.
– Это что, у тебя шуткой называется? – спросил Джиффорд. Говорил он вежливо и тихо, но в его голосе слышалась нешуточная угроза.
Уэзерли, который тоже умел быть вежливым, как любой из телевизионщиков, тихо сказал:
– Какую из них ты имеешь в виду, Стэн?
– Я имею в виду всю тему тещи, – сказал Джиффорд. – Я считал, что шутки о тещах умерли вместе с изобретением ядерной бомбы.
– Я бы хотел, чтобы моя теща умерла от ядерной бомбы, – произнес Уэзерли и тут же понял, что сейчас не время умножать плохие шутки. – Мы можем выбросить эту линию, – добавил он быстро.
– Я не хочу ее выбрасывать. Я хочу ее заменить.
– Это я и имел в виду.
– Тогда почему ты сразу не говоришь то, что имеешь в виду? – Джиффорд бросил взгляд через всю студию на стенные часы, которые неумолимо отстукивали минуты, остающиеся до эфира. – Я бы на твоем месте поторопился, – сказал он. – Не трогай тещ, не трогай Лиз Тейлор и не трогай астронавтов.
– Ничего себе, – сказал Уэзерли. – Что же тогда остается?
– А ведь, наверное, еще есть люди, которые считают тебя остроумным? – сказал Джиффорд, потом повернулся к нему широкой спиной и ушел.
Помощник режиссера, стоявший неподалеку во время разговора, тяжело вздохнул и сказал:
– Надеюсь, он остынет.
– Я надеюсь, что он сдохнет, – отозвался Уэзерли.
* * *
Стив Карелла наблюдал, как жена наливает кофе ему в чашку.
– Ты красивая, – сказал он, но поскольку голову она склонила над кофейником, губ его она видеть не могла. Он протянул руку и дотронулся до ее подбородка, она удивленно подняла голову с полуулыбкой на губах. – Тедди, ты красивая. – На сей раз она видела его губы, поняла его слова и кивнула в ответ. А затем, словно его голос прорвал ее молчаливый мир, словно она весь день терпеливо ждала возможности поговорить, она быстро задвигала пальцами, говоря языком глухонемых.
Он наблюдал за ее руками, пока она рассказывала ему о событиях дня. Лицо ее при разговоре играло роль задника на сцене, внимательные карие глаза добавляли смысл в каждое молчаливое слово, черноволосая головка, подчеркивая мысль, неожиданно склонялась, губы складывались в гримаску или же вдруг счастливо улыбались. Он смотрел на ее лицо и руки, изредка вставляя слово или хмыканье, а то и останавливая ее, если она слишком быстро изображала предложение. Ему нравилась предельная концентрация ее глаз, удивительное оживление, которое она привносила даже в самый бесхитростный рассказ. Когда наступала ее очередь слушать, она следила за его губами с крайним вниманием, словно боясь пропустить хотя бы один слог, ее лицо отражало все услышанное. Поскольку интонаций и тонких модуляций голоса она никогда не слышала, ее воображение дорисовывало эмоциональное содержание, которого порой и не было вовсе. Ее можно было довести до слез или смеха самым простым сообщением; она была похожа на ребенка, который слушает сказку, дополняя ее невысказанными фантастическими деталями. Их беседа за ужином являла странную смесь домашних планов и рассказов о мелких воришках, проблемах с мясником и агентурной информации, платья, купленного подешевле, и пистолета подозреваемого 38-го калибра. Карелла говорил тихо. Громкость для Тедди не имела никакого значения, а в соседней комнате спали близняшки. В кухне было приятно и тепло, что отражало настроение города, готовящегося к ночи.
Через десять минут в двадцати миллионах домов сорок миллионов людей увидят восьмьюдесятью миллионами глаз улыбающегося Стэна Джиффорда, который посмотрит на них и скажет: “Ну, что, еще хотите, а?”
Карелла, который вообще-то не любил смотреть телевизор, должен был признать, что является одним из сорока миллионов поклонников, которые каждый вечер в среду включают канал Джиффорда. Вытирая посуду, он бессознательно следил за часами. Какими бы ни были причины, он испытывал большое удовольствие от начальной издевательской фразы Джиффорда и считал себя обделенным, если не успевал включить телевизор вовремя. Его реакция на Джиффорда удивляла его самого. Большинство телевизионных передач казались ему скучными, это отношение, без сомнения, он разделял с Тедди, которая не получала от домашнего экрана почти никакого удовольствия. Она могла читать на экране по губам при крупных планах говорящего. Но когда актер отворачивался или же режиссер избирал общий план, она теряла нить и начинала задавать вопросы Карелле. Следить за ее руками и экраном одновременно – задача невыполнимая. Ее огорчение вызывало его замешательство, которое, в свою очередь, лишь увеличивало ее огорчение, так что он решил: “Черт с ним, с телевизором”.
За исключением Стэна Джиффорда.
Без трех минут восемь в ту среду Карелла включил телевизор и устроился поудобней в кресле. Тедди читала. Он посмотрел заключительные кадры передачи, предшествующей Джиффорду (какая-то толстуха выиграла холодильник), а потом увидел заставку СМОТРИТЕ СТЭНА ДЖИФФОРДА, а затем за коммерческой рекламой (очень красивый блондин занимался любовью с сигаретой) послышалась музыкальная тема передачи Джиффорда.
– Не возражаешь, если я потушу верхний свет? – спросил Карелла. Тедди, поглощенная чтением, не видела, что он говорит. Он нежно притронулся к ее руке, и она взглянула на него. – Не возражаешь, если я выключу свет? – снова спросил он, и она кивнула в тот момент, когда лицо Джиффорда появилось на экране.
Его улыбка блеснула, как молния во время грозы.
“Еще хотите, а?” – произнес Джиффорд, и Карелла, рассмеявшись, потушил свет. Единственная лампа за стулом Тедди заполняла комнату мягким светом. Прямо напротив нее холодный свет электронной трубки отбрасывал голубоватый четырехугольник света на пол. Джиффорд подошел к столу, сел и тут же заговорил. Именно так он начинал свое шоу.
– Я тут на днях говорил с Юлием, – сказал он, и тут же вместе засмеялись аудитория в студии и Карелла. – У него мания преследования. Клянусь. Законченный параноик. – Снова смех. – Я говорю ему: “Послушай, Юл” – я зову его Юл, поскольку знакомы мы очень много лет, некоторые говорят, что я ему как сын.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Уэзерли, маленький сочинитель смешных историй, куривший на одной из пожарных лестниц, появился в студии и подошел к Джиффорду:
– Что стряслось, Стэн?
Джиффорд был высокий человек с заметными залысинами – их вполне уже можно было считать лысиной, но сам Джиффорд предпочитал все же слово “залысины”, – проницательными карими глазами и большим ртом. Когда он улыбался, глаза его излучали столько тепла, что он становился похож на безбородого Санта Клауса, который принес подарки для бедных сирот. Сейчас он не улыбался, Уэзерли видел неулыбающегося Джиффорда достаточно часто, чтобы понимать, что его серьезная мина ничего хорошего ему не сулит.
– Это что, у тебя шуткой называется? – спросил Джиффорд. Говорил он вежливо и тихо, но в его голосе слышалась нешуточная угроза.
Уэзерли, который тоже умел быть вежливым, как любой из телевизионщиков, тихо сказал:
– Какую из них ты имеешь в виду, Стэн?
– Я имею в виду всю тему тещи, – сказал Джиффорд. – Я считал, что шутки о тещах умерли вместе с изобретением ядерной бомбы.
– Я бы хотел, чтобы моя теща умерла от ядерной бомбы, – произнес Уэзерли и тут же понял, что сейчас не время умножать плохие шутки. – Мы можем выбросить эту линию, – добавил он быстро.
– Я не хочу ее выбрасывать. Я хочу ее заменить.
– Это я и имел в виду.
– Тогда почему ты сразу не говоришь то, что имеешь в виду? – Джиффорд бросил взгляд через всю студию на стенные часы, которые неумолимо отстукивали минуты, остающиеся до эфира. – Я бы на твоем месте поторопился, – сказал он. – Не трогай тещ, не трогай Лиз Тейлор и не трогай астронавтов.
– Ничего себе, – сказал Уэзерли. – Что же тогда остается?
– А ведь, наверное, еще есть люди, которые считают тебя остроумным? – сказал Джиффорд, потом повернулся к нему широкой спиной и ушел.
Помощник режиссера, стоявший неподалеку во время разговора, тяжело вздохнул и сказал:
– Надеюсь, он остынет.
– Я надеюсь, что он сдохнет, – отозвался Уэзерли.
* * *
Стив Карелла наблюдал, как жена наливает кофе ему в чашку.
– Ты красивая, – сказал он, но поскольку голову она склонила над кофейником, губ его она видеть не могла. Он протянул руку и дотронулся до ее подбородка, она удивленно подняла голову с полуулыбкой на губах. – Тедди, ты красивая. – На сей раз она видела его губы, поняла его слова и кивнула в ответ. А затем, словно его голос прорвал ее молчаливый мир, словно она весь день терпеливо ждала возможности поговорить, она быстро задвигала пальцами, говоря языком глухонемых.
Он наблюдал за ее руками, пока она рассказывала ему о событиях дня. Лицо ее при разговоре играло роль задника на сцене, внимательные карие глаза добавляли смысл в каждое молчаливое слово, черноволосая головка, подчеркивая мысль, неожиданно склонялась, губы складывались в гримаску или же вдруг счастливо улыбались. Он смотрел на ее лицо и руки, изредка вставляя слово или хмыканье, а то и останавливая ее, если она слишком быстро изображала предложение. Ему нравилась предельная концентрация ее глаз, удивительное оживление, которое она привносила даже в самый бесхитростный рассказ. Когда наступала ее очередь слушать, она следила за его губами с крайним вниманием, словно боясь пропустить хотя бы один слог, ее лицо отражало все услышанное. Поскольку интонаций и тонких модуляций голоса она никогда не слышала, ее воображение дорисовывало эмоциональное содержание, которого порой и не было вовсе. Ее можно было довести до слез или смеха самым простым сообщением; она была похожа на ребенка, который слушает сказку, дополняя ее невысказанными фантастическими деталями. Их беседа за ужином являла странную смесь домашних планов и рассказов о мелких воришках, проблемах с мясником и агентурной информации, платья, купленного подешевле, и пистолета подозреваемого 38-го калибра. Карелла говорил тихо. Громкость для Тедди не имела никакого значения, а в соседней комнате спали близняшки. В кухне было приятно и тепло, что отражало настроение города, готовящегося к ночи.
Через десять минут в двадцати миллионах домов сорок миллионов людей увидят восьмьюдесятью миллионами глаз улыбающегося Стэна Джиффорда, который посмотрит на них и скажет: “Ну, что, еще хотите, а?”
Карелла, который вообще-то не любил смотреть телевизор, должен был признать, что является одним из сорока миллионов поклонников, которые каждый вечер в среду включают канал Джиффорда. Вытирая посуду, он бессознательно следил за часами. Какими бы ни были причины, он испытывал большое удовольствие от начальной издевательской фразы Джиффорда и считал себя обделенным, если не успевал включить телевизор вовремя. Его реакция на Джиффорда удивляла его самого. Большинство телевизионных передач казались ему скучными, это отношение, без сомнения, он разделял с Тедди, которая не получала от домашнего экрана почти никакого удовольствия. Она могла читать на экране по губам при крупных планах говорящего. Но когда актер отворачивался или же режиссер избирал общий план, она теряла нить и начинала задавать вопросы Карелле. Следить за ее руками и экраном одновременно – задача невыполнимая. Ее огорчение вызывало его замешательство, которое, в свою очередь, лишь увеличивало ее огорчение, так что он решил: “Черт с ним, с телевизором”.
За исключением Стэна Джиффорда.
Без трех минут восемь в ту среду Карелла включил телевизор и устроился поудобней в кресле. Тедди читала. Он посмотрел заключительные кадры передачи, предшествующей Джиффорду (какая-то толстуха выиграла холодильник), а потом увидел заставку СМОТРИТЕ СТЭНА ДЖИФФОРДА, а затем за коммерческой рекламой (очень красивый блондин занимался любовью с сигаретой) послышалась музыкальная тема передачи Джиффорда.
– Не возражаешь, если я потушу верхний свет? – спросил Карелла. Тедди, поглощенная чтением, не видела, что он говорит. Он нежно притронулся к ее руке, и она взглянула на него. – Не возражаешь, если я выключу свет? – снова спросил он, и она кивнула в тот момент, когда лицо Джиффорда появилось на экране.
Его улыбка блеснула, как молния во время грозы.
“Еще хотите, а?” – произнес Джиффорд, и Карелла, рассмеявшись, потушил свет. Единственная лампа за стулом Тедди заполняла комнату мягким светом. Прямо напротив нее холодный свет электронной трубки отбрасывал голубоватый четырехугольник света на пол. Джиффорд подошел к столу, сел и тут же заговорил. Именно так он начинал свое шоу.
– Я тут на днях говорил с Юлием, – сказал он, и тут же вместе засмеялись аудитория в студии и Карелла. – У него мания преследования. Клянусь. Законченный параноик. – Снова смех. – Я говорю ему: “Послушай, Юл” – я зову его Юл, поскольку знакомы мы очень много лет, некоторые говорят, что я ему как сын.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40