Вероятно, возле мистера Линкольна засада не планировалась.
– За тобой следили? – спросил Клей.
* * *
– Не думаю. Я полетел из Балтимора в Питсбург, оттуда – в аэропорт Рейгана, там взял такси. Вроде никого не заметил.
– Спунер и Луш?
– Да, ты их тоже знаешь?
– Эти ребята появлялись на моем горизонте несколько раз. – Клей и Мэл шли вдоль Зеркального пруда с южной стороны. Клей не собирался темнить. – Мэл, я знаю, как работают эти ребята. Они любят давить на свидетелей, прослушивать телефоны, собирать информацию с помощью всяких электронных штучек. Тебя просили надеть на себя микрофон?
– Да.
– И?
– Я послал их к черту.
– Спасибо.
– Клей, у меня очень хороший адвокат. Я рассказал ему все. По его мнению, ко мне претензий быть не может, поскольку я не проводил никаких операций с акциями. Ты, как я понимаю, проводил и наверняка теперь жалеешь об этом. Я получил доступ к конфиденциальной информации, но не воспользовался ею, так что я чист. Однако беда грянет, если мне придется отвечать на вопросы Большого жюри.
Дело еще не было передано в Большое жюри, но адвокат у Мэла, видимо, действительно был опытный. Первый раз за последние четыре часа Клей вздохнул свободнее.
– Продолжай, – осторожно сказал он. Из-за темных солнцезащитных очков он пристально следил за всеми, кто оказывался поблизости, руки были глубоко засунуты в карманы джинсов. Впрочем, если Мэл все рассказал федералам, зачем им подслушивать?
– Главный вопрос заключается в том, как они на меня вышли. Я никому не говорил, что читал этот доклад. Кто им сказал?
– Никто, Мэл.
– Трудно поверить.
– Клянусь. Зачем мне было кому-нибудь об этом говорить?
Они задержались на минуту, пропуская машины, идущие по Семнадцатой. Снова двинувшись в путь, взяли немного вправо, подальше от толпы. Мэл почти шепотом продолжал:
– Если я дам ложные показания перед Большим жюри, им придется попотеть, чтобы доказать твою вину. Но если меня уличат во лжи, то я сам попаду за решетку. Кто еще знает, что я видел доклад? – снова спросил он.
Клей окончательно убедился, что никаких микрофонов на приятеле нет и никто их не слушает. Мэл не стремился выжать из Клея информацию, он просто хотел, чтобы его успокоили.
– Мэл, твое имя нигде не фигурировало, – твердо сказал Клей. – Я передал тебе доклад… Ты ведь не делал копий, так?
– Так.
– Ты отдал мне его обратно. Я просмотрел, там не было ни одной твоей пометки. Мы с тобой просто несколько раз переговорили по телефону. Все свои суждения ты высказал исключительно устно.
– А как насчет других адвокатов, замешанных в деле?
– Доклад видели всего несколько человек. Они знают, что он был у меня до того, как я завел дело, знают, что меня консультировал врач, но понятия не имеют кто.
– Федералы могут заставить их свидетельствовать, что ты был знаком с докладом до того, как сыграл на понижение?
– Нет. Они могут попытаться, но эти люди – адвокаты, причем опытные адвокаты, Мэл. Их нелегко запугать. Сами они не сделали ничего плохого, к операциям с акциями отношения не имеют, так что они ничего не скажут. Здесь я надежно защищен.
– Ты в этом уверен? – с большим сомнением спросил Мэл.
– Абсолютно.
– Так что мне делать?
– Слушаться своего адвоката. Есть реальный шанс, что дело вообще не дойдет до Большого жюри. – Это было скорее заклинанием, чем фактом. – Если ты проявишь твердость, вероятно, все рассосется.
Некоторое время они шли молча. Колонна Вашингтона становилась все ближе.
– Если я получу повестку, – медленно произнес Мэл, – мне, пожалуй, снова нужно будет с тобой переговорить.
– Разумеется.
– Клей, я не собираюсь из-за этого садиться в тюрьму.
– Я тоже.
Они остановились в толпе, собравшейся возле памятника. Спеллинг сказал:
– Я исчезаю. До встречи. Хотя лучше бы тебе не иметь от меня новостей, они могут быть только плохими. – С этими словами он смешался с группой старшеклассников и исчез.
* * *
Накануне открытия слушаний во Флагстафе в здании окружного суда, носившем имя некоего Коконино, царило относительное спокойствие. Все занимались обычными делами, ничто не предвещало исторического конфликта с далеко идущими последствиями, которому было суждено разыграться здесь на следующий день. Шла вторая неделя сентября, но столбик термометра дополз до ста пяти градусов [16]. Побродив по центру города, Клей и Оскар вздохнули с облегчением, оказавшись наконец под сенью кондиционера.
В одном из залов шло совещание суда с адвокатами сторон, и вот здесь-то атмосфера оказалась весьма накаленной. Ложа присяжных пока пустовала, отбор жюри должен был начаться на следующее утро ровно в девять. Одну сторону арены занимал Дейл Мунихэм со своей командой. Орда «Гофмана» во главе с легендарным адвокатом из Лос-Анджелеса Роджером Реддингом оккупировала другое крыло. Роджера Реддинга называли Роджером-Ракетой за то, что он умел поражать противника молниеносно и смертельно. А еще его прозвали Роджером-Шельмой за то, что ездил по всей стране, сражался с самыми знаменитыми адвокатами и хитроумно добивался баснословных вердиктов.
Клей и Оскар заняли места среди прочих зрителей, которых для всего лишь предварительных слушаний собралось необычно много. На Уолл-стрит намеревались пристально следить за процессом. В финансовых изданиях это дело обещало стать темой номер один на предстоящие дни. Ну и, разумеется, стервятники вроде Клея проявляли к нему огромный интерес. Два передних ряда занимали корпоративные клоны – человек двенадцать одинаково одетых нервных мужчин, несомненно, из компании «Гофман».
Мунихэм метался по залу, как бык в загоне, рявкая то на судью, то на Роджера. Голос у него был низкий, глубокий, а интонация – всегда сварливая. Он был закаленным бойцом. Его хромота то появлялась, то исчезала. Он то брал в руки трость, то забывал о ней.
Роджер, напротив, демонстрировал голливудское хладнокровие. Костюм с иголочки, проседь в волосах, мощный подбородок, идеальный профиль. Наверняка когда-то хотел стать актером. Его красноречивые выступления в суде являли собой образцы почти художественной прозы, речь строилась красиво и слетала с губ без малейшей запинки. Никаких «э-э», «как бы», «ну»… Никаких поправок. Ведя спор, он использовал изысканные выражения, которые, однако, каждому были понятны, и обладал талантом одновременно оперировать тремя-четырьмя аргументами, которые элегантно сводил потом в один безукоризненно логичный вывод. Он ничуть не боялся ни Дейла Мунихэма, ни судьи, ни тех фактов, которые вменялись в вину корпорации.
Слушая, как Реддинг оспаривает даже самые ничтожные пункты, Клей чувствовал себя так, словно его гипнотизировали. Страшная мысль вдруг пронзила его: если придется судиться с «Гофманом» в округе Колумбия, компания и там не задумываясь бросит в бой Роджера-Ракету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
– За тобой следили? – спросил Клей.
* * *
– Не думаю. Я полетел из Балтимора в Питсбург, оттуда – в аэропорт Рейгана, там взял такси. Вроде никого не заметил.
– Спунер и Луш?
– Да, ты их тоже знаешь?
– Эти ребята появлялись на моем горизонте несколько раз. – Клей и Мэл шли вдоль Зеркального пруда с южной стороны. Клей не собирался темнить. – Мэл, я знаю, как работают эти ребята. Они любят давить на свидетелей, прослушивать телефоны, собирать информацию с помощью всяких электронных штучек. Тебя просили надеть на себя микрофон?
– Да.
– И?
– Я послал их к черту.
– Спасибо.
– Клей, у меня очень хороший адвокат. Я рассказал ему все. По его мнению, ко мне претензий быть не может, поскольку я не проводил никаких операций с акциями. Ты, как я понимаю, проводил и наверняка теперь жалеешь об этом. Я получил доступ к конфиденциальной информации, но не воспользовался ею, так что я чист. Однако беда грянет, если мне придется отвечать на вопросы Большого жюри.
Дело еще не было передано в Большое жюри, но адвокат у Мэла, видимо, действительно был опытный. Первый раз за последние четыре часа Клей вздохнул свободнее.
– Продолжай, – осторожно сказал он. Из-за темных солнцезащитных очков он пристально следил за всеми, кто оказывался поблизости, руки были глубоко засунуты в карманы джинсов. Впрочем, если Мэл все рассказал федералам, зачем им подслушивать?
– Главный вопрос заключается в том, как они на меня вышли. Я никому не говорил, что читал этот доклад. Кто им сказал?
– Никто, Мэл.
– Трудно поверить.
– Клянусь. Зачем мне было кому-нибудь об этом говорить?
Они задержались на минуту, пропуская машины, идущие по Семнадцатой. Снова двинувшись в путь, взяли немного вправо, подальше от толпы. Мэл почти шепотом продолжал:
– Если я дам ложные показания перед Большим жюри, им придется попотеть, чтобы доказать твою вину. Но если меня уличат во лжи, то я сам попаду за решетку. Кто еще знает, что я видел доклад? – снова спросил он.
Клей окончательно убедился, что никаких микрофонов на приятеле нет и никто их не слушает. Мэл не стремился выжать из Клея информацию, он просто хотел, чтобы его успокоили.
– Мэл, твое имя нигде не фигурировало, – твердо сказал Клей. – Я передал тебе доклад… Ты ведь не делал копий, так?
– Так.
– Ты отдал мне его обратно. Я просмотрел, там не было ни одной твоей пометки. Мы с тобой просто несколько раз переговорили по телефону. Все свои суждения ты высказал исключительно устно.
– А как насчет других адвокатов, замешанных в деле?
– Доклад видели всего несколько человек. Они знают, что он был у меня до того, как я завел дело, знают, что меня консультировал врач, но понятия не имеют кто.
– Федералы могут заставить их свидетельствовать, что ты был знаком с докладом до того, как сыграл на понижение?
– Нет. Они могут попытаться, но эти люди – адвокаты, причем опытные адвокаты, Мэл. Их нелегко запугать. Сами они не сделали ничего плохого, к операциям с акциями отношения не имеют, так что они ничего не скажут. Здесь я надежно защищен.
– Ты в этом уверен? – с большим сомнением спросил Мэл.
– Абсолютно.
– Так что мне делать?
– Слушаться своего адвоката. Есть реальный шанс, что дело вообще не дойдет до Большого жюри. – Это было скорее заклинанием, чем фактом. – Если ты проявишь твердость, вероятно, все рассосется.
Некоторое время они шли молча. Колонна Вашингтона становилась все ближе.
– Если я получу повестку, – медленно произнес Мэл, – мне, пожалуй, снова нужно будет с тобой переговорить.
– Разумеется.
– Клей, я не собираюсь из-за этого садиться в тюрьму.
– Я тоже.
Они остановились в толпе, собравшейся возле памятника. Спеллинг сказал:
– Я исчезаю. До встречи. Хотя лучше бы тебе не иметь от меня новостей, они могут быть только плохими. – С этими словами он смешался с группой старшеклассников и исчез.
* * *
Накануне открытия слушаний во Флагстафе в здании окружного суда, носившем имя некоего Коконино, царило относительное спокойствие. Все занимались обычными делами, ничто не предвещало исторического конфликта с далеко идущими последствиями, которому было суждено разыграться здесь на следующий день. Шла вторая неделя сентября, но столбик термометра дополз до ста пяти градусов [16]. Побродив по центру города, Клей и Оскар вздохнули с облегчением, оказавшись наконец под сенью кондиционера.
В одном из залов шло совещание суда с адвокатами сторон, и вот здесь-то атмосфера оказалась весьма накаленной. Ложа присяжных пока пустовала, отбор жюри должен был начаться на следующее утро ровно в девять. Одну сторону арены занимал Дейл Мунихэм со своей командой. Орда «Гофмана» во главе с легендарным адвокатом из Лос-Анджелеса Роджером Реддингом оккупировала другое крыло. Роджера Реддинга называли Роджером-Ракетой за то, что он умел поражать противника молниеносно и смертельно. А еще его прозвали Роджером-Шельмой за то, что ездил по всей стране, сражался с самыми знаменитыми адвокатами и хитроумно добивался баснословных вердиктов.
Клей и Оскар заняли места среди прочих зрителей, которых для всего лишь предварительных слушаний собралось необычно много. На Уолл-стрит намеревались пристально следить за процессом. В финансовых изданиях это дело обещало стать темой номер один на предстоящие дни. Ну и, разумеется, стервятники вроде Клея проявляли к нему огромный интерес. Два передних ряда занимали корпоративные клоны – человек двенадцать одинаково одетых нервных мужчин, несомненно, из компании «Гофман».
Мунихэм метался по залу, как бык в загоне, рявкая то на судью, то на Роджера. Голос у него был низкий, глубокий, а интонация – всегда сварливая. Он был закаленным бойцом. Его хромота то появлялась, то исчезала. Он то брал в руки трость, то забывал о ней.
Роджер, напротив, демонстрировал голливудское хладнокровие. Костюм с иголочки, проседь в волосах, мощный подбородок, идеальный профиль. Наверняка когда-то хотел стать актером. Его красноречивые выступления в суде являли собой образцы почти художественной прозы, речь строилась красиво и слетала с губ без малейшей запинки. Никаких «э-э», «как бы», «ну»… Никаких поправок. Ведя спор, он использовал изысканные выражения, которые, однако, каждому были понятны, и обладал талантом одновременно оперировать тремя-четырьмя аргументами, которые элегантно сводил потом в один безукоризненно логичный вывод. Он ничуть не боялся ни Дейла Мунихэма, ни судьи, ни тех фактов, которые вменялись в вину корпорации.
Слушая, как Реддинг оспаривает даже самые ничтожные пункты, Клей чувствовал себя так, словно его гипнотизировали. Страшная мысль вдруг пронзила его: если придется судиться с «Гофманом» в округе Колумбия, компания и там не задумываясь бросит в бой Роджера-Ракету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106