– Ушел в царство теней? – сказал сотник. – Ну и дурак же он! Нашел время, когда тут такая победа!.. А Фламиния не нашли… Так вот что: закапывайте его и – идите к тому месту, где знамя!
И сотник ушел.
– Будем хоронить? – спросил Бармокар.
– Да, будем.
– Где заступ? Земля твердая.
– Это мы найдем, – сказал я. – Трудно жизнь вернуть, а заступ – дело нехитрое. Вон землю копают – найдем и мы заступ.
– А еще, – сказал Бармокар, – надо найти друга… Одного индуса…
– Такого маленького!
– Да, да! – обрадовался Бармокар.
И вот, милый мой Лахет, исполнили мы свой долг перед нашим другом, погребли отдельно от других на вершине холма, поставили камень – большой, грубый, солдатский. Потом сели мы под кустом и поели черствого хлеба с иберийскими солеными маслинами. И запили озерной водой.
– Что я скажу его матери? – шептал Бармокар.
А я посмотрел на него и подумал: «А что кто скажет твоей матери?» И в следующее мгновение спросил себя: «А моей матери?» Но вслух я ничего такого не сказал.
К вечеру на солдатских сходках было объявлено о великой победе у Тразименского озера: столько римлян убито, столько-то ранено, столько-то взято в плен, столько-то скрылось в позорном бегстве. Назывались многие тысячи убитых и пленных.
И каждый из участников этого похода решил, что с утра двинемся на Рим. А куда же больше? Ведь мы явились на италийскую землю не для того, чтобы пахать и сеять, а чтобы разрушить Рим и набить свою мошну. Так нам говорили. Так мы и полагали. Я спросил Бармокара, что думает он по этому поводу. Сказал, что думает именно так и не иначе. Мол, близок час, когда тяготы забудутся и все мы уплывем в Карфаген, исполнив танец на развалинах Рима. Но я не знаю, думал он так на самом деле или просто болтал…
Он горевал о своем друге, сказал, что есть у него одно дело и что вечером мы вместе отужинаем у костра. Не успел Бармокар отойти, как обращается ко мне один смелый и опытный пращник с таким же вопросом:
– Ахилл, это твой близкий друг?
– Да, близкий.
– А кем доводится ему некий индус, присматривавший за слонами?
– Такой тщедушный?
– Да, маленький.
– Они дружили еще там, в новом Карфагене. А что?
Этот пращник говорит:
– Я и подумал, что они крепко дружили.
– Ты не ошибся.
– Наверное, и ты знал индуса?
– Да, конечно.
– Послушай, Ахилл, мне передали плохую весть, и не могу не сказать тебе об этом. Приготовься услышать нечто удивительное.
Я, разумеется, насторожился: думаю, что это за новость такая, которая может ошеломить меня?
Этот пращник продолжал:
– Нынче во время боя некий римлянин убил из пращи индуса, который стоял на гребне холма. Как на таком расстоянии римлянин сумел поразить несчастного, который за неимением слонов сделался конюхом?
– Да, – сказал я, – многие поплатились жизнью…
– Это так. Но главное не в этом. Я скажу нечто, и ты подпрыгнешь от удивления.
– Я? От удивления? Что может быть хуже горькой вести о гибели нежного существа – индуса из далекой Индии?
– Может быть, – сказал пращник. – Ты давно знал индуса?
– С начала похода.
– И ты не замечал ничего странного?
– В чем?
– Не в чем, а – в ком?
Я сказал, что ничего такого не замечал. А что, собственно, должен был заметить?
– Когда индус упал – к нему подбежали воины. Камень попал в самый висок. И когда попытались обнажить грудь, чтобы растереть ее холодной водой, как это делают при глубоких обмороках, то выяснилось, Ахилл, что никакой это не индус.
– А кто же? – спросил я.
– Красивая женщина. Молодая совсем.
– Как – женщина?
– Вот так! Как положено женщине – грудь, прекрасные волосы, широкие бедра и всякое такое. Женщина в роли солдата! Что скажешь?
Я разинул от удивления рот.
– Значит, индус погиб?
– Да, его уже похоронили. Говорят, сам Ганнибал пришел посмотреть на нее – он не поверил, что женщина смогла преодолеть Альпы и дорогу в Этрурию.
– Ты меня поразил, – сказал я. – Индуса этого я знал потому, что был он другом моих друзей. А что сказал командующий, когда увидел женщину?
– Говорят, долго смотрел на нее. И не рассердился, что женщина оказалась в армии без его ведома. Он только сказал: «Героиня она. Вот какова доблесть наших женщин! Что же сказать о мужчинах?»
Я расстался с пращником и кинулся искать Бармокара. Его многие видели, и я побежал по его следам. Долго не мог найти. И кого бы ни спрашивал – каждый говорил, что видел только что, он должен быть где-то поблизости. Но где? Я обегал весь холм. Я искал его повсюду. Был на берегу озера. Его видели и здесь. Но где же он?
Искал до полуночи. Так и не нашел. Вернулся к своим. Многие видели, а след его простыл. Вдруг один говорит:
– Разве он не купался?
– Где? – спрашиваю.
– В озере.
– Когда?
– Вечером.
– Купаться в такую пору?
– Чепуха! – сказал сотник. – Он явится. Он часто являлся на рассвете. Отпрашивался, разумеется.
– А он отпросился сегодня?
Сотник сказал:
– Нет. – И это обстоятельство его смутило.
С того часа прошло несколько дней, милый Лахет, а Бармокара все нет. Наверное, погиб от чьей-либо руки или же утонул в озере. Так или иначе, в один день я лишился двух хороших друзей.
Когда я пишу это письмо – наша армия отдыхает. Скоро мы узнаем, куда мы пойдем, длинен наш путь или короток. Я пишу, а рука моя коченеет, и я принужден все ближе подвигаться к огню. Мне у огня тепло, но мои вощеные дощечки не очень любят тепло, прохлада им по душе.
Пишу, думаю о тебе и милом Аргосе и скажу так: несмотря ни на что – я надеюсь. Я тешу себя надеждой. Это моя великая надежда. Думаю, что Зевс не оставит меня без внимания и приведет к тебе с немалыми ратными успехами…
Быть по сему!
В палатке было прохладно.
– Опустите полог! – приказал Ганнибал. – Эта сволочная погода в печенках сидит.
– Опускай не опускай – зима свое берет, – сказал Магон.
Ганнибал прищурил глаз, тот самый, который уцелел. В другом так и не было света. И веки этого глаза словно бы окаменели, как на римской мраморной скульптуре. «Лоб чуточку посерел, – подумал про себя Магон, глядя на брата. – Это все от той проклятой простуды…»
Полководец был раздражен: раздражали его холод, надсадный кашель Нараваса, посапывание Бомилькара…
– Где эта гнусная подстилка? – проворчал Ганнибал, перебирая ногами под столом.
– Правее, правее, – сказал Магон.
– Вижу сам, что правее, – произнес Ганнибал. – А все-таки здесь холодно. Надо зажечь светильники.
Зажгли светильники. «Будет придираться ко всему», – решил Магон.
– Великие господа, – хрипловато начал Ганнибал, – хочу напомнить, освежить, так сказать, в памяти: после Тицина – победа при Требии, после Требии – разгром римлян на берегу Тразименского озера. Здесь не просто победа: тысячи римских трупов на поле битвы, тысячи утопленников в озере, тысячи пленных – тяжеловооруженных и всадников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48