Гектор между тем не остался безразличным свидетелем происходящего. Заслышав далекие шаги, он поднялся с нагретого места у ног своего хозяина; а теперь, когда фигура незнакомца оказалась на виду, он медленно пополз ему навстречу, прижимаясь к земле, как барс перед прыжком.
– Отзови собаку, – сказал мужской голос, твердый и низкий, скорей дружелюбно, чем тоном угрозы. – Я люблю собак, и мне будет жалко причинить вред твоему псу.
– Слышишь, песик? О тебе говорят! – отозвался траппер. – Поди сюда, глупыш. Лай да вой – вот и все, что осталось ему в защиту. Подходи, друг, собака беззубая.
Незнакомец не заставил себя долго просить. Он бросился вперед, и не прошло секунды, как он уже стоял рядом с Эллен Уэйд. Глянув на нее и убедившись, что это впрямь она, он внимательно оглядел ее спутника: видно ему было совсем не безразлично, что это за человек.
– Ты откуда свалился, приятель? – сказал он, и его беззаботный, открытый тон показался таким естественным, что тут не могло быть притворства. – Или ты и впрямь живешь в прериях?
– Я давно живу на земле, и, надеюсь, никогда я не был ближе к небу, чем сейчас, – отвечал траппер. – Мое жилье, если можно так его назвать, здесь неподалеку. А теперь я позволю себе ту же вольность, какую ты так легко позволяешь себе с другими. Откуда ты пришел и где твой дом?
– Тише, тише; когда я кончу задавать свои вопросы, придет твой черед. На кого можно охотиться при лунном свете? Неужели ты выслеживаешь буйволов в этот час?
– Я иду, как видишь, со стоянки путешественников, вон за тем бугром, в свой вигвам. Этим я никому не врежу.
– Да уж, наверное, никому. А молодую женщину ты прихватил показывать тебе дорогу, потому что она хорошо знакома с местностью, а ты, бедняга, плохо?
– Я повстречал ее, как и тебя, случайно. Десять долгих лет я прожил в этих широких степях и ни разу до нынешней ночи не набрел в такую пору на белокожего. Если мое присутствие кому-то в помеху, извини, и я пойду своим путем. Выслушай, что тебе скажет твоя подружка, и тогда, наверное, ты и меня станешь слушать не так недоверчиво.
– «Подружка»! – сказал юноша и, сняв меховую шапку с головы, запустил пальцы в копну черных кудрей. – Я в глаза ее не видал до нынешнего вечера, разрази меня…
– Хватит, Поль! – остановила его девушка, зажав ему рот ладонью с такой свободой, что было трудно поверить в правдивость его утверждения. – Честный старик выдаст нашу тайну. Я это поняла по его глазам и ласковой речи.
– «Нашу тайну»! Эллен, ты, видно, забыла…
– Нет, я не забыла ничего, что мне положено помнить. И все-таки говорю, что мы можем довериться этому честному трапперу.
– Трапперу! Так он траппер? Руку, отец! Твой промысел сродни моему.
– В этом краю охотнику не требуется большого искусства, – возразил старик и оглядел сильную и энергичную фигуру юноши, небрежно, но не без изящества опершегося на ружье. – Чтобы брать божью тварь в капкан или сеть, нужна скорее хитрость, чем отвага; я стар и должен заниматься этим делом! Но такой молодец, как ты, мог бы как будто выбрать для себя промысел получше.
– Я? Да я ни разу в жизни не поймал в ловушку ни увертливую норку, ни ловкую ныряльщицу выдру, хотя, признаться, мне не раз случалось подстрелить бурую чертовку, хоть и неумно расходовать на нее порох и свинец. Нет старик, ни за чем, что ползает по земле, я не охочусь.
– Чем же ты, друг, добываешь свой хлеб? Мало пользы человеку забираться в эти края, если он отказывает себе в законном праве охотиться на полевого зверя.
– Ни в чем я себе не отказываю. Перейдет мне дорогу медведь, и он у меня тут же превратится в мишку с того света. Олени знают мой запах. Ну, а буйволы – я больше уложил быков, незнакомец, чем самый здоровенный мясник во всем Кентукки.
– Так ты умеешь стрелять? – спросил траппер, и скрытый огонь замерцал в его глазах. – Твердая у тебя рука и верный глаз?
– Рука как стальной капкан, а глаз быстрее дроби. Хотел бы я, чтобы сейчас был жаркий день, дедушка, и над нашими головами тянулся к югу косяк-другой черноперых уток или здешних белых лебедей, а ты или Эллен облюбовали бы самого красивого в стае – и ставлю свою добрую славу против рога с порохом, что через пять минут птица повисла бы вниз головой, да не иначе как с первой же пули. Дробовик я не признаю! Никто не скажет, что видел меня с дробовиком в руках!
– Парень хороший! Сразу видно по повадке, – одобрительно молвил траппер, обратившись к Эллен и как бы желая ее подбодрить. – Не побоюсь сказать: можешь и дальше встречаться с ним – худа не будет. Скажи-ка мне, малый: а случалось тебе всадить пулю между рогов скачущему оленю?.. Гектор! Тихо, песик, тихо! У собаки при одном упоминании дичины разгорается кровь. Случалось тебе уложить таким манером оленя на полном скаку?
– Ты еще спросил бы: «Едал ли ты в жизни мясо?» Я иначе и не бью оленя, старик, разве что подберусь к нему спящему.
– Да, да, у тебя впереди долгая и счастливая жизнь – и честная! Я стар и, кажется, могу добавить – одряхлел и проку от меня никакого, но, если бы дано мне было наново избрать для себя возраст и место – как то никогда не бывало во власти человека и быть не должно, но все же, когда бы дали мне такое в дар, – я назвал бы: двадцать лет и лесные дебри. Но скажи мне: куда ты сбываешь меха?
– Меха? Да я в жизни своей не убил оленя ради шкуры, ни гуся ради пера! Я их при случае стреляю на еду или чтоб рука не потеряла сноровку; но, когда голод утолен, остальное получают волки прерии. Нет, нет, я держусь своего промысла: им я зарабатываю больше, чем дали бы мне все меха, сколько бы я их ни сбыл по ту сторону Большой реки.
Старик призадумался и, покачав головой, продолжал:
– По здешним местам я знаю только одно прибыльное занятие…
Не дав ему договорить, юноша поднес к глазам собеседника висевшую у него на шее жестяную фляжку. Затем отвинтил крышку, и нежный запах чудеснейшего цветочного меда защекотал ноздри траппера.
– Значит, бортник! – заметил тот с живостью, показавшей, что этот промысел ему знаком. – Поглядеть – горячий человек, а вот же избрал для себя такое мирное занятие!.. Да, – продолжал он, – за мед в пограничных поселениях платят хорошо, но здесь, в степных краях это, сказал бы я, сомнительное дело.
– Скажешь, нет деревьев, негде пчелам роиться? Но я что знаю, то знаю; вот и подался миль на полтысячи подальше на запад, чем другие, – за добрым медом! А теперь, когда я удовлетворил твое любопытство, старик, отойди-ка ты в сторону, покуда я скажу, что хотел, этой девице.
– Нет нужды, право же, нет ему нужны оставлять нас, – поспешила вмешаться Эллен, как будто требование юноши показалось ей несколько странным и даже не совсем приличным. – Вы не можете сказать мне ничего такого, чего нельзя говорить громко, на весь свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
– Отзови собаку, – сказал мужской голос, твердый и низкий, скорей дружелюбно, чем тоном угрозы. – Я люблю собак, и мне будет жалко причинить вред твоему псу.
– Слышишь, песик? О тебе говорят! – отозвался траппер. – Поди сюда, глупыш. Лай да вой – вот и все, что осталось ему в защиту. Подходи, друг, собака беззубая.
Незнакомец не заставил себя долго просить. Он бросился вперед, и не прошло секунды, как он уже стоял рядом с Эллен Уэйд. Глянув на нее и убедившись, что это впрямь она, он внимательно оглядел ее спутника: видно ему было совсем не безразлично, что это за человек.
– Ты откуда свалился, приятель? – сказал он, и его беззаботный, открытый тон показался таким естественным, что тут не могло быть притворства. – Или ты и впрямь живешь в прериях?
– Я давно живу на земле, и, надеюсь, никогда я не был ближе к небу, чем сейчас, – отвечал траппер. – Мое жилье, если можно так его назвать, здесь неподалеку. А теперь я позволю себе ту же вольность, какую ты так легко позволяешь себе с другими. Откуда ты пришел и где твой дом?
– Тише, тише; когда я кончу задавать свои вопросы, придет твой черед. На кого можно охотиться при лунном свете? Неужели ты выслеживаешь буйволов в этот час?
– Я иду, как видишь, со стоянки путешественников, вон за тем бугром, в свой вигвам. Этим я никому не врежу.
– Да уж, наверное, никому. А молодую женщину ты прихватил показывать тебе дорогу, потому что она хорошо знакома с местностью, а ты, бедняга, плохо?
– Я повстречал ее, как и тебя, случайно. Десять долгих лет я прожил в этих широких степях и ни разу до нынешней ночи не набрел в такую пору на белокожего. Если мое присутствие кому-то в помеху, извини, и я пойду своим путем. Выслушай, что тебе скажет твоя подружка, и тогда, наверное, ты и меня станешь слушать не так недоверчиво.
– «Подружка»! – сказал юноша и, сняв меховую шапку с головы, запустил пальцы в копну черных кудрей. – Я в глаза ее не видал до нынешнего вечера, разрази меня…
– Хватит, Поль! – остановила его девушка, зажав ему рот ладонью с такой свободой, что было трудно поверить в правдивость его утверждения. – Честный старик выдаст нашу тайну. Я это поняла по его глазам и ласковой речи.
– «Нашу тайну»! Эллен, ты, видно, забыла…
– Нет, я не забыла ничего, что мне положено помнить. И все-таки говорю, что мы можем довериться этому честному трапперу.
– Трапперу! Так он траппер? Руку, отец! Твой промысел сродни моему.
– В этом краю охотнику не требуется большого искусства, – возразил старик и оглядел сильную и энергичную фигуру юноши, небрежно, но не без изящества опершегося на ружье. – Чтобы брать божью тварь в капкан или сеть, нужна скорее хитрость, чем отвага; я стар и должен заниматься этим делом! Но такой молодец, как ты, мог бы как будто выбрать для себя промысел получше.
– Я? Да я ни разу в жизни не поймал в ловушку ни увертливую норку, ни ловкую ныряльщицу выдру, хотя, признаться, мне не раз случалось подстрелить бурую чертовку, хоть и неумно расходовать на нее порох и свинец. Нет старик, ни за чем, что ползает по земле, я не охочусь.
– Чем же ты, друг, добываешь свой хлеб? Мало пользы человеку забираться в эти края, если он отказывает себе в законном праве охотиться на полевого зверя.
– Ни в чем я себе не отказываю. Перейдет мне дорогу медведь, и он у меня тут же превратится в мишку с того света. Олени знают мой запах. Ну, а буйволы – я больше уложил быков, незнакомец, чем самый здоровенный мясник во всем Кентукки.
– Так ты умеешь стрелять? – спросил траппер, и скрытый огонь замерцал в его глазах. – Твердая у тебя рука и верный глаз?
– Рука как стальной капкан, а глаз быстрее дроби. Хотел бы я, чтобы сейчас был жаркий день, дедушка, и над нашими головами тянулся к югу косяк-другой черноперых уток или здешних белых лебедей, а ты или Эллен облюбовали бы самого красивого в стае – и ставлю свою добрую славу против рога с порохом, что через пять минут птица повисла бы вниз головой, да не иначе как с первой же пули. Дробовик я не признаю! Никто не скажет, что видел меня с дробовиком в руках!
– Парень хороший! Сразу видно по повадке, – одобрительно молвил траппер, обратившись к Эллен и как бы желая ее подбодрить. – Не побоюсь сказать: можешь и дальше встречаться с ним – худа не будет. Скажи-ка мне, малый: а случалось тебе всадить пулю между рогов скачущему оленю?.. Гектор! Тихо, песик, тихо! У собаки при одном упоминании дичины разгорается кровь. Случалось тебе уложить таким манером оленя на полном скаку?
– Ты еще спросил бы: «Едал ли ты в жизни мясо?» Я иначе и не бью оленя, старик, разве что подберусь к нему спящему.
– Да, да, у тебя впереди долгая и счастливая жизнь – и честная! Я стар и, кажется, могу добавить – одряхлел и проку от меня никакого, но, если бы дано мне было наново избрать для себя возраст и место – как то никогда не бывало во власти человека и быть не должно, но все же, когда бы дали мне такое в дар, – я назвал бы: двадцать лет и лесные дебри. Но скажи мне: куда ты сбываешь меха?
– Меха? Да я в жизни своей не убил оленя ради шкуры, ни гуся ради пера! Я их при случае стреляю на еду или чтоб рука не потеряла сноровку; но, когда голод утолен, остальное получают волки прерии. Нет, нет, я держусь своего промысла: им я зарабатываю больше, чем дали бы мне все меха, сколько бы я их ни сбыл по ту сторону Большой реки.
Старик призадумался и, покачав головой, продолжал:
– По здешним местам я знаю только одно прибыльное занятие…
Не дав ему договорить, юноша поднес к глазам собеседника висевшую у него на шее жестяную фляжку. Затем отвинтил крышку, и нежный запах чудеснейшего цветочного меда защекотал ноздри траппера.
– Значит, бортник! – заметил тот с живостью, показавшей, что этот промысел ему знаком. – Поглядеть – горячий человек, а вот же избрал для себя такое мирное занятие!.. Да, – продолжал он, – за мед в пограничных поселениях платят хорошо, но здесь, в степных краях это, сказал бы я, сомнительное дело.
– Скажешь, нет деревьев, негде пчелам роиться? Но я что знаю, то знаю; вот и подался миль на полтысячи подальше на запад, чем другие, – за добрым медом! А теперь, когда я удовлетворил твое любопытство, старик, отойди-ка ты в сторону, покуда я скажу, что хотел, этой девице.
– Нет нужды, право же, нет ему нужны оставлять нас, – поспешила вмешаться Эллен, как будто требование юноши показалось ей несколько странным и даже не совсем приличным. – Вы не можете сказать мне ничего такого, чего нельзя говорить громко, на весь свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122