Работать не хотят. Кое-кто считает, что это примитивизм, упадок цивилизации. Но, строго между нами, виски они гонят отменное.
– Могу сказать лишь, что вино у них полная дрянь. Я его вчера вечером пробовал. Пришлось в результате воду пить.
– Настолько скверно? – Дядюшка Рой поморщился, словно ему и представить такое трудно. – Сами они его не пьют, вот почему. Ни черта о вине не знают, только что все эти фруктовые вина с естественными названиями туристы расхватывают, как горячие пирожки. Яппи привозят домой бутылочку вина на лекарственных травах и потчуют им в шутку гостей. Вроде как лекарство принимаешь. Ну а старейшины клейщиков пьют виски. Клейщики коптят солод над костром, как это делают шотландцы, только без торфа. Вместо торфа жгут зеленое, еще свежее мамонтовое дерево, с которого сперва стесывают прикорневые яйца.
– Прикорневые яйца?
– Ну да. Такие, знаешь, крупные наросты на корнях. Подай мне вон те бокалы.
Потянувшись, Говард достал с полки два зеленых бокала. За ними, в дальнем углу буфета притаилась коллекция солонок и перечниц – десять или двенадцать пар. А среди них сидел и самодовольно ухмылялся фарфоровый Шалтай-Болтай. Говард утратил дар речи. И здесь тоже, подумал он.
– Знаешь, какое самое древнее живое существо в лесу? – спросил дядя.
Говард покачал головой.
– Прикорневые яйца есть в любой роще мамонтового дерева. Там встречаются деревья, которым все две тысячи лет будет. Откуда они взялись, спросишь ты. По большей части не из семян – из прикорневого яйца. Одно дерево пускает корни, а потом в один прекрасный день из его корней вырастает другое. Потом появляется третье, и все пускают новые корни. Первое дерево стареет, умирает и, наконец, падает. Может, ему тысяча лет, может, две. И так происходит двадцать тысяч лет на протяжении бог знает скольких поколений, и каждое следующее прибавляет свои корни к этому яйцу. А вот яйцо не умирает. От пожаров оно защищено. Жукам к нему не пробраться. Сколько ему лет? Насколько оно велико? Попробуй скажи. Никому не догадаться. Старше пирамид, больше косматых мамонтов.
Он прищурился на неоткрытую банку кока-колы.
– Как бы то ни было, на нем и гонят виски. Чем старше корни, тем лучше спиртное. Это первостепенно. Ты человек ученый. Читал эссе Морриса о возрасте?
Говарду казалось, что вроде бы читал, но сейчас он никак не мог вспомнить, о чем там говорилось. Из головы не шел Шалтай-Болтай. Достав его из буфета, он помахал им перед носом у дяди.
– А это-то что такое? – вопросил Говард. – Последние дни я сплошь и рядом на них натыкаюсь.
Дядя уставился на него, словно прикидывая, как отвечать на этот вопрос или же – что можно рассказать без опаски.
– Это Шалтай-Болтай, – пробормотал он. – Безделушка Эдиты, только пыль собирает. Не бери в голову.
– Как бы не так! Ведь они, кажется, что-то да значат, правда? Может, все дело в выражении физиономии? Эдакий всезнайка.
– Что-то значат? Ну, не знаю… За ними как будто удивительная легенда стоит. Невероятно древний символ, что-то там про плодородие и возрождение. Своего рода прикорневое яйцо, а? Никто не знает, когда они появились. Этот малый – один из королей растительности, я, во всяком случае, так думаю. Какая-нибудь ранняя инкарнация. Твои друзья клейщики его любят. Почитают толстяка. Называют себя королевской ратью, если знаешь, о чем я.
– Не уверен, – сказал Говард, ставя фарфоровое яйцо на место в буфет. – И кто тогда король?
Дядюшка Рой ответил не сразу.
– Возможно, ты придаешь этому слишком большое значение, – наконец проговорил он. – Гораздо безопаснее считать это просто мифом. В нашем климате легко поддаться ветру, дождю, лесу, начать думать по логике погоды. У нас тут сверхъестественно зелено бывает, и было бы, если бы не засуха. Туристы стекаются на север, говорят о «возвращении к земле». Но они не знают, что это значит. Совсем не знают. Про это я тебе минуту назад и толковал… ну, про леса. Это опасное место. Сечешь?
Говард покачал головой. Он ничего не «сек», кроме того, что из-за простого, почти невинного вопроса о Шалтай-Болтае разговор зашел прямо в дебри мистики. Да что такое с местными людьми? Все как один головоломка, которая только и ждет, чтобы ее решили. Сначала мистер Джиммерс, потом домовладелица. Теперь дядюшка Рой. И что, черт побери, делала тетя Эдита в лесу с сандвичем на тарелке?
– Смотри-ка, – внезапно оживился дядюшка Рой. – Почти пять. Забудь про колу. Давай заглянем ненадолго к Сэмми. Я обычно в это время туда заваливаю. Нам еще пару часов надо убить до обеда. Сможем обмозговать наш проект с амбарными досками.
«Какой проект?» – удивился Говард, выходя за дядей. Теперь очистка досок ни с того ни с сего превратилась в «проект», хотя никто на свете не мог бы изложить его последовательно. В своем воображении дядюшка Рой, несомненно, был уверен, что Говард серьезно обдумал, как взяться за амбарные доски. Хотелось бы надеяться, что планы дома с привидениями не столь эфемерны.
– Поедем в твоем грузовичке, – сказал дядюшка Рой, тяжело забираясь на пассажирское сиденье, и украдкой заглянул в правый карман своего пиджака.
Говард сел с другой стороны, завел мотор и, выехав на Дубовую в сторону трассы, свернул на юг, а потом назад на Кипарисовую.
– Тут, через улицу, – сказал дядюшка Рой. – Возле складов.
Заведение Сэмми оказалось длинным строением без окон, стены у него были обшиты красным мамонтовым деревом, а поверх выведено краской «У Сэмми». Крыша… проще называть ее буйством разномастной черепицы, положенной неровными слоями. Отдельные черепицы и целые их полосы за давностью лет успели попадать или были сброшены ветром. На вкопанной у входа ржавой трубе высился неоновый коктейльный стакан, несмотря на дневное время, тускло светящийся. Когда они подъехали, на посыпанной гравием стоянке стояли только две машины, одна из них – нечто, когда-то, возможно, бывшее старым «шеви» модели этак 1965 года. Теперь уж и не определить, потому что он совершенно скрылся под слоями копеечных картинок: черепа Дня поминовения, истекающий кровью Христос, Пресвятые Девы в длинных одеждах из раскрашенной пластмассы или гипса.
– Клейщики, – прошептал дядюшка Рой.
7
– Неприятности? – спросил Говард и почти сразу почувствовал себя немного глупо, почти по-детски. Он поймал себя на том, что испытывает острый приступ непонятного беспокойства. На город будто бы пала тень, и он подозревал, что в ней притаилось зловещее нечто, которое он вот-вот разглядит. Вот еще один клочок, подумал он, глядя на припаркованную под неоновой вывеской машину.
Дядюшка Рой покачал головой.
– Нет, – сказал он. – Это в голову не бери. От них тебе никак неприятностей не будет. Скорее наоборот. Но положись на меня, делай все, как я скажу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
– Могу сказать лишь, что вино у них полная дрянь. Я его вчера вечером пробовал. Пришлось в результате воду пить.
– Настолько скверно? – Дядюшка Рой поморщился, словно ему и представить такое трудно. – Сами они его не пьют, вот почему. Ни черта о вине не знают, только что все эти фруктовые вина с естественными названиями туристы расхватывают, как горячие пирожки. Яппи привозят домой бутылочку вина на лекарственных травах и потчуют им в шутку гостей. Вроде как лекарство принимаешь. Ну а старейшины клейщиков пьют виски. Клейщики коптят солод над костром, как это делают шотландцы, только без торфа. Вместо торфа жгут зеленое, еще свежее мамонтовое дерево, с которого сперва стесывают прикорневые яйца.
– Прикорневые яйца?
– Ну да. Такие, знаешь, крупные наросты на корнях. Подай мне вон те бокалы.
Потянувшись, Говард достал с полки два зеленых бокала. За ними, в дальнем углу буфета притаилась коллекция солонок и перечниц – десять или двенадцать пар. А среди них сидел и самодовольно ухмылялся фарфоровый Шалтай-Болтай. Говард утратил дар речи. И здесь тоже, подумал он.
– Знаешь, какое самое древнее живое существо в лесу? – спросил дядя.
Говард покачал головой.
– Прикорневые яйца есть в любой роще мамонтового дерева. Там встречаются деревья, которым все две тысячи лет будет. Откуда они взялись, спросишь ты. По большей части не из семян – из прикорневого яйца. Одно дерево пускает корни, а потом в один прекрасный день из его корней вырастает другое. Потом появляется третье, и все пускают новые корни. Первое дерево стареет, умирает и, наконец, падает. Может, ему тысяча лет, может, две. И так происходит двадцать тысяч лет на протяжении бог знает скольких поколений, и каждое следующее прибавляет свои корни к этому яйцу. А вот яйцо не умирает. От пожаров оно защищено. Жукам к нему не пробраться. Сколько ему лет? Насколько оно велико? Попробуй скажи. Никому не догадаться. Старше пирамид, больше косматых мамонтов.
Он прищурился на неоткрытую банку кока-колы.
– Как бы то ни было, на нем и гонят виски. Чем старше корни, тем лучше спиртное. Это первостепенно. Ты человек ученый. Читал эссе Морриса о возрасте?
Говарду казалось, что вроде бы читал, но сейчас он никак не мог вспомнить, о чем там говорилось. Из головы не шел Шалтай-Болтай. Достав его из буфета, он помахал им перед носом у дяди.
– А это-то что такое? – вопросил Говард. – Последние дни я сплошь и рядом на них натыкаюсь.
Дядя уставился на него, словно прикидывая, как отвечать на этот вопрос или же – что можно рассказать без опаски.
– Это Шалтай-Болтай, – пробормотал он. – Безделушка Эдиты, только пыль собирает. Не бери в голову.
– Как бы не так! Ведь они, кажется, что-то да значат, правда? Может, все дело в выражении физиономии? Эдакий всезнайка.
– Что-то значат? Ну, не знаю… За ними как будто удивительная легенда стоит. Невероятно древний символ, что-то там про плодородие и возрождение. Своего рода прикорневое яйцо, а? Никто не знает, когда они появились. Этот малый – один из королей растительности, я, во всяком случае, так думаю. Какая-нибудь ранняя инкарнация. Твои друзья клейщики его любят. Почитают толстяка. Называют себя королевской ратью, если знаешь, о чем я.
– Не уверен, – сказал Говард, ставя фарфоровое яйцо на место в буфет. – И кто тогда король?
Дядюшка Рой ответил не сразу.
– Возможно, ты придаешь этому слишком большое значение, – наконец проговорил он. – Гораздо безопаснее считать это просто мифом. В нашем климате легко поддаться ветру, дождю, лесу, начать думать по логике погоды. У нас тут сверхъестественно зелено бывает, и было бы, если бы не засуха. Туристы стекаются на север, говорят о «возвращении к земле». Но они не знают, что это значит. Совсем не знают. Про это я тебе минуту назад и толковал… ну, про леса. Это опасное место. Сечешь?
Говард покачал головой. Он ничего не «сек», кроме того, что из-за простого, почти невинного вопроса о Шалтай-Болтае разговор зашел прямо в дебри мистики. Да что такое с местными людьми? Все как один головоломка, которая только и ждет, чтобы ее решили. Сначала мистер Джиммерс, потом домовладелица. Теперь дядюшка Рой. И что, черт побери, делала тетя Эдита в лесу с сандвичем на тарелке?
– Смотри-ка, – внезапно оживился дядюшка Рой. – Почти пять. Забудь про колу. Давай заглянем ненадолго к Сэмми. Я обычно в это время туда заваливаю. Нам еще пару часов надо убить до обеда. Сможем обмозговать наш проект с амбарными досками.
«Какой проект?» – удивился Говард, выходя за дядей. Теперь очистка досок ни с того ни с сего превратилась в «проект», хотя никто на свете не мог бы изложить его последовательно. В своем воображении дядюшка Рой, несомненно, был уверен, что Говард серьезно обдумал, как взяться за амбарные доски. Хотелось бы надеяться, что планы дома с привидениями не столь эфемерны.
– Поедем в твоем грузовичке, – сказал дядюшка Рой, тяжело забираясь на пассажирское сиденье, и украдкой заглянул в правый карман своего пиджака.
Говард сел с другой стороны, завел мотор и, выехав на Дубовую в сторону трассы, свернул на юг, а потом назад на Кипарисовую.
– Тут, через улицу, – сказал дядюшка Рой. – Возле складов.
Заведение Сэмми оказалось длинным строением без окон, стены у него были обшиты красным мамонтовым деревом, а поверх выведено краской «У Сэмми». Крыша… проще называть ее буйством разномастной черепицы, положенной неровными слоями. Отдельные черепицы и целые их полосы за давностью лет успели попадать или были сброшены ветром. На вкопанной у входа ржавой трубе высился неоновый коктейльный стакан, несмотря на дневное время, тускло светящийся. Когда они подъехали, на посыпанной гравием стоянке стояли только две машины, одна из них – нечто, когда-то, возможно, бывшее старым «шеви» модели этак 1965 года. Теперь уж и не определить, потому что он совершенно скрылся под слоями копеечных картинок: черепа Дня поминовения, истекающий кровью Христос, Пресвятые Девы в длинных одеждах из раскрашенной пластмассы или гипса.
– Клейщики, – прошептал дядюшка Рой.
7
– Неприятности? – спросил Говард и почти сразу почувствовал себя немного глупо, почти по-детски. Он поймал себя на том, что испытывает острый приступ непонятного беспокойства. На город будто бы пала тень, и он подозревал, что в ней притаилось зловещее нечто, которое он вот-вот разглядит. Вот еще один клочок, подумал он, глядя на припаркованную под неоновой вывеской машину.
Дядюшка Рой покачал головой.
– Нет, – сказал он. – Это в голову не бери. От них тебе никак неприятностей не будет. Скорее наоборот. Но положись на меня, делай все, как я скажу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121