Как в воду глядел. За ней Макдональд присматривает. Сейчас он уже отвез ее в город. Никто, кроме него, не знает куда.
– Мы не уверены полностью, что это они, – сказал Сильвии Лу Джибб. – Возможно, Джиммерс. Он сегодня сюда заезжал, все чего-то вынюхивал. Съел у меня ленч, потом пошел в ледохранилище и поругался с Роем. Они оба словно с цепи сорвались. Такой крик стоял! Джиммерс уехал просто в бешенстве. Он вполне мог вернуться и поджечь ледохранилище. Может, он наконец совсем спятил.
– Мы только что от него, – ответил Говард. – Он тут ни при чем. Он ни за что бы не стал выкрадывать дядюшку Роя или поджигать дом ужасов. Даю вам слово. Он никогда бы этого не сделал, даже если и был в бешенстве.
Джибб пожал плечами:
– Да я и сам знаю. Но, будь это Джиммерс, все было бы много проще, верно?
Сильвия направилась к двери.
– Нам нужно ехать, – сказала она Говарду, как только Джибб умолк. – Во всяком случае, мне. Нельзя оставлять маму одну. Они и там могли побывать.
– С ней все в порядке, – сказал Беннет. – Я с ней четверть часа назад разговаривал.
– От меня больше пользы там, – решительно произнесла Сильвия.
– Позвоните нам, как только что-нибудь узнаете, – сказал Говард и вышел за Сильвией в ночные сумерки.
Толпа почти рассеялась. Припаркованные на Пригаванной машины исчезли, вокруг сгоревшего ледохранилища бродили только местные дети из городка трейлеров, бросали друг в друга камнями, уворачивались от них или прятались за заборами или деревьями. Двое пожарных сворачивали шланги, а еще двое бродили по пепелищу вместе с полицейским и каким-то муниципальным служащим в костюме и высоких, до колена, резиновых сапогах.
Поднимаясь быстрым шагом на холм, Говард обернулся на руины. Сгоревшие здания всегда казались ему одинокими и пугающими. Было в них что-то безнадежное, мертвящее и темное, говорящее о самой страшной трагедии, пусть даже их все равно собирались снести, как и ледохранилище. Ему пришло в голову, что дядюшке Рою не придется хотя бы пережить провал еще одной обреченной затеи. Вот только она, вероятно, принесла бы доход. А если нет, то дядюшка Рой мог хотя бы попытаться. Возможно, именно поэтому сгоревшее ледохранилище казалось таким печальным: с ним сгорела очередная мечта дядюшки Роя, а ведь именно мечты поддерживают его на плаву.
Они почти подошли к машине, когда услышали дребезжащий звонок – звонил таксофон на стене ресторана. Повернувшись, они без единого слова припустили бегом с холма, видя, как через заднюю дверь выходит, чтобы снять трубку, Джибб, как вылетает за ним, едва не наступая ему на пятки, Беннет. К тому времени, когда Говард и Сильвия добежали, Джибб уже повесил трубку. Он стоял, задумчиво хмурясь, а Беннет снова устало опустился на пластмассовый ящик.
– Это они, – сказал он Сильвии. – Они связались с твоей матерью. Я только что с ней говорил. Они требуют рисунок в обмен на Роя.
– Но у нас нет этого чертова рисунка, – сказал Беннет.
– Нет есть, – отозвался Говард и закрыл глаза. – И они это знают.
Элоиза Лейми ехала на север по прибрежному шоссе через Форт-Брэгг. Она понюхала кончики пальцев. Мыло и вода оказались бессильны перед вонью лилий. Еще к пальцам льнул запах горелого дерева, независимый и отличный от лилий, – такой приносит ветер, когда в лесу выжигают старые деревья. Интересно, выветрится ли он когда-нибудь? Проехав Клеоне, она свернула на авеню Мира к парковке возле пляжа, а оттуда пошла на север по старой просеке, пока лес не кончился и тропа не потерялась в песке. Дальше, загребая ногами серый песок, она побрела по пустынным дюнам.
Гнилостная вонь лилий пропитала океанский ветер, но теперь к ней примешивался запах гари, который после полудня просочился в дом в окно второго этажа. Этот запах наплывал с утесов, заволакивал побережье, тянул дымные пальцы к Ингленукскому болотцу. Чувствует ли его кто-нибудь еще? Говорят ли сейчас о нем жители Форт-Брэгга? Недоумевают, что бы это значило? Было что-то глубоко удовлетворительное в самой мысли о том, что люди поворачивают головы, удивляются, тянут носами воздух. И все же думать так ее побуждало тщеславие, но то, ради чего она жила, было в тысячу крат важнее сиюминутных свидетельств власти.
Поднявшись на гребень высокой дюны, она поглядела на далекую купу ив, прикорнувших вокруг болотца. Крохотный водоем прятался в песчаных холмах, а подпитывала его – как это было с ледникового периода – только дождевая вода. Считалось, что в болотце обитают не только кувшинки и рогозы, но и древние микроорганизмы ледникового периода. Приятно думать, что можешь с легкостью осушить не просто какой-то водоем, но это маленькое болотце, уцелевшее благодаря дождю, стереть с лица земли наследие древности.
На песке дюн ни единого человеческого следа. Мало кто любит бродить по целым милям перекатывающегося песка, из которого ветер с океана создавал все новые скульптуры, стирая все признаки жизни. В укромных местах песок испещрили следы грызунов и косолапых чаек, временами в низинках уходили к лесу отпечатки лошадиных копыт. Тут и там виднелись разбросанные кости мелких животных и сухая, побелевшая шелуха, останки мертвых растений. Если смотреть из низинки, большой мир исчезал, оставались лишь небо и крики чаек. С прошлым и будущим ее связывала сейчас только вонь, словно пропитавшая сам воздух и теперь усилившаяся, точно над приютившей озерцо впадиной повисло невидимое облако.
Со сравнительно высокого гребня она снова увидела ивы и немного изменила курс: спустилась в низинку и опять поднялась на дюну. Она шла минут двадцать, одолела наконец небольшой склон, который ничем не отличался от остальных, вот только под ней теперь лежало болотце, защищенное стенами дюн от моря и ветра.
Ивы выстроились вдоль пустого русла, где высыхала и трескалась глина. Никакая вода не бежала больше в болотце. У нее на глазах рогозы поднимались вдоль берега из воды, будто вырастали со дна. Несмотря на ветер, запах пепла и лилий был здесь гуще. Вода отступала, уходила в окрестный песок, как в кинофильме с ускоренной съемкой. Вокруг рогозов показались теперь клубки корней и сгнившие побеги, а широкие листья кувшинок бессильно опали на высыхающее ложе.
Присев на песок, она смотрела, как исчезает болотце, и думала о центральных долинах, о реках Сан-Иоаким, Сакраменто, Фезер. Перед ее мысленным взором вставали пересохшие русла, раскаленные на солнце белые камни. Дальше к северу лежали Эль и Тринити, а восточнее, прямо через безысходность великих Юго-восточных пустынь текла Колорадо. Она сидела, воображая, что почувствует, шевельнув мизинцем в сторону того или другого озера, той или иной реки или водохранилища, представляя себе, как будет смотреть, как они испаряются, точно вода с тротуара, просто растворяются в воздухе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
– Мы не уверены полностью, что это они, – сказал Сильвии Лу Джибб. – Возможно, Джиммерс. Он сегодня сюда заезжал, все чего-то вынюхивал. Съел у меня ленч, потом пошел в ледохранилище и поругался с Роем. Они оба словно с цепи сорвались. Такой крик стоял! Джиммерс уехал просто в бешенстве. Он вполне мог вернуться и поджечь ледохранилище. Может, он наконец совсем спятил.
– Мы только что от него, – ответил Говард. – Он тут ни при чем. Он ни за что бы не стал выкрадывать дядюшку Роя или поджигать дом ужасов. Даю вам слово. Он никогда бы этого не сделал, даже если и был в бешенстве.
Джибб пожал плечами:
– Да я и сам знаю. Но, будь это Джиммерс, все было бы много проще, верно?
Сильвия направилась к двери.
– Нам нужно ехать, – сказала она Говарду, как только Джибб умолк. – Во всяком случае, мне. Нельзя оставлять маму одну. Они и там могли побывать.
– С ней все в порядке, – сказал Беннет. – Я с ней четверть часа назад разговаривал.
– От меня больше пользы там, – решительно произнесла Сильвия.
– Позвоните нам, как только что-нибудь узнаете, – сказал Говард и вышел за Сильвией в ночные сумерки.
Толпа почти рассеялась. Припаркованные на Пригаванной машины исчезли, вокруг сгоревшего ледохранилища бродили только местные дети из городка трейлеров, бросали друг в друга камнями, уворачивались от них или прятались за заборами или деревьями. Двое пожарных сворачивали шланги, а еще двое бродили по пепелищу вместе с полицейским и каким-то муниципальным служащим в костюме и высоких, до колена, резиновых сапогах.
Поднимаясь быстрым шагом на холм, Говард обернулся на руины. Сгоревшие здания всегда казались ему одинокими и пугающими. Было в них что-то безнадежное, мертвящее и темное, говорящее о самой страшной трагедии, пусть даже их все равно собирались снести, как и ледохранилище. Ему пришло в голову, что дядюшке Рою не придется хотя бы пережить провал еще одной обреченной затеи. Вот только она, вероятно, принесла бы доход. А если нет, то дядюшка Рой мог хотя бы попытаться. Возможно, именно поэтому сгоревшее ледохранилище казалось таким печальным: с ним сгорела очередная мечта дядюшки Роя, а ведь именно мечты поддерживают его на плаву.
Они почти подошли к машине, когда услышали дребезжащий звонок – звонил таксофон на стене ресторана. Повернувшись, они без единого слова припустили бегом с холма, видя, как через заднюю дверь выходит, чтобы снять трубку, Джибб, как вылетает за ним, едва не наступая ему на пятки, Беннет. К тому времени, когда Говард и Сильвия добежали, Джибб уже повесил трубку. Он стоял, задумчиво хмурясь, а Беннет снова устало опустился на пластмассовый ящик.
– Это они, – сказал он Сильвии. – Они связались с твоей матерью. Я только что с ней говорил. Они требуют рисунок в обмен на Роя.
– Но у нас нет этого чертова рисунка, – сказал Беннет.
– Нет есть, – отозвался Говард и закрыл глаза. – И они это знают.
Элоиза Лейми ехала на север по прибрежному шоссе через Форт-Брэгг. Она понюхала кончики пальцев. Мыло и вода оказались бессильны перед вонью лилий. Еще к пальцам льнул запах горелого дерева, независимый и отличный от лилий, – такой приносит ветер, когда в лесу выжигают старые деревья. Интересно, выветрится ли он когда-нибудь? Проехав Клеоне, она свернула на авеню Мира к парковке возле пляжа, а оттуда пошла на север по старой просеке, пока лес не кончился и тропа не потерялась в песке. Дальше, загребая ногами серый песок, она побрела по пустынным дюнам.
Гнилостная вонь лилий пропитала океанский ветер, но теперь к ней примешивался запах гари, который после полудня просочился в дом в окно второго этажа. Этот запах наплывал с утесов, заволакивал побережье, тянул дымные пальцы к Ингленукскому болотцу. Чувствует ли его кто-нибудь еще? Говорят ли сейчас о нем жители Форт-Брэгга? Недоумевают, что бы это значило? Было что-то глубоко удовлетворительное в самой мысли о том, что люди поворачивают головы, удивляются, тянут носами воздух. И все же думать так ее побуждало тщеславие, но то, ради чего она жила, было в тысячу крат важнее сиюминутных свидетельств власти.
Поднявшись на гребень высокой дюны, она поглядела на далекую купу ив, прикорнувших вокруг болотца. Крохотный водоем прятался в песчаных холмах, а подпитывала его – как это было с ледникового периода – только дождевая вода. Считалось, что в болотце обитают не только кувшинки и рогозы, но и древние микроорганизмы ледникового периода. Приятно думать, что можешь с легкостью осушить не просто какой-то водоем, но это маленькое болотце, уцелевшее благодаря дождю, стереть с лица земли наследие древности.
На песке дюн ни единого человеческого следа. Мало кто любит бродить по целым милям перекатывающегося песка, из которого ветер с океана создавал все новые скульптуры, стирая все признаки жизни. В укромных местах песок испещрили следы грызунов и косолапых чаек, временами в низинках уходили к лесу отпечатки лошадиных копыт. Тут и там виднелись разбросанные кости мелких животных и сухая, побелевшая шелуха, останки мертвых растений. Если смотреть из низинки, большой мир исчезал, оставались лишь небо и крики чаек. С прошлым и будущим ее связывала сейчас только вонь, словно пропитавшая сам воздух и теперь усилившаяся, точно над приютившей озерцо впадиной повисло невидимое облако.
Со сравнительно высокого гребня она снова увидела ивы и немного изменила курс: спустилась в низинку и опять поднялась на дюну. Она шла минут двадцать, одолела наконец небольшой склон, который ничем не отличался от остальных, вот только под ней теперь лежало болотце, защищенное стенами дюн от моря и ветра.
Ивы выстроились вдоль пустого русла, где высыхала и трескалась глина. Никакая вода не бежала больше в болотце. У нее на глазах рогозы поднимались вдоль берега из воды, будто вырастали со дна. Несмотря на ветер, запах пепла и лилий был здесь гуще. Вода отступала, уходила в окрестный песок, как в кинофильме с ускоренной съемкой. Вокруг рогозов показались теперь клубки корней и сгнившие побеги, а широкие листья кувшинок бессильно опали на высыхающее ложе.
Присев на песок, она смотрела, как исчезает болотце, и думала о центральных долинах, о реках Сан-Иоаким, Сакраменто, Фезер. Перед ее мысленным взором вставали пересохшие русла, раскаленные на солнце белые камни. Дальше к северу лежали Эль и Тринити, а восточнее, прямо через безысходность великих Юго-восточных пустынь текла Колорадо. Она сидела, воображая, что почувствует, шевельнув мизинцем в сторону того или другого озера, той или иной реки или водохранилища, представляя себе, как будет смотреть, как они испаряются, точно вода с тротуара, просто растворяются в воздухе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121