Челери недаром считался лучшим шкипером Островов: скорость была рассчитана точно, и когда балансиры ударили в бревна пристани, толчок был почти незаметен.
Толпа иноплеменных воинов отхлынула, взгляд Дженнака заметался среди них, отмечая то блеск широкого медного клинка, то обшитый медными пластинами нагрудник, то напряженную дугу лука, то рыжий мех – на голове, на шее, на плечах… Потом он увидел огромного человека, толстого, как Фарасса, с отвислым брюхом, выпиравшим под кожаным панцирем; грудь его была прикрыта щитом, на макушке, вместо шлема или перьев, топорщился меховой убор, а сидел этот великан на удивительном животном – побольше тапира, поменьше верблюда, величиной с быка, но без рогов, зато с изящной шеей, огненной гривой и стройными сильными ногами.
Толстяк вытянул руку к кораблям, сверкнул широкий прямой меч, и воины завопили – нестройно, зато оглушительно. Потом раздался гул тетив, и в бортовые щиты ударили стрелы – тоже вразнобой, словно каждый лучник стрелял сам по себе, не слушая команды своего таркола. Стрелы летели и с вершин утесов, где, как показалось Дженнаку, воинов было немного, а все больше женщин да безоружных полуголых мужчин; но эти стрелы почти все падали в воду.
– Орут громко, а стреляют плохо, – проговорил О’Каймор. – Ну, светлый вождь, что прикажешь? Подпалим им задницы?
– Это дикари, – произнес Дженнак, – почти такие же, как в Лизире, только с оружием из мягкой меди вместо твердого камня. Я не хочу их убивать и не хочу жечь; хватит с меня лизирцев, отправленных в Чак Мооль! Пусть твои люди стреляют над их головами, в утес… Может, они испугаются и примут мир?
– Хмм… Над головами… – с расстановкой протянул ОКаймор. – Ладно, господин! Но пускать огонь придется с осторожностью: как бы меха их не пожечь! Ведь их мех уже почти что наш, а лисьи шкурки дорогого стоят!
Он проревел команду, и с кораблей ударили огненные струи.
ГЛАВА 4
Ибера. С месяца Дележа Добычи до месяца Молодых Листьев
В ночь перед отплытием в хольте Умбера загрохотали барабаны.
Их неразборчивый глухой рокот не походил на четкую дробь одиссарских барабанов, чьи звуки, то долгие и протяжные, то отрывистые и резкие, привычно складывались в слова. Слова эти были посланием, пришедшим из-за гор и равнин, с далеких рубежей, из городов и весей, куда сокол летит долгими днями; оно мчалось от одной сигнальной вышки к другой, исполненное тайного значенья, храня дурные или добрые вести, откликаясь на зов о помощи или приказывая, повелевая, увещевая. Но барабаны иберов, как в землях тучного великана Умбера, так и в иных владениях, ничего не передавали; гул этих неуклюжих пустотелых колод казался Дженнаку столь же бессодержательным, как уханье совы в лесу или кваканье жабы в Большом Болоте.
Однако, с точки зрения самих иберов, сей грохот был преисполнен глубочайшего смысла. Прежде всего ему полагалось возбуждать в воинах жажду крови и ненависть к врагу, столь необходимые перед всяким сражением; затем он уведомлял богов о приносимых жертвах, дабы уши их насладились дикой музыкой, а носы – запахом теплого мяса и дымом испепеленной плоти и сгоревших костей. Наконец, и боги могли выразить свою волю в барабанном рокоте; и чем щедрей была жертва, тем громче звучало это волеизъявление, толкуемое вкривь и вкось местными магами.
Дженнак мрачно усмехнулся и сел на своем ложе, чувствуя, что ему не уснуть. Барабаны стучали у Длинного Дома Воинов, в полете стрелы от одиссарских стен, но ему казалось, что пронзительные звуки бьются где-то под черепом, долбят мозг клювом дятла. Воистину, не глас богов, а рев демонов!
Разумеется, каждый выбирает и богов своих, и способ беседы с ними – слова, жесты или мелодию. Но в Эйпонне голос Кино Раа, великих Шестерых, слышался в вое ветра, грохоте прибоя, в журчанье ручья; люди различали его в шорохе трав и крике зверя, в негромких и чистых птичьих трелях или в грозном рокоте тайонельского водопада. Здесь, в Ибере, было иначе: здесь боги говорили с людьми гулом жертвенных барабанов.
Боги! Бесчисленное гнусное отродье каймана, а не боги! Демоны, проклятые Мейтассой!
Однако уриесцы своих богов боялись и уважали.
Через месяц или полтора после высадки случился разговор между людьми Дженнака и бойцами Умбера, местного князя. Толковали у бочки с хмельным, рядом с Длинным Домом Воинов, запивая сказанное темным и терпким иберским вином. Каждый поминал своих богов, восхваляя их могущество или мудрость, жестокость или милосердие к людям, но беседа, наполовину знаками, наполовину словами, протекала в мирном русле – до той поры, пока Чоч-Сидри не сказал:
– Пусть ваши боги могущественны и сильны, но подобает ли чтить их лошадиной кровью и сгоревшим мясом? Запах крови приятен лишь хищным зверям, а вонючий дым – никому; так стоит ли щекотать им ноздри богов? Может, возливая вино, – тут жрец поднял вместительный рог с напитком, – вы больше угодите своим богам? Его аромат – жизнь, а лошадь с ножом в горле – смерть! Смерть, и больше ничего!
Гилар, один из воинов Умбера, высокий мощный детина, пренебрежительно скривил губы.
– Ты ошибаешься, маг: наши боги любят смерть, а не жизнь. Особенно Одон! – Окинув взглядом невысокую фигуру Чоч-Сидри, Гилар ухмыльнулся: – А как вы чтите богов? Вином? Лошадьми? Или, быть может, лошадиной мочой?
На лице Сидри не отразилось ни следа раздражения; негромко и спокойно он произнес:
– Истинные боги не приемлют жертв, воин. Страдания людей и животных им неприятны.
– Значит, ваши боги слабы!
Изрядно подвыпивший Гилар с вызовом уставился на Чоч-Сидри, но туг Дженнак выступил вперед, положив ладонь на рукоять меча:
– Слабы? Хочешь проверить?
– Дозволь мне, балам. Не дело вождю мериться с простым воином! – Грхаб оттеснил его, стаскивая с запястий браслеты. – Ты прав, парень: если боги слабы, то их народ не стоит черепашьего дерьма, – произнес он, оборачиваясь к Гилару. – Но верно и обратное.
С этими словами он наложил руки на ибера, позволив тому обхватить свои плечи. Несколько вздохов у бочонка царила напряженная тишина; самые завзятые пьяницы – а таким в Уриесе был каждый второй – замерли с рогами у губ, позабыв, куда следует опрокинуть хмельное. Чоч-Сидри усмехался, Дженнак с тревогой хмурился, зная, что попавший в лапы к Грхабу до старости не доживет, а скорей всего, и до вечера не дотянет. Раздоров же с уриесцами и с Умбером, их вождем, ему не хотелось.
Грхаб, похоже, это понимал; раздался треск, рука Гилара повисла, но сам он стоял на ногах, хоть побледневший и со сломанным предплечьем, зато живой.
– Вот так, – наставительно сказал Грхаб и подмигнул Чоч-Сидри. – Теперь каждый плевок Одисса видит, сколь могучи наши боги. И грозный Коатль, и светлый Арсолан, и Тайонел-Потрясатель… Не говоря уж о Хардаре!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
Толпа иноплеменных воинов отхлынула, взгляд Дженнака заметался среди них, отмечая то блеск широкого медного клинка, то обшитый медными пластинами нагрудник, то напряженную дугу лука, то рыжий мех – на голове, на шее, на плечах… Потом он увидел огромного человека, толстого, как Фарасса, с отвислым брюхом, выпиравшим под кожаным панцирем; грудь его была прикрыта щитом, на макушке, вместо шлема или перьев, топорщился меховой убор, а сидел этот великан на удивительном животном – побольше тапира, поменьше верблюда, величиной с быка, но без рогов, зато с изящной шеей, огненной гривой и стройными сильными ногами.
Толстяк вытянул руку к кораблям, сверкнул широкий прямой меч, и воины завопили – нестройно, зато оглушительно. Потом раздался гул тетив, и в бортовые щиты ударили стрелы – тоже вразнобой, словно каждый лучник стрелял сам по себе, не слушая команды своего таркола. Стрелы летели и с вершин утесов, где, как показалось Дженнаку, воинов было немного, а все больше женщин да безоружных полуголых мужчин; но эти стрелы почти все падали в воду.
– Орут громко, а стреляют плохо, – проговорил О’Каймор. – Ну, светлый вождь, что прикажешь? Подпалим им задницы?
– Это дикари, – произнес Дженнак, – почти такие же, как в Лизире, только с оружием из мягкой меди вместо твердого камня. Я не хочу их убивать и не хочу жечь; хватит с меня лизирцев, отправленных в Чак Мооль! Пусть твои люди стреляют над их головами, в утес… Может, они испугаются и примут мир?
– Хмм… Над головами… – с расстановкой протянул ОКаймор. – Ладно, господин! Но пускать огонь придется с осторожностью: как бы меха их не пожечь! Ведь их мех уже почти что наш, а лисьи шкурки дорогого стоят!
Он проревел команду, и с кораблей ударили огненные струи.
ГЛАВА 4
Ибера. С месяца Дележа Добычи до месяца Молодых Листьев
В ночь перед отплытием в хольте Умбера загрохотали барабаны.
Их неразборчивый глухой рокот не походил на четкую дробь одиссарских барабанов, чьи звуки, то долгие и протяжные, то отрывистые и резкие, привычно складывались в слова. Слова эти были посланием, пришедшим из-за гор и равнин, с далеких рубежей, из городов и весей, куда сокол летит долгими днями; оно мчалось от одной сигнальной вышки к другой, исполненное тайного значенья, храня дурные или добрые вести, откликаясь на зов о помощи или приказывая, повелевая, увещевая. Но барабаны иберов, как в землях тучного великана Умбера, так и в иных владениях, ничего не передавали; гул этих неуклюжих пустотелых колод казался Дженнаку столь же бессодержательным, как уханье совы в лесу или кваканье жабы в Большом Болоте.
Однако, с точки зрения самих иберов, сей грохот был преисполнен глубочайшего смысла. Прежде всего ему полагалось возбуждать в воинах жажду крови и ненависть к врагу, столь необходимые перед всяким сражением; затем он уведомлял богов о приносимых жертвах, дабы уши их насладились дикой музыкой, а носы – запахом теплого мяса и дымом испепеленной плоти и сгоревших костей. Наконец, и боги могли выразить свою волю в барабанном рокоте; и чем щедрей была жертва, тем громче звучало это волеизъявление, толкуемое вкривь и вкось местными магами.
Дженнак мрачно усмехнулся и сел на своем ложе, чувствуя, что ему не уснуть. Барабаны стучали у Длинного Дома Воинов, в полете стрелы от одиссарских стен, но ему казалось, что пронзительные звуки бьются где-то под черепом, долбят мозг клювом дятла. Воистину, не глас богов, а рев демонов!
Разумеется, каждый выбирает и богов своих, и способ беседы с ними – слова, жесты или мелодию. Но в Эйпонне голос Кино Раа, великих Шестерых, слышался в вое ветра, грохоте прибоя, в журчанье ручья; люди различали его в шорохе трав и крике зверя, в негромких и чистых птичьих трелях или в грозном рокоте тайонельского водопада. Здесь, в Ибере, было иначе: здесь боги говорили с людьми гулом жертвенных барабанов.
Боги! Бесчисленное гнусное отродье каймана, а не боги! Демоны, проклятые Мейтассой!
Однако уриесцы своих богов боялись и уважали.
Через месяц или полтора после высадки случился разговор между людьми Дженнака и бойцами Умбера, местного князя. Толковали у бочки с хмельным, рядом с Длинным Домом Воинов, запивая сказанное темным и терпким иберским вином. Каждый поминал своих богов, восхваляя их могущество или мудрость, жестокость или милосердие к людям, но беседа, наполовину знаками, наполовину словами, протекала в мирном русле – до той поры, пока Чоч-Сидри не сказал:
– Пусть ваши боги могущественны и сильны, но подобает ли чтить их лошадиной кровью и сгоревшим мясом? Запах крови приятен лишь хищным зверям, а вонючий дым – никому; так стоит ли щекотать им ноздри богов? Может, возливая вино, – тут жрец поднял вместительный рог с напитком, – вы больше угодите своим богам? Его аромат – жизнь, а лошадь с ножом в горле – смерть! Смерть, и больше ничего!
Гилар, один из воинов Умбера, высокий мощный детина, пренебрежительно скривил губы.
– Ты ошибаешься, маг: наши боги любят смерть, а не жизнь. Особенно Одон! – Окинув взглядом невысокую фигуру Чоч-Сидри, Гилар ухмыльнулся: – А как вы чтите богов? Вином? Лошадьми? Или, быть может, лошадиной мочой?
На лице Сидри не отразилось ни следа раздражения; негромко и спокойно он произнес:
– Истинные боги не приемлют жертв, воин. Страдания людей и животных им неприятны.
– Значит, ваши боги слабы!
Изрядно подвыпивший Гилар с вызовом уставился на Чоч-Сидри, но туг Дженнак выступил вперед, положив ладонь на рукоять меча:
– Слабы? Хочешь проверить?
– Дозволь мне, балам. Не дело вождю мериться с простым воином! – Грхаб оттеснил его, стаскивая с запястий браслеты. – Ты прав, парень: если боги слабы, то их народ не стоит черепашьего дерьма, – произнес он, оборачиваясь к Гилару. – Но верно и обратное.
С этими словами он наложил руки на ибера, позволив тому обхватить свои плечи. Несколько вздохов у бочонка царила напряженная тишина; самые завзятые пьяницы – а таким в Уриесе был каждый второй – замерли с рогами у губ, позабыв, куда следует опрокинуть хмельное. Чоч-Сидри усмехался, Дженнак с тревогой хмурился, зная, что попавший в лапы к Грхабу до старости не доживет, а скорей всего, и до вечера не дотянет. Раздоров же с уриесцами и с Умбером, их вождем, ему не хотелось.
Грхаб, похоже, это понимал; раздался треск, рука Гилара повисла, но сам он стоял на ногах, хоть побледневший и со сломанным предплечьем, зато живой.
– Вот так, – наставительно сказал Грхаб и подмигнул Чоч-Сидри. – Теперь каждый плевок Одисса видит, сколь могучи наши боги. И грозный Коатль, и светлый Арсолан, и Тайонел-Потрясатель… Не говоря уж о Хардаре!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136