Почти
все мои предки были сперва похоронены на маленьком кладбище, среди
которого стоит часовня. И только по прошествии нескольких лет останки из
вырывали из могил, клали в урны из обожженной глины и ставили урны в
часовню. Существует такой нормандский обычай, который, как говорят
хроники, со времен Рожэ Рыжего. Я думаю, что этот обычай установился в
силу необходимости, так как едва ли хоть один из этих искателей
приключений умирал дома. И вот товарищи умершего приносили домой его
останки вдове. Все мои предки покоятся там, как мужчины, так и женщины,
все без исключения. И, конечно, туда я поставил бы также и останки
Станиславы, не дожидаясь, чтобы она сама попросила об этом. Но она не
доверяла мне после того, как это случилось, она думала, быть может, что я
откажу ей в этой чести. Вот почему она заставила меня поклясться.
- Она не доверяла тебе?
- Да. До такой степени, что мое обещание и моя клятва не показались
ей достаточными. Во время своей болезни она мучительно ворочалась на
подушках, тяжело вздыхала и скрипела зубами. Но вот однажды она вдруг
попросила меня позвать священника. Я послал за ним, и она с нетерпением
ждала его прихода. Когда он наконец пришел, то она спросила его, какая
клятва считается для христиан наиболее священной; он ответил: "Клятва,
произнесенная над Распятием". Потом она спросила его, разрешает ли Церковь
от клятвы, данной неверующему. Старый деревенский священник пришел в
смущение: он на знал, что ответить, и наконец сказал, что каждая клятва
священна, но что, может быть, Церковь при известных обстоятельствах... Тут
графиня ухватилась за него обеими руками, приподнялась с постели и
воскликнула:
- Я хочу сделаться христианкой!
Священник колебался и ответил не сразу.
Но графиня была настойчива, не отставала от него и крикнула ему:
- Разве вы не слышите? Я хочу сделаться христианкой!
Рассказывая все это, граф ни разу не поднял голоса, но он задыхался,
и на лбу у него выступили капельки пота. Он взял стакан, который ему
протягивал его друг и осушил его. Потом он продолжал:
- Священник стал наставлять ее, тихо и ласково, но в немногих словах.
Он рассказал ей о сущности нашей веры, стараясь не слишком утомлять
умирающую. После этого он крестил и причастил ее. Когда обряд был окончен,
она еще раз взяла за руку священника. Голос ее был такой кроткий и
счастливый, как у ангела; она сказала ему:
- Прошу вас, подарите мне это Распятие.
Священник дал ей распятие, и она крепко схватила его обеими руками.
- Скажите, - продолжала она, обращаясь к священнику, - если
христианин поклянется в чем-нибудь на этом Распятии, то ведь он должен
сдержать свою клятву?
- Да!
- Нерушимо?
- Нерушимо...
Она тяжело опустилась на подушки.
- Благодарю вас.
- Денег у меня нет, но я даю вам все мои драгоценности. Продайте их,
а деньги раздайте бедным.
В этот вечер она не произнесла больше ни слова. Но утром она знаками
подозвала меня к постели. Она сказала мне, что ее последняя воля находится
в запечатанном конверте в ее портфеле. Я должен вскрыть его только три
года спустя и в твоем присутствии.
- В моем присутствии?
- Да. Она заставила меня опуститься на колени и потребовала, чтобы я
еще раз поклялся ей в точности исполнить ее последнюю волю. Я уверил ее,
что сдержу клятву, данную ей накануне, но она не удовлетворилась этим. Она
заставила меня поднять мою правую руку, а левую положить на Распятие,
которое она не выпускала из рук; медленно произносила она слова, которые я
повторял за нею. Таким образом я поклялся ей два раза.
- И тогда она умерла?
- Да, вскоре после этого. Священник еще раз пришел к ней и
напутствовал ее. Но я не знаю, слышала ли она его на этот раз. Только,
когда он заговорил о воскресении мертвых и о том, что она увидится со
мной, она слегка повернула голову и сказала: "Да, верьте этому: меня он
наверное еще увидит". Это были ее последние слова. Говоря это, она тихо
улыбнулась, и эта улыбка осталась у нее на лице после того, как она
заснула вечным сном.
Граф встал и направился к двери.
- Теперь я принесу ее завещание.
Ян Ольеслагерс посмотрел ему вслед.
- Бедняга, - пробормотал он, - воображаю, какая чертовщина в этом
завещании. - Он взял графин с вином и наполнил оба стакана.
Граф принес кожаный портфель и отпер его ключиком. Он вынул небольшой
конверт и протянул его другу.
- Я? - спросил он.
- Да. Графиня выразила желание, чтобы ты вскрыл его.
Фламандец колебался одно мгновение, потом сломал печать. Разорвав
конверт, он вынул лиловую бумагу и громко прочел несколько строк,
написанных твердым, прямым почерком:
"Последняя воля Станиславы д'Асп.
Я желаю, чтобы то, что останется от меня три года спустя после моего
погребения, было вынуто из гроба и переложено в урну в дворцовой часовне.
При этом не должно быть никакого торжества, и, за исключением садовника,
должны присутствовать только граф Винсент д'Оль-Ониваль и его друг,
господин Ян Ольеслагерс. Вынуть останки из могилы должно после полудня,
пока светит солнце, и до заката солнца останки мои должны быть положены в
урну и отнесены в капеллу. Пусть это будет воспоминанием о великой любви
ко мне графа.
Замок Ронваль, 25.VI.04. Станислава, графиня д'Оль-Ониваль".
Фламандец протянул листок графу:
- Вот - это все.
- Я это хорошо знал; так и она мне говорила. А ты думал, что тут
могло быть что-нибудь другое?
Ян Ольеслагерс стал ходить большими шагами взад и вперед.
- Откровенно говоря - да! Разве ты не говорил, что этот обычай
хоронить членов вашей семьи всегда соблюдается оставшимися в живых
родственниками?
- Да.
- И что ты во всяком случае оказал бы эту честь Станиславе?
- Безусловно!
- Но почему же тогда, скажи ради Бога, заставила она тебя дважды
поклясться в том, что подразумевается само собою, - да еще так
торжественно поклясться?
Граф взял в руки фотографию графини и долго смотрел на нее.
- Это моя вина, - сказал он, - моя великая вина. Иди, сядь здесь, я
все объясню тебе. Вот видишь, графиня верила в мою любовь к ней. И когда
эта любовь в первый раз обманула ее ожидания, то для нее это было то же
самое, что упасть в бездну. Когда я ей отказал в том, о чем она просила
меня, она думала, что я шучу. Так она была уверена, что в силу моей любви
к ней я исполню то, о чем она меня просила. И когда она увидела мою
слабость, когда она убедилась в том, что я не отпущу ее, когда она
потеряла то единственное, во что верила, тогда в ней произошла странная
перемена.
1 2 3 4 5 6 7 8
все мои предки были сперва похоронены на маленьком кладбище, среди
которого стоит часовня. И только по прошествии нескольких лет останки из
вырывали из могил, клали в урны из обожженной глины и ставили урны в
часовню. Существует такой нормандский обычай, который, как говорят
хроники, со времен Рожэ Рыжего. Я думаю, что этот обычай установился в
силу необходимости, так как едва ли хоть один из этих искателей
приключений умирал дома. И вот товарищи умершего приносили домой его
останки вдове. Все мои предки покоятся там, как мужчины, так и женщины,
все без исключения. И, конечно, туда я поставил бы также и останки
Станиславы, не дожидаясь, чтобы она сама попросила об этом. Но она не
доверяла мне после того, как это случилось, она думала, быть может, что я
откажу ей в этой чести. Вот почему она заставила меня поклясться.
- Она не доверяла тебе?
- Да. До такой степени, что мое обещание и моя клятва не показались
ей достаточными. Во время своей болезни она мучительно ворочалась на
подушках, тяжело вздыхала и скрипела зубами. Но вот однажды она вдруг
попросила меня позвать священника. Я послал за ним, и она с нетерпением
ждала его прихода. Когда он наконец пришел, то она спросила его, какая
клятва считается для христиан наиболее священной; он ответил: "Клятва,
произнесенная над Распятием". Потом она спросила его, разрешает ли Церковь
от клятвы, данной неверующему. Старый деревенский священник пришел в
смущение: он на знал, что ответить, и наконец сказал, что каждая клятва
священна, но что, может быть, Церковь при известных обстоятельствах... Тут
графиня ухватилась за него обеими руками, приподнялась с постели и
воскликнула:
- Я хочу сделаться христианкой!
Священник колебался и ответил не сразу.
Но графиня была настойчива, не отставала от него и крикнула ему:
- Разве вы не слышите? Я хочу сделаться христианкой!
Рассказывая все это, граф ни разу не поднял голоса, но он задыхался,
и на лбу у него выступили капельки пота. Он взял стакан, который ему
протягивал его друг и осушил его. Потом он продолжал:
- Священник стал наставлять ее, тихо и ласково, но в немногих словах.
Он рассказал ей о сущности нашей веры, стараясь не слишком утомлять
умирающую. После этого он крестил и причастил ее. Когда обряд был окончен,
она еще раз взяла за руку священника. Голос ее был такой кроткий и
счастливый, как у ангела; она сказала ему:
- Прошу вас, подарите мне это Распятие.
Священник дал ей распятие, и она крепко схватила его обеими руками.
- Скажите, - продолжала она, обращаясь к священнику, - если
христианин поклянется в чем-нибудь на этом Распятии, то ведь он должен
сдержать свою клятву?
- Да!
- Нерушимо?
- Нерушимо...
Она тяжело опустилась на подушки.
- Благодарю вас.
- Денег у меня нет, но я даю вам все мои драгоценности. Продайте их,
а деньги раздайте бедным.
В этот вечер она не произнесла больше ни слова. Но утром она знаками
подозвала меня к постели. Она сказала мне, что ее последняя воля находится
в запечатанном конверте в ее портфеле. Я должен вскрыть его только три
года спустя и в твоем присутствии.
- В моем присутствии?
- Да. Она заставила меня опуститься на колени и потребовала, чтобы я
еще раз поклялся ей в точности исполнить ее последнюю волю. Я уверил ее,
что сдержу клятву, данную ей накануне, но она не удовлетворилась этим. Она
заставила меня поднять мою правую руку, а левую положить на Распятие,
которое она не выпускала из рук; медленно произносила она слова, которые я
повторял за нею. Таким образом я поклялся ей два раза.
- И тогда она умерла?
- Да, вскоре после этого. Священник еще раз пришел к ней и
напутствовал ее. Но я не знаю, слышала ли она его на этот раз. Только,
когда он заговорил о воскресении мертвых и о том, что она увидится со
мной, она слегка повернула голову и сказала: "Да, верьте этому: меня он
наверное еще увидит". Это были ее последние слова. Говоря это, она тихо
улыбнулась, и эта улыбка осталась у нее на лице после того, как она
заснула вечным сном.
Граф встал и направился к двери.
- Теперь я принесу ее завещание.
Ян Ольеслагерс посмотрел ему вслед.
- Бедняга, - пробормотал он, - воображаю, какая чертовщина в этом
завещании. - Он взял графин с вином и наполнил оба стакана.
Граф принес кожаный портфель и отпер его ключиком. Он вынул небольшой
конверт и протянул его другу.
- Я? - спросил он.
- Да. Графиня выразила желание, чтобы ты вскрыл его.
Фламандец колебался одно мгновение, потом сломал печать. Разорвав
конверт, он вынул лиловую бумагу и громко прочел несколько строк,
написанных твердым, прямым почерком:
"Последняя воля Станиславы д'Асп.
Я желаю, чтобы то, что останется от меня три года спустя после моего
погребения, было вынуто из гроба и переложено в урну в дворцовой часовне.
При этом не должно быть никакого торжества, и, за исключением садовника,
должны присутствовать только граф Винсент д'Оль-Ониваль и его друг,
господин Ян Ольеслагерс. Вынуть останки из могилы должно после полудня,
пока светит солнце, и до заката солнца останки мои должны быть положены в
урну и отнесены в капеллу. Пусть это будет воспоминанием о великой любви
ко мне графа.
Замок Ронваль, 25.VI.04. Станислава, графиня д'Оль-Ониваль".
Фламандец протянул листок графу:
- Вот - это все.
- Я это хорошо знал; так и она мне говорила. А ты думал, что тут
могло быть что-нибудь другое?
Ян Ольеслагерс стал ходить большими шагами взад и вперед.
- Откровенно говоря - да! Разве ты не говорил, что этот обычай
хоронить членов вашей семьи всегда соблюдается оставшимися в живых
родственниками?
- Да.
- И что ты во всяком случае оказал бы эту честь Станиславе?
- Безусловно!
- Но почему же тогда, скажи ради Бога, заставила она тебя дважды
поклясться в том, что подразумевается само собою, - да еще так
торжественно поклясться?
Граф взял в руки фотографию графини и долго смотрел на нее.
- Это моя вина, - сказал он, - моя великая вина. Иди, сядь здесь, я
все объясню тебе. Вот видишь, графиня верила в мою любовь к ней. И когда
эта любовь в первый раз обманула ее ожидания, то для нее это было то же
самое, что упасть в бездну. Когда я ей отказал в том, о чем она просила
меня, она думала, что я шучу. Так она была уверена, что в силу моей любви
к ней я исполню то, о чем она меня просила. И когда она увидела мою
слабость, когда она убедилась в том, что я не отпущу ее, когда она
потеряла то единственное, во что верила, тогда в ней произошла странная
перемена.
1 2 3 4 5 6 7 8