Катя велела напустить ванну и со стоном легла в теплую воду. Все тело ее почувствовало наконец смертельную усталость. Она едва доплелась до спальни и заснула, не раскрывая постели. Сквозь сон ей чудились звонки, шаги, голоса, кто-то постучал в дверь, она не отвечала.
Проснулась Катя, когда было совсем темно, - мучительно сжалось сердце. "Что, что?" - испуганно, жалобно спросила она, приподнимаясь на кровати, и с минутку надеялась, что, быть может, все это страшное ей только приснилось... Потом, тоже с минутку, чувствовала обиду и несправедливость, - зачем меня мучают? И, уже совсем проснувшись, поправила волосы, надела туфельки на босу ногу и ясно и покойно подумала: "Больше не хочу".
Не торопясь, Катя открыла дверцу висящего на стене кустарного шкафчика-аптечки и начала читать надписи на пузырьках. Склянку с морфием она раскрыла, понюхала и зажала в кулачке и пошла в столовую за рюмочкой, но по пути остановилась, - в гостиной был свет. "Лиза, это вы?" - тихо спросила Катя, приотворила дверь и увидела сидящего на диване большого человека в военной рубашке, бритая голова его была перевязана черным. Он торопливо встал. У Кати начали дрожать колени, стало пусто под сердцем. Человек глядел на нее расширенными страшными глазами. Прямой рот его был сжат. Это был Рощин, Вадим Петрович. Катя поднесла обе руки к груди. Рощин, не опуская глаз, сказал медленно и твердо:
- Я зашел к вам, чтобы засвидетельствовать почтение. Ваша прислуга рассказала мне о несчастии. Я остался потому, что счел нужным сказать вам, что вы можете располагать мной, всей моей жизнью.
Голос его дрогнул, когда он выговорил последние слова, и худое лицо залилось коричневым румянцем. Катя со всей силой прижимала руки к груди. Рощин понял по глазам, что нужно подойти и помочь ей. Когда он приблизился. Катя, постукивая зубами, проговорила:
- Здравствуйте, Вадим Петрович...
Невольно он поднял руки, чтобы обхватить Катю, - так она была хрупка и несчастна, с судорожно зажатым в кулаке пузырьком, - но сейчас же опустил руки, насупился. Чутьем женщины Катя поняла вдруг: она, несчастная, маленькая, грешная, неумелая, со всеми своими невыплаканными слезами, с жалким пузырьком морфия, стала нужна и дорога этому человеку, молча и сурово ждущему - принять ее душу в свою. Сдерживая слезы, не в силах сказать ничего, разжать зубы, Катя наклонилась к руке Вадима Петровича и прижалась к ней губами и лицом.
42
Положив локти на мраморный подоконник, Даша глядела в окно. За темными лесами, в конце Каменноостровского, полнеба было охвачено закатом. В небе были сотворены чудеса. Сбоку Даши сидел Иван Ильич и глядел на нее не шевелясь, хотя мог шевелиться сколько угодно, - Даша все равно бы никуда теперь не исчезла из этой комнаты с багровым отсветом зари на белой стене.
- Как грустно, как хорошо, - сказала Даша. - Точно мы плывем на воздушном корабле...
Иван Ильич кивнул. Даша сняла руки с подоконника.
- Ужасно хочется музыки, - сказала она. - Сколько времени я не играла? С тех пор, как началась война... Подумай, - все еще война... А мы...
Иван Ильич пошевелился. Даша сейчас же продолжала:
- Когда кончится война - мы займемся музыкой... А помнишь, Иван, как мы лежали с тобой на песке и море находило на песок? Помнишь, какое было море - выцветшее голубое... Мне представляется, что я любила тебя всю жизнь. Иван Ильич опять пошевелился, хотел что-то сказать, но Даша спохватилась: - А чайник-то кипит! - и побежала из комнаты, но в дверях остановилась. Он видел в сумерках только ее лицо, руку, взявшуюся за занавес, и ногу в сером чулке. Даша скрылась. Иван Ильич закинул руки за голову и закрыл глаза.
Даша и Телегин приехали сегодня в два часа дня. Всю ночь им пришлось сидеть в коридоре переполненного вагона на чемоданах. По приезде Даша сейчас же начала раскладывать вещи, заглядывать во все углы, вытирать пыль, восхищалась квартирой и решила все переставить по-другому. Сделать это нужно было немедленно. Снизу позвали швейцара, который вместе с Иваном Ильичом возил из комнаты в комнату шкафы и диваны. Когда перестановка была кончена, Даша попросила Ивана Ильича открыть повсюду форточки, а сама пошла мыться. Она очень долго плескалась, что-то делала с лицом, с волосами и не позволяла входить то в одну, то в другую комнату, хотя главная задача Ивана Ильича за весь этот день была - поминутно встречать Дашу и глядеть на нее.
В сумерки Даша наконец угомонилась. Иван Ильич, вымытый и побритый, пришел в гостиную и сел около Даши. В первый раз после Москвы они были одни, в тишине. Словно опасаясь этой тишины, Даша старалась не молчать. Как она потом призналась Ивану Ильичу, ей вдруг стало страшно, что он скажет ей "особым" голосом: "Ну, что же, Даша?.."
Она ушла посмотреть чайник. Иван Ильич сидел с закрытыми глазами. Она ушла, а воздух был еще полон ее дыханием. Невыразимой прелестью постукивали на кухне Дашины каблучки. Вдруг там что-то зазвенело разбилось и Дашин жалобный голос: "Чашка!" Горячая радость залила Ивана Ильича: "Завтра, когда проснусь, будет не обыкновенное утро, а будет Даша". Он быстро поднялся, Даша появилась в дверях.
- Разбила чашку... Иван, неужели ты хочешь чаю?
- Нет...
Она подошла к Ивану Ильичу и, так как в комнате было совсем темно, положила руки ему на плечи.
- О чем думал? - спросила она тихо.
- О тебе.
- Я знаю. А что обо мне думал?
Ее неясное лицо в сумерках казалось нахмуренным, на самом деле оно улыбалось. Ее грудь дышала ровно, поднималась и опускалась.
- Думал о том, что как-то плохо у меня связано: ты - и что ты - моя жена, - потом я вдруг понял это и пошел тебе сказать, а сейчас опять не помню.
- Ай, ай, - сказала Даша, - садись, а я сбоку. - Иван Ильич сел в кресло, Даша присела сбоку, на подлокотник. - А еще о чем думал?
- Я здесь сидел, когда ты была в кухне, и думал: "В доме поселилось удивительное существо..." Это плохо?
- Да, - ответила Даша задумчиво, - это очень плохо.
- Ты любишь меня, Даша?
- О, - она снизу вверх кивнула головой, - люблю до самой березки.
- До какой березки?
- Разве не знаешь: у каждого в конце жизни - холмик и над ним плакучая береза.
Иван Ильич взял Дашу за плечи. Она с нежностью дала себя прижать. Так же, как давным-давно на берегу моря, поцелуй их был долог, им не хватило дыхания. Даша сказала: "Ах, Иван", - и обхватила его за шею. Она слышала, как тяжело стучит его сердце, ей стало жалко его. Она вздохнула, поднялась с кресла и сказала просто:
- Идем, Иван.
На пятый день по приезде Даша получила от сестры письмо. Катя писала о смерти Николая Ивановича.
"...Я пережила время уныния и отчаяния. Я с ясностью почувствовала, что во веки веков - одна. О, как это страшно!.. Это так страшно, что я решила поскорее избавиться от этого... Ты понимаешь?.. Меня спасло чудо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Проснулась Катя, когда было совсем темно, - мучительно сжалось сердце. "Что, что?" - испуганно, жалобно спросила она, приподнимаясь на кровати, и с минутку надеялась, что, быть может, все это страшное ей только приснилось... Потом, тоже с минутку, чувствовала обиду и несправедливость, - зачем меня мучают? И, уже совсем проснувшись, поправила волосы, надела туфельки на босу ногу и ясно и покойно подумала: "Больше не хочу".
Не торопясь, Катя открыла дверцу висящего на стене кустарного шкафчика-аптечки и начала читать надписи на пузырьках. Склянку с морфием она раскрыла, понюхала и зажала в кулачке и пошла в столовую за рюмочкой, но по пути остановилась, - в гостиной был свет. "Лиза, это вы?" - тихо спросила Катя, приотворила дверь и увидела сидящего на диване большого человека в военной рубашке, бритая голова его была перевязана черным. Он торопливо встал. У Кати начали дрожать колени, стало пусто под сердцем. Человек глядел на нее расширенными страшными глазами. Прямой рот его был сжат. Это был Рощин, Вадим Петрович. Катя поднесла обе руки к груди. Рощин, не опуская глаз, сказал медленно и твердо:
- Я зашел к вам, чтобы засвидетельствовать почтение. Ваша прислуга рассказала мне о несчастии. Я остался потому, что счел нужным сказать вам, что вы можете располагать мной, всей моей жизнью.
Голос его дрогнул, когда он выговорил последние слова, и худое лицо залилось коричневым румянцем. Катя со всей силой прижимала руки к груди. Рощин понял по глазам, что нужно подойти и помочь ей. Когда он приблизился. Катя, постукивая зубами, проговорила:
- Здравствуйте, Вадим Петрович...
Невольно он поднял руки, чтобы обхватить Катю, - так она была хрупка и несчастна, с судорожно зажатым в кулаке пузырьком, - но сейчас же опустил руки, насупился. Чутьем женщины Катя поняла вдруг: она, несчастная, маленькая, грешная, неумелая, со всеми своими невыплаканными слезами, с жалким пузырьком морфия, стала нужна и дорога этому человеку, молча и сурово ждущему - принять ее душу в свою. Сдерживая слезы, не в силах сказать ничего, разжать зубы, Катя наклонилась к руке Вадима Петровича и прижалась к ней губами и лицом.
42
Положив локти на мраморный подоконник, Даша глядела в окно. За темными лесами, в конце Каменноостровского, полнеба было охвачено закатом. В небе были сотворены чудеса. Сбоку Даши сидел Иван Ильич и глядел на нее не шевелясь, хотя мог шевелиться сколько угодно, - Даша все равно бы никуда теперь не исчезла из этой комнаты с багровым отсветом зари на белой стене.
- Как грустно, как хорошо, - сказала Даша. - Точно мы плывем на воздушном корабле...
Иван Ильич кивнул. Даша сняла руки с подоконника.
- Ужасно хочется музыки, - сказала она. - Сколько времени я не играла? С тех пор, как началась война... Подумай, - все еще война... А мы...
Иван Ильич пошевелился. Даша сейчас же продолжала:
- Когда кончится война - мы займемся музыкой... А помнишь, Иван, как мы лежали с тобой на песке и море находило на песок? Помнишь, какое было море - выцветшее голубое... Мне представляется, что я любила тебя всю жизнь. Иван Ильич опять пошевелился, хотел что-то сказать, но Даша спохватилась: - А чайник-то кипит! - и побежала из комнаты, но в дверях остановилась. Он видел в сумерках только ее лицо, руку, взявшуюся за занавес, и ногу в сером чулке. Даша скрылась. Иван Ильич закинул руки за голову и закрыл глаза.
Даша и Телегин приехали сегодня в два часа дня. Всю ночь им пришлось сидеть в коридоре переполненного вагона на чемоданах. По приезде Даша сейчас же начала раскладывать вещи, заглядывать во все углы, вытирать пыль, восхищалась квартирой и решила все переставить по-другому. Сделать это нужно было немедленно. Снизу позвали швейцара, который вместе с Иваном Ильичом возил из комнаты в комнату шкафы и диваны. Когда перестановка была кончена, Даша попросила Ивана Ильича открыть повсюду форточки, а сама пошла мыться. Она очень долго плескалась, что-то делала с лицом, с волосами и не позволяла входить то в одну, то в другую комнату, хотя главная задача Ивана Ильича за весь этот день была - поминутно встречать Дашу и глядеть на нее.
В сумерки Даша наконец угомонилась. Иван Ильич, вымытый и побритый, пришел в гостиную и сел около Даши. В первый раз после Москвы они были одни, в тишине. Словно опасаясь этой тишины, Даша старалась не молчать. Как она потом призналась Ивану Ильичу, ей вдруг стало страшно, что он скажет ей "особым" голосом: "Ну, что же, Даша?.."
Она ушла посмотреть чайник. Иван Ильич сидел с закрытыми глазами. Она ушла, а воздух был еще полон ее дыханием. Невыразимой прелестью постукивали на кухне Дашины каблучки. Вдруг там что-то зазвенело разбилось и Дашин жалобный голос: "Чашка!" Горячая радость залила Ивана Ильича: "Завтра, когда проснусь, будет не обыкновенное утро, а будет Даша". Он быстро поднялся, Даша появилась в дверях.
- Разбила чашку... Иван, неужели ты хочешь чаю?
- Нет...
Она подошла к Ивану Ильичу и, так как в комнате было совсем темно, положила руки ему на плечи.
- О чем думал? - спросила она тихо.
- О тебе.
- Я знаю. А что обо мне думал?
Ее неясное лицо в сумерках казалось нахмуренным, на самом деле оно улыбалось. Ее грудь дышала ровно, поднималась и опускалась.
- Думал о том, что как-то плохо у меня связано: ты - и что ты - моя жена, - потом я вдруг понял это и пошел тебе сказать, а сейчас опять не помню.
- Ай, ай, - сказала Даша, - садись, а я сбоку. - Иван Ильич сел в кресло, Даша присела сбоку, на подлокотник. - А еще о чем думал?
- Я здесь сидел, когда ты была в кухне, и думал: "В доме поселилось удивительное существо..." Это плохо?
- Да, - ответила Даша задумчиво, - это очень плохо.
- Ты любишь меня, Даша?
- О, - она снизу вверх кивнула головой, - люблю до самой березки.
- До какой березки?
- Разве не знаешь: у каждого в конце жизни - холмик и над ним плакучая береза.
Иван Ильич взял Дашу за плечи. Она с нежностью дала себя прижать. Так же, как давным-давно на берегу моря, поцелуй их был долог, им не хватило дыхания. Даша сказала: "Ах, Иван", - и обхватила его за шею. Она слышала, как тяжело стучит его сердце, ей стало жалко его. Она вздохнула, поднялась с кресла и сказала просто:
- Идем, Иван.
На пятый день по приезде Даша получила от сестры письмо. Катя писала о смерти Николая Ивановича.
"...Я пережила время уныния и отчаяния. Я с ясностью почувствовала, что во веки веков - одна. О, как это страшно!.. Это так страшно, что я решила поскорее избавиться от этого... Ты понимаешь?.. Меня спасло чудо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80