Он, легко приподнявшись, взял с дальнего края стола большую коробку с мармеладом и предложил Елизавете Киевне.
- Нет, нет, не хочу, - сказала она и чувствовала, как стучит сердце, слабеет тело. - Ну, скажите, а вы?
Жадов наморщил кожу на лбу, лицо его покрылось мелкими неожиданными морщинами, стало старое.
- Что - а вы? - повторил он резко. - Вчера я застрелил жида за сараем. Хотите знать - приятно это или нет? Какая чепуха!
Он стиснул острыми зубами папиросу и чиркнул спичку, и плоские пальцы, державшие ее, были тверды, но папироса так и не попала в огонек, не закурилась.
- Да, я пьян, извиняюсь, - сказал он и бросил спичку, догоревшую до ногтей. - Пойдемте на воздух.
Елизавета Киевна поднялась, как во сне, и пошла за ним к узкому лазу из убежища. Вдогонку закричали пьяные, веселые голоса, и Марья Ивановна, рванув гитару, затянула басом: "Дышала ночь восторгом сладострастья..."
На воле остро пахло весенней прелью, было темно и тихо. Жадов быстро шел по мокрой траве, засунув руки в карманы. Елизавета Киевна шла немного позади него, не переставая улыбаться. Вдруг он остановился и отрывисто спросил:
- Ну, так что же?
У нее запылали уши. Сдержав спазму в горле, она ответила едва слышно:
- Не знаю.
- Пойдемте. - Он кивнул в сторону темнеющей крыши сарая. Через несколько шагов он опять остановился и крепко взял Елизавету Киевну за руку ледяной рукой.
- Я сложен, как бог, - проговорил он с неожиданной горячностью. - Я рву двугривенные. Каждого человека я вижу насквозь, как стеклянного... Ненавижу! - Он запнулся, точно вспомнив о чем-то, и топнул ногой. - Эти все хи-хи, ха-ха, пенье, трусливые разговоры - мерзость! Они все, как червяки в теплом навозе... Я их давлю... Слушайте... Я вас не люблю, не могу! Не буду любить... Не обольщайтесь... Но вы мне нужны... Мне отвратительно это чувство зависимости... Вы должны понять... - Он сунул руки свои под локти Елизаветы Киевны, сильно привлек ее и прижался к виску губами, сухими и горячими, как уголь.
Она рванулась, чтобы освободиться, но он так стиснул ее, что хрустнули кости, и она уронила голову, тяжело повисла на его руках.
- Вы не такая, как те, как все, - проговорил он, - я вас научу... - Он вдруг замолчал, поднял голову. В темноте вырастал резкий, сверлящий звук.
- А, черт! - сказал Жадов сквозь зубы.
Сейчас же вдалеке грохнул разрыв. Елизавета Киевна опять рванулась, но Жадов еще сильнее сжал ее. Она проговорила отчаянно:
- Пустите же меня!
Разорвался второй снаряд. Жадов продолжал что-то бормотать, и вдруг совсем рядом за сараем взлетел черно-огненный столб, грохотом взрыва швырнуло высоко горящие пучки соломы.
Елизавета Киевна рванулась из его рук и побежала к убежищу.
Оттуда, из лаза, поспешно выходили офицеры, оглядываясь на пылающий сарай, рысцой побежали по черно-изрытой от косого света земле, - одни налево к леску, где были окопы, другие - направо - в ход сообщения, ведущий к предмостному укреплению. За рекой, далеко за холмами, грохотали немецкие батареи. Обстрел начался с двух мест, - били направо - по мосту, и налево - по переправе, которая вела к фольварку, недавно занятому на той стороне реки ротой Усольского полка. Часть огня была сосредоточена на русских батареях.
Елизавета Киевна видела, как Жадов, без шапки, засунув руки в карманы, шагал прямо через поле к пулеметному гнезду. И вдруг на месте его высокой фигуры вырос косматый, огненно-черный круг. Елизавета Киевна закрыла глаза. Когда она опять взглянула, - Жадов шел левее, все так же раздвинув локти. Капитан Тетькин, стоявший с биноклем около Елизаветы Киевны, крикнул сердито:
- Говорил я - на какой нам черт этот фольварк! Теперь, пожалуйте, глядите, - всю переправу разворочали. Ах, сволочи! - И опять уставился в бинокль. - Ах, сволочи, лупят прямо по фольварку! Пропала шестая рота. Эх! - отвернулся и шибко поскреб голый затылок. - Шляпкин!
- Здесь, - быстро ответил маленький носатый человек в папахе.
- Говорили с фольварком?
- Сообщение прервано.
- Передайте в восьмую роту, чтобы послали подкрепление на фольварк.
- Слушаюсь, - ответил Шляпкин, отчетливо отнимая руку от виска, отошел два шага и остановился.
- Поручик Шляпкин! - свирепо опять позвал капитан.
- Здесь.
- Потрудитесь исполнить приказание.
- Слушаюсь. - Шляпкин отошел подальше и, нагнув голову, стал тросточкой ковырять землю.
- Поручик Шляпкин! - заорал капитан.
- Здесь.
- Вы человеческий язык понимаете или не понимаете?
- Так точно, понимаю.
- Передайте в восьмую роту приказание. От себя скажите, чтобы его не исполняли. Они и сами не идиоты, чтобы посылать туда людей. Пускай пошлют человек пятнадцать к переправе отстреливаться. Сейчас же сообщите в дивизию, что восьмая рота молодецким ударом форсирует переправу. А потери мы покажем из шестой роты. Идите. Да убирайтесь вы, барышня, - обернулся он к Елизавете Киевне, - убирайтесь к чертовой матери отсюда, сейчас начнется обстрел.
В это время с шипом пронесся снаряд и ударил поблизости.
22
Жадов лежал у самой щели пулеметного блиндажа и с жадностью, не отрываясь от бинокля, следил за боем. Блиндаж был вырыт на скате лесистого холма. У подножья его пологой дугой загибалась река; направо валил клубами только что загоревшийся мост; за ним на той стороне в травяном болоте виднелась изломанная линия окопов, где сидела первая рота усольцев, левее их вился в камышах ручей, впадающий в речку; еще левее, за ручьем, пылали три здания фольварка; за ними в вынесенных углом окопах сидела шестая рота. Шагах в трехстах от нее начинались немецкие линии, идущие затем направо вдаль, к лесистым холмам.
От пламени двух пожаров река казалась грязно-багровой, и вода в ней кипела от множества падающих снарядов, взлетала фонтанами, окутывалась бурыми облаками.
Наиболее сильный артиллерийский огонь был сосредоточен на фольварке. Над пылающими зданиями поминутно блистали разрывы шрапнелей, и по сторонам углом сломанной черты окопов взлетали космато-черные столбы. Из-за ручья, в тростниках и траве, вспыхивали иголочки ружейной стрельбы.
Рррррах, ррррррах, - сотрясали воздух разрывы тяжелых снарядов. Ппах, ппах, ппах, - слабо лопалась шрапнель над рекой, над лугами и на этой стороне, над окопами второй, третьей и четвертой роты. Ррррруу, рррруу, катился громовой грохот из-за холмов, где зарницами вспыхивали двенадцать немецких батарей. Сссык, сссык, - свистали в воздухе, уносясь за эти холмы, ответные наши снаряды. От шума ломило в уши, давило грудь, злоба подкатывала под сердце.
Так продолжалось долго, очень долго. Жадов взглянул на светящиеся часы: показывало половину третьего, значит - уже светает, и надо ждать атаки.
Действительно, грохот артиллерийской стрельбы усилился, еще сильнее закипела вода в реке, снаряды били по переправам и холмам по этой стороне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80