- Екатерина Дмитриевна, с шелковым чулком, натянутым на руку, обернулась и внимательно взглянула на сестру. - Главное, я не нужна самой себе такая. Вроде того, если бы человек решил есть одну сырую морковь и считал бы, что это его ставит гораздо выше остальных людей.
- Не понимаю тебя, - сказала Екатерина Дмитриевна.
Даша поглядела на ее спину и вздохнула.
- Все нехороши, всех я осуждаю. Один глуп, другой противный, третий грязный. Одна я хороша. Я здесь чужая, мне очень тяжело от этого. Я и тебя осуждаю, Катя.
- За что? - не оборачиваясь, тихо спросила Екатерина Дмитриевна.
- Нет, ты пойми. Хожу с задранным носом, - вот и все достоинства. Просто - это глупо, и мне надоело быть чужой среди вас всех. Одним словом, понимаешь, мне очень нравится один человек.
Даша проговорила это, опустив голову; засунула палец в хрустальный флакончик и не могла его оттуда вытащить.
- Ну, что же, девочка, слава богу, если нравится. Будешь счастлива. Кому же и счастье, как не тебе, - Екатерина Дмитриевна легонько вздохнула.
- Видишь ли, Катя, все это не так просто. По-моему, - я не люблю его.
- Если нравится, - полюбишь.
- В том-то и дело, что он мне не нравится.
Тогда Екатерина Дмитриевна закрыла дверцу шкафа и остановилась около Даши.
- Ты же только что сказала, что нравится... Вот" действительно...
- Катюша, не придирайся. Помнишь англичанина в Сестрорецке, вот тот и нравился, была даже влюблена.
Но тогда я была сама собой... Злилась, пряталась, по ночам ревела. А этот... Я даже не знаю, - он ли это... Нет, он, он, он... Смутил меня... И вся я другая теперь. Точно дыму какого-то нанюхалась... Войди он сейчас ко мне в комнату, - не пошевелюсь... делай, что хочешь...
- Даша, что ты говоришь?
Екатерина Дмитриевна присела на стул к сестре, привлекла ее, взяла ее горячую руку, поцеловала в ладонь, но Даша медленно освободилась, вздохнула, подперла голову и долго глядела на синеющее окно, на звезды.
- Даша, как его зовут?
- Алексей Алексеевич Бессонов.
Тогда Катя пересела на стул, рядом, положила руку на горло и сидела не двигаясь. Даша не видела ее лица, - оно все было в тени, - но чувствовала, что сказала ей что-то ужасное.
"Ну, и тем лучше", - отворачиваясь, подумала она. И от этого "тем лучше" стало легко и пусто.
- Почему, скажи, пожалуйста, другие все могут, а я не могу? Два года слышу про шестьсот шестьдесят шесть соблазнов, а всего-то за всю жизнь один раз целовалась с гимназистом на катке.
Она вздохнула громко и замолчала. Екатерина Дмитриевна сидела теперь согнувшись, опустив руки на колени.
- Бессонов очень дурной человек, - проговорила она, - он страшный человек, Дашенька. Ты слушаешь меня?
- Да.
- Он всю тебя сломает.
- Ну, что же теперь поделаешь.
- Я не хочу этого. Пусть лучше другие... Но не ты, не ты, милочка.
- Нет, вороненок не хорош, он черен телом и душой, - сказала Даша, чем же Бессонов плох, скажи?
- Не могу сказать... Не знаю... Но я содрогаюсь, когда думаю о нем.
- А ведь он тебе тоже, кажется, нравился немножко?
- Никогда... Ненавижу!.. Храни тебя господь от него.
- Вот видишь, Катюша... Теперь уж я наверно попаду к нему в сети.
- О чем ты говоришь?.. Мы с ума сошли обе.
Но Даше именно этот разговор и нравился, точно шла на цыпочках по дощечке. Нравилось, что волнуется Катя. О Бессонове она почти уже не думала, но нарочно принялась рассказывать про свои чувства к нему, описывала встречи, его лицо. Все это преувеличивала, и выходило так, будто она ночи напролет томится и чуть ли не сейчас готова бежать к Бессонову. Под конец ей самой стало смешно, захотелось схватить Катю за плечи, расцеловать: "Вот уж кто дурочка, так это ты, Катюша". Но Екатерина Дмитриевна вдруг соскользнула со стула на коврик, обхватила Дашу, легла лицом в ее колени и, вздрагивая всем телом, крикнула как-то страшно даже:
- Прости, прости меня... Даша, прости меня!
Даша перепугалась. Нагнулась к сестре и от страха и жалости сама заплакала, всхлипывая, стала спрашивать, - о чем она говорит, за что ее простить? Но Екатерина Дмитриевна стиснула зубы и только ласкала сестру, целовала ей руки.
За обедом Николай Иванович, взглянув на обеих сестер, сказал:
- Так-с. А нельзя ли и мне быть посвященным в причину сих слез?
- Причина слез - мое гнусное настроение, - сейчас же ответила Даша, успокойся, пожалуйста, и без тебя понимаю, что не стою мизинчика твоей супруги.
В конце обеда, к кофе, пришли гости. Николай Иванович решил, что по случаю семейных настроений необходимо поехать в кабак. Куличек стал звонить в гараж, Катю и Дашу послали переодеваться. Пришел Чирва и, узнав, что собираются в кабак, неожиданно рассердился:
- В конце концов от этих непрерывных кутежей страдает кто? Русская литература-с. - Но и его взяли в автомобиль вместе с другими.
В "Северной Пальмире" было полно народа и шумно, огромная зала в подвале ярко залита белым светом хрустальных люстр. Люстры, табачный дым, поднимающийся из партера, тесно поставленные столики, люди во фраках и голые плечи женщин, цветные парики на них - зеленые, лиловые и седые, пучки снежных эспри, драгоценные камни, дрожащие на шеях и в ушах снопиками оранжевых, синих, рубиновых лучей, скользящие в темноте лакеи, испитой человек с поднятыми руками и магическая его палочка, режущая воздух перед занавесом малинового бархата, блестящая медь труб, - все это множилось в зеркальных стенах, и казалось, будто здесь, в бесконечных перспективах, сидит все человечество, весь мир.
Даша, потягивая через соломинку шампанское, наблюдала за столиками. Вот, перед запотевшим ведром и кожурой от лангуста, сидит бритый человек с напудренными щеками. Глаза его полузакрыты, рот презрительно сжат. Очевидно, сидит и думает о том, что в конце концов электричество потухнет и все люди умрут, - стоит ли радоваться чему-нибудь.
Вот заколыхался и пошел в обе стороны занавес. На эстраду выскочил маленький японец с трагическими морщинами, и замелькали вокруг в воздухе пестрые шары, тарелки, факелы. Даша подумала:
"Почему Катя сказала - прости, прости?"
И вдруг точно обручем стиснуло голову, остановилось сердце. "Неужели?" Но она тряхнула головой, вздохнула глубоко, не дала даже подумать себе, что - "неужели", и поглядела на сестру.
Екатерина Дмитриевна сидела на другом конце стола такая утомленная, печальная и красивая, что у Даши глаза налились слезами. Она поднесла палец к губам и незаметно дунула на него. Это был условный знак. Катя увидела, поняла и нежно, медленно улыбнулась.
Часов около двух начался спор - куда ехать? Екатерина Дмитриевна попросилась домой. Николай Иванович говорил, что как все, так и он, а "все" решили ехать "дальше".
И тогда Даша сквозь поредевшую толпу увидела Бессонова. Он сидел, положив локоть далеко на стол, и внимательно слушал Акундина, который с полуизжеванной папироской во рту говорил ему что-то, резко чертя ногтем по скатерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
- Не понимаю тебя, - сказала Екатерина Дмитриевна.
Даша поглядела на ее спину и вздохнула.
- Все нехороши, всех я осуждаю. Один глуп, другой противный, третий грязный. Одна я хороша. Я здесь чужая, мне очень тяжело от этого. Я и тебя осуждаю, Катя.
- За что? - не оборачиваясь, тихо спросила Екатерина Дмитриевна.
- Нет, ты пойми. Хожу с задранным носом, - вот и все достоинства. Просто - это глупо, и мне надоело быть чужой среди вас всех. Одним словом, понимаешь, мне очень нравится один человек.
Даша проговорила это, опустив голову; засунула палец в хрустальный флакончик и не могла его оттуда вытащить.
- Ну, что же, девочка, слава богу, если нравится. Будешь счастлива. Кому же и счастье, как не тебе, - Екатерина Дмитриевна легонько вздохнула.
- Видишь ли, Катя, все это не так просто. По-моему, - я не люблю его.
- Если нравится, - полюбишь.
- В том-то и дело, что он мне не нравится.
Тогда Екатерина Дмитриевна закрыла дверцу шкафа и остановилась около Даши.
- Ты же только что сказала, что нравится... Вот" действительно...
- Катюша, не придирайся. Помнишь англичанина в Сестрорецке, вот тот и нравился, была даже влюблена.
Но тогда я была сама собой... Злилась, пряталась, по ночам ревела. А этот... Я даже не знаю, - он ли это... Нет, он, он, он... Смутил меня... И вся я другая теперь. Точно дыму какого-то нанюхалась... Войди он сейчас ко мне в комнату, - не пошевелюсь... делай, что хочешь...
- Даша, что ты говоришь?
Екатерина Дмитриевна присела на стул к сестре, привлекла ее, взяла ее горячую руку, поцеловала в ладонь, но Даша медленно освободилась, вздохнула, подперла голову и долго глядела на синеющее окно, на звезды.
- Даша, как его зовут?
- Алексей Алексеевич Бессонов.
Тогда Катя пересела на стул, рядом, положила руку на горло и сидела не двигаясь. Даша не видела ее лица, - оно все было в тени, - но чувствовала, что сказала ей что-то ужасное.
"Ну, и тем лучше", - отворачиваясь, подумала она. И от этого "тем лучше" стало легко и пусто.
- Почему, скажи, пожалуйста, другие все могут, а я не могу? Два года слышу про шестьсот шестьдесят шесть соблазнов, а всего-то за всю жизнь один раз целовалась с гимназистом на катке.
Она вздохнула громко и замолчала. Екатерина Дмитриевна сидела теперь согнувшись, опустив руки на колени.
- Бессонов очень дурной человек, - проговорила она, - он страшный человек, Дашенька. Ты слушаешь меня?
- Да.
- Он всю тебя сломает.
- Ну, что же теперь поделаешь.
- Я не хочу этого. Пусть лучше другие... Но не ты, не ты, милочка.
- Нет, вороненок не хорош, он черен телом и душой, - сказала Даша, чем же Бессонов плох, скажи?
- Не могу сказать... Не знаю... Но я содрогаюсь, когда думаю о нем.
- А ведь он тебе тоже, кажется, нравился немножко?
- Никогда... Ненавижу!.. Храни тебя господь от него.
- Вот видишь, Катюша... Теперь уж я наверно попаду к нему в сети.
- О чем ты говоришь?.. Мы с ума сошли обе.
Но Даше именно этот разговор и нравился, точно шла на цыпочках по дощечке. Нравилось, что волнуется Катя. О Бессонове она почти уже не думала, но нарочно принялась рассказывать про свои чувства к нему, описывала встречи, его лицо. Все это преувеличивала, и выходило так, будто она ночи напролет томится и чуть ли не сейчас готова бежать к Бессонову. Под конец ей самой стало смешно, захотелось схватить Катю за плечи, расцеловать: "Вот уж кто дурочка, так это ты, Катюша". Но Екатерина Дмитриевна вдруг соскользнула со стула на коврик, обхватила Дашу, легла лицом в ее колени и, вздрагивая всем телом, крикнула как-то страшно даже:
- Прости, прости меня... Даша, прости меня!
Даша перепугалась. Нагнулась к сестре и от страха и жалости сама заплакала, всхлипывая, стала спрашивать, - о чем она говорит, за что ее простить? Но Екатерина Дмитриевна стиснула зубы и только ласкала сестру, целовала ей руки.
За обедом Николай Иванович, взглянув на обеих сестер, сказал:
- Так-с. А нельзя ли и мне быть посвященным в причину сих слез?
- Причина слез - мое гнусное настроение, - сейчас же ответила Даша, успокойся, пожалуйста, и без тебя понимаю, что не стою мизинчика твоей супруги.
В конце обеда, к кофе, пришли гости. Николай Иванович решил, что по случаю семейных настроений необходимо поехать в кабак. Куличек стал звонить в гараж, Катю и Дашу послали переодеваться. Пришел Чирва и, узнав, что собираются в кабак, неожиданно рассердился:
- В конце концов от этих непрерывных кутежей страдает кто? Русская литература-с. - Но и его взяли в автомобиль вместе с другими.
В "Северной Пальмире" было полно народа и шумно, огромная зала в подвале ярко залита белым светом хрустальных люстр. Люстры, табачный дым, поднимающийся из партера, тесно поставленные столики, люди во фраках и голые плечи женщин, цветные парики на них - зеленые, лиловые и седые, пучки снежных эспри, драгоценные камни, дрожащие на шеях и в ушах снопиками оранжевых, синих, рубиновых лучей, скользящие в темноте лакеи, испитой человек с поднятыми руками и магическая его палочка, режущая воздух перед занавесом малинового бархата, блестящая медь труб, - все это множилось в зеркальных стенах, и казалось, будто здесь, в бесконечных перспективах, сидит все человечество, весь мир.
Даша, потягивая через соломинку шампанское, наблюдала за столиками. Вот, перед запотевшим ведром и кожурой от лангуста, сидит бритый человек с напудренными щеками. Глаза его полузакрыты, рот презрительно сжат. Очевидно, сидит и думает о том, что в конце концов электричество потухнет и все люди умрут, - стоит ли радоваться чему-нибудь.
Вот заколыхался и пошел в обе стороны занавес. На эстраду выскочил маленький японец с трагическими морщинами, и замелькали вокруг в воздухе пестрые шары, тарелки, факелы. Даша подумала:
"Почему Катя сказала - прости, прости?"
И вдруг точно обручем стиснуло голову, остановилось сердце. "Неужели?" Но она тряхнула головой, вздохнула глубоко, не дала даже подумать себе, что - "неужели", и поглядела на сестру.
Екатерина Дмитриевна сидела на другом конце стола такая утомленная, печальная и красивая, что у Даши глаза налились слезами. Она поднесла палец к губам и незаметно дунула на него. Это был условный знак. Катя увидела, поняла и нежно, медленно улыбнулась.
Часов около двух начался спор - куда ехать? Екатерина Дмитриевна попросилась домой. Николай Иванович говорил, что как все, так и он, а "все" решили ехать "дальше".
И тогда Даша сквозь поредевшую толпу увидела Бессонова. Он сидел, положив локоть далеко на стол, и внимательно слушал Акундина, который с полуизжеванной папироской во рту говорил ему что-то, резко чертя ногтем по скатерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80