Он не только учится прямохождению, но и овладевает непростым искусством ориентироваться в сложном мире, сурово наказывающем его силой тяжести. И вот тогда наконец ребенок действительно идет.
Способность ходить и видеть (движение и восприятие) действительно классная штука. Эту способность мы в определенной степени делим с некоторыми животными, но машины не обладают ею. Если машины когда-нибудь станут «учиться» ходить, они наверняка не ограничат этот процесс логическим или рациональным анализом. Скорее они будут копировать простейшие формы движения у простейших существ, например насекомых.
Это важнейшее знание о самих себе позволит нам избавиться от устаревших представлений о будущем как о чем-то хромированном, гладком, безупречном, роботоподобном и стерильном. Это вовсе не приметы развитых технологий, а особенности дизайна модернистских машин 1930-х годов. Люди вообще-то покрыты кожей, не имеют идеально ровных линий, часто руководствуются интуицией и совсем не стерильны. Уж с нашими биологическими особенностями ничего не поделаешь. Мы, люди, не становимся машиноподобными, напротив, качества, отличающие нас от машин, кажутся наиболее многообещающими сточки зрения развития технологий.
Технология не заключается в успешной замене человеческой мысли разумом машин. Среди нас не разгуливают ни роботы, ни андроиды, пытающиеся сойти за людей. Машинам нечему нас учить. Компьютеры не маршируют по пути эволюции за главным призом – человеческим сознанием. Если нам понадобится метафора для характеристики технологического прогресса, эта никак не подойдет. Напротив, информационные сети похожи на необиологические джунгли с крошечными бессловесными тварями, проникающими в каждую нишу. Необиологическая технология подражает жизни. Большинство живых существ – это бактерии, значит, большая часть животных на Земле примитивна. Силиконовые чипы в большинстве своем действительно очень малы, тоже бессловесны, и немногое из того, что они делают, можно заметить. Технология становится меньше, незаметнее, делаясь более скрытной и более всепроникающей.
Это очень важное достижение, но его трудно охарактеризовать как «прогресс». Вряд ли можно одобрять многие его аспекты. Но большинство американцев не удосужится забивать себе мозги теорией Кевина Келли, дабы попытаться ее опровергнуть. И они сожалеют об этом ничуть не больше, чем моя дочь сожалеет о времени, которое она провела за компьютером, погружаясь в технонаркотический транс, называемый в их среде «вебсерфингом».
Американцы даже не удосуживаются сбавить темп, чтобы заметить, что происходит. Им проще, когда ситуация не поддается контролю, она им даже нравится, и они с удовольствием экспортируют ее. Пока Кевин Келли издавал журнал Wired, – а этим он занимался целых семь лет, – эмерсоновская «страна акционеров» [15] изо всех сил неслась к своему будущему, обгоняя даже его перо. Ее граждане, возможно, так никогда и не прочитают Кевина Келли, но инстинктивно поверят в его теорию значительно больше, чем в любую устаревшую в XXI веке формулу здравого смысла. Финансовая аристократия Уоллстрит была страшно шокирована соотношением цен и прибылей, не имевших ничего общего с финансовой реальностью. Она пыталась отстоять собственное понимание здравого смысла даже не семь, а семнадцать лет. Но так как финансовая реальность фактически является не реальностью, а результатом общественного договора, то и биржевой «мыльный пузырь», существовавший семнадцать лет, фактически не является «мыльным пузырем».
В сетевом мире необиологической цивилизации все рынки – «мыльные пузыри», это стакан газировки, постоянно полный пузырей. «Новая экономика» в духе Кевина Келли не обещает постоянно высоких котировок. Единственное, что в ней постоянно, – это «постоянная нестабильность». В угнетенном, обрушившемся рынке не больше здравого смысла, чем в маниакально раздутом.
Когда такой пузырь надут – все безудержно веселятся, когда же пузырь лопается – все начинают горько сожалеть о собственном энтузиазме. В действительности же ничего не остается. «Гарантии качества»? «Надежность вкладов»? Какие гарантии, какая надежность? Нестабильность Сети проникла во все ниши.
Доткомы могут скончаться в муках, но таковы и все остальные компании, компании всех сортов и разновидностей. Крупнейшие нефтяные компании, гигантские автомобилестроительные предприятия, надежнейшие горнодобывающие концерны – не важно, насколько они «аналоговые», насколько незыблемы, насколько удалены от мира цифровых данных, – все уязвимы. Их структура, их способность контролировать обстоятельства – предмет для школы XXI века, пронизанной сетями. Сети настолько же постоянны, как и железные дороги в эпоху Эмерсона. Невозможно ничего выиграть, отвергая или не признавая их. Победу в Гражданской войне в Соединенных Штатах одержала та сторона, у которой было больше железных дорог.
Новая экономика, которую Кевин Келли описывает в своей книге «Новые правила для новой экономики», ничуть не привлекательнее и не разумнее старой. Она, без сомнения, и не более «демократична», так как, хотя теперь больше людей торгуют акциями, традиционное собрание держателей акций имеет все меньше и меньше общего с происходящим в Америке. Необиологическую новую экономику, пожалуй, лучше всего понять, представив, что акул и китов с Уолл-стрит сменили вездесущие муравьи и тараканы. Это очень ново и страшно неприятно. Но очень по-американски. Можно было бы охарактеризовать это с помощью какого-нибудь технологического жаргона, но уж больно сильны здесь элементы культурной преемственности. Это во многих отношениях апофеоз Эмерсона.
Ну и хватит о месте, где наши дети могут добиться процветания. Как насчет наших культурных ценностей? Здесь вновь мы учимся у Эмерсона, провозгласившего два основных достоинства образованного человека. А именно бесстрашную приверженность божественной истине и здоровое демократическое презрение наскучившим банальностям разлагающейся аристократии.
Для моей дочери обе эти формулировки совершенно лишены смысла. Ей пришлось бы долго и упорно разъяснять их в деталях хотя бы для того, чтобы она смогла опровергнуть их.
Как и все родители, я надеюсь, что она преуспеет в будущем. Так что я бы порекомендовал ученику XXI века два новых качества: гибкость и терпимость.
Гибкость – потому что трюизмы XX века прекращают или уже прекратили свое существование. Гибкость еще и потому, что «затяжная» нестабильность будет в действительности постоянной. Постоянная нестабильность не означает немыслимый террор, страх или опасность. Ходьба тоже связана с постоянной нестабильностью, постоянным перемещением центра тяжести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Способность ходить и видеть (движение и восприятие) действительно классная штука. Эту способность мы в определенной степени делим с некоторыми животными, но машины не обладают ею. Если машины когда-нибудь станут «учиться» ходить, они наверняка не ограничат этот процесс логическим или рациональным анализом. Скорее они будут копировать простейшие формы движения у простейших существ, например насекомых.
Это важнейшее знание о самих себе позволит нам избавиться от устаревших представлений о будущем как о чем-то хромированном, гладком, безупречном, роботоподобном и стерильном. Это вовсе не приметы развитых технологий, а особенности дизайна модернистских машин 1930-х годов. Люди вообще-то покрыты кожей, не имеют идеально ровных линий, часто руководствуются интуицией и совсем не стерильны. Уж с нашими биологическими особенностями ничего не поделаешь. Мы, люди, не становимся машиноподобными, напротив, качества, отличающие нас от машин, кажутся наиболее многообещающими сточки зрения развития технологий.
Технология не заключается в успешной замене человеческой мысли разумом машин. Среди нас не разгуливают ни роботы, ни андроиды, пытающиеся сойти за людей. Машинам нечему нас учить. Компьютеры не маршируют по пути эволюции за главным призом – человеческим сознанием. Если нам понадобится метафора для характеристики технологического прогресса, эта никак не подойдет. Напротив, информационные сети похожи на необиологические джунгли с крошечными бессловесными тварями, проникающими в каждую нишу. Необиологическая технология подражает жизни. Большинство живых существ – это бактерии, значит, большая часть животных на Земле примитивна. Силиконовые чипы в большинстве своем действительно очень малы, тоже бессловесны, и немногое из того, что они делают, можно заметить. Технология становится меньше, незаметнее, делаясь более скрытной и более всепроникающей.
Это очень важное достижение, но его трудно охарактеризовать как «прогресс». Вряд ли можно одобрять многие его аспекты. Но большинство американцев не удосужится забивать себе мозги теорией Кевина Келли, дабы попытаться ее опровергнуть. И они сожалеют об этом ничуть не больше, чем моя дочь сожалеет о времени, которое она провела за компьютером, погружаясь в технонаркотический транс, называемый в их среде «вебсерфингом».
Американцы даже не удосуживаются сбавить темп, чтобы заметить, что происходит. Им проще, когда ситуация не поддается контролю, она им даже нравится, и они с удовольствием экспортируют ее. Пока Кевин Келли издавал журнал Wired, – а этим он занимался целых семь лет, – эмерсоновская «страна акционеров» [15] изо всех сил неслась к своему будущему, обгоняя даже его перо. Ее граждане, возможно, так никогда и не прочитают Кевина Келли, но инстинктивно поверят в его теорию значительно больше, чем в любую устаревшую в XXI веке формулу здравого смысла. Финансовая аристократия Уоллстрит была страшно шокирована соотношением цен и прибылей, не имевших ничего общего с финансовой реальностью. Она пыталась отстоять собственное понимание здравого смысла даже не семь, а семнадцать лет. Но так как финансовая реальность фактически является не реальностью, а результатом общественного договора, то и биржевой «мыльный пузырь», существовавший семнадцать лет, фактически не является «мыльным пузырем».
В сетевом мире необиологической цивилизации все рынки – «мыльные пузыри», это стакан газировки, постоянно полный пузырей. «Новая экономика» в духе Кевина Келли не обещает постоянно высоких котировок. Единственное, что в ней постоянно, – это «постоянная нестабильность». В угнетенном, обрушившемся рынке не больше здравого смысла, чем в маниакально раздутом.
Когда такой пузырь надут – все безудержно веселятся, когда же пузырь лопается – все начинают горько сожалеть о собственном энтузиазме. В действительности же ничего не остается. «Гарантии качества»? «Надежность вкладов»? Какие гарантии, какая надежность? Нестабильность Сети проникла во все ниши.
Доткомы могут скончаться в муках, но таковы и все остальные компании, компании всех сортов и разновидностей. Крупнейшие нефтяные компании, гигантские автомобилестроительные предприятия, надежнейшие горнодобывающие концерны – не важно, насколько они «аналоговые», насколько незыблемы, насколько удалены от мира цифровых данных, – все уязвимы. Их структура, их способность контролировать обстоятельства – предмет для школы XXI века, пронизанной сетями. Сети настолько же постоянны, как и железные дороги в эпоху Эмерсона. Невозможно ничего выиграть, отвергая или не признавая их. Победу в Гражданской войне в Соединенных Штатах одержала та сторона, у которой было больше железных дорог.
Новая экономика, которую Кевин Келли описывает в своей книге «Новые правила для новой экономики», ничуть не привлекательнее и не разумнее старой. Она, без сомнения, и не более «демократична», так как, хотя теперь больше людей торгуют акциями, традиционное собрание держателей акций имеет все меньше и меньше общего с происходящим в Америке. Необиологическую новую экономику, пожалуй, лучше всего понять, представив, что акул и китов с Уолл-стрит сменили вездесущие муравьи и тараканы. Это очень ново и страшно неприятно. Но очень по-американски. Можно было бы охарактеризовать это с помощью какого-нибудь технологического жаргона, но уж больно сильны здесь элементы культурной преемственности. Это во многих отношениях апофеоз Эмерсона.
Ну и хватит о месте, где наши дети могут добиться процветания. Как насчет наших культурных ценностей? Здесь вновь мы учимся у Эмерсона, провозгласившего два основных достоинства образованного человека. А именно бесстрашную приверженность божественной истине и здоровое демократическое презрение наскучившим банальностям разлагающейся аристократии.
Для моей дочери обе эти формулировки совершенно лишены смысла. Ей пришлось бы долго и упорно разъяснять их в деталях хотя бы для того, чтобы она смогла опровергнуть их.
Как и все родители, я надеюсь, что она преуспеет в будущем. Так что я бы порекомендовал ученику XXI века два новых качества: гибкость и терпимость.
Гибкость – потому что трюизмы XX века прекращают или уже прекратили свое существование. Гибкость еще и потому, что «затяжная» нестабильность будет в действительности постоянной. Постоянная нестабильность не означает немыслимый террор, страх или опасность. Ходьба тоже связана с постоянной нестабильностью, постоянным перемещением центра тяжести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73