— Я заварил покрепче. Тебе не слишком крепко?
— Нет, я люблю крепкий чай.
Он допил свою чашку.
— Какой-то странный вкус. Тебе не показалось?
Кэти растерянно прижала руку ко рту:
— Ой, дай-ка я попробую. — И выпила остатки чая из его чашки.
— Адам! — воскликнула она. — Ты взял не ту чашку-это же моя! Я положила в нее лекарство.
Он облизал губы.
— Наверно, ничего страшного.
— Нет, конечно. — Она тихо засмеялась. — Хорошо бы, не пришлось тебя сегодня будить.
— А что?
— Просто ты выпил мое снотворное. Думаю, тебе не так-то легко будет проснуться.
Опиум уже начал действовать, и, как Адам ни боролся с собой, веки его тяжелели.
— Доктор велел принимать сразу так много? — спросил он заплетающимся языком.
— Это у тебя просто с непривычки.
Карл вернулся в одиннадцать часов. Кэти слышала, как, пьяно пошатываясь, он поднимается на крыльцо. Пройдя в свою комнату, он разделся, побросал вещи на пол и плюхнулся на кровать. Устраиваясь поудобнее, он долго кряхтел и ворочался, — потом вдруг открыл глаза. Возле кровати стояла Кэти.
— Чего тебе?
— Не догадываешься? Ну-ка подвинься.
— А где Адам?
— Он по ошибке выпил мое снотворное. Подвинься же.
Он засопел.
— Я сегодня уже был с одной шлюхой.
— Ничего, ты парень сильный. Подвинься чуть-чуть.
— У тебя же рука сломана.
— Это уж моя забота. Не беспокойся.
Неожиданно Карл расхохотался.
— Ну и не повезло же ему, бедняге! — И откинув одеяло, Карл пустил ее к себе в постель.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1
Как видите, мы с вами страница за страницей добрались потихоньку до великого рубежа, именуемого 1900 год. Жернова истории перемололи и стерли в порошок очередную сотню лет, но поди пойми, каким он был, этот минувший век, если каждый видел в нем то, что ему хотелось, и чем глубже заглядывали люди в прошлое, тем содержательнее и значительнее казались им ушедшие годы. По воспоминаниям многих, то была эпоха, краше которой мир не знал: ах, чудесное, веселое время, ах, старое доброе время, как легко и спокойно тогда жилось! Старики, не уверенные, достанет ли им сил перешагнуть через межу веков, взирали на будущее с неприязнью. Потому что мир менялся, из него ушло очарование, ушла добродетель. В разъедаемый ржавчиной мир заползала тревога, ну и, конечно, что пропало, то пропало. Где нынче хорошие манеры, где непринужденность и красота? Благородные дамы — нет больше благородных дам, и кто теперь положится на слово джентльмена?
Ну и времечко, все, как один, с застегнутой ширинкой ходят. И никакой свободы скоро не останется. Даже у детей теперь не та жизнь — что в их детстве приятного? Раньше у ребенка всех забот было найти камешек получше, такой, знаете ли, не совсем круглый, но обязательно гладкий и плоский, чтобы легко вкладывался в лоскуток кожи, отрезанный от старого башмака, и летел из рогатки прямо в цель. Куда подевались все хорошие камешки, куда подевалась бесхитростная простота?
И в голове у людей нет прежней ясности — как иначе объяснишь, почему не вспомнить ощущения, которые ты некогда испытывал, радуясь или страдая, или задыхаясь от страсти? Помнишь только, что действительно чего-то там ощущал. Нет, конечно, пожилые мужчины смутно припоминают, как они с медицинской деликатностью щупали девочек, но пожилые мужчины забыли — даже не хотят вспоминать — то неукротимое, пронзительное и жгучее, из-за чего, потеряв покой, мальчишка в отчаянии зарывается лицом в зеленые побеги овса, молотит кулаками по земле, всхлипывает и скулит: «Господи! Господи!» Увидев такую картину, пожилой человек вполне может сказать (а часто и говорит): «Какого дьявола этот сопляк валяется в траве? Он же простудится».
Увы, клубника раньше была слаще, и женщины уже не обнимают так, что не вырвешься!
И, придя к этому выводу, многие опускались на смертный одр с облегчением, как наседка на яйца.
Миллионы историков с трудолюбием пчел лепили соты истории. Отбросим прочь этот искореженный век, говорили некоторые, мы обязаны выбраться из этой страшной эпохи надувательства, мятежей и таинственных смертей, из эпохи драк за общественные земли, когда их, черт возьми, успешно выцарапывали, не гнушаясь никакими средствами!
Оглянитесь назад, вспомните, как наш юный народ бороздил океаны, увязая в сложностях, которые были ему еще не по зубам. А едва мы окрепли, на нас опять напали англичане. Да, мы их разбили, но много ли дала нам эта победа? Сгоревший Белый дом и пенсии из государственного бюджета для десяти тысяч вдов.
А потом мы отправились воевать в Мексику — этакий пренеприятнейший пикничок. Кто объяснит, зачем тащиться на пикник и терпеть неудобства, когда можно без хлопот и с удовольствием поесть дома? И все же польза от Мексиканской войны была. Во-первых, мы отхватили на Западе огромный кусок земель и, прямо скажем, почти удвоили свою территорию, а во-вторых, генералы набрались там опыта, так что, когда страну окутал мрак братоубийственной резни, наши предводители, уже владея необходимыми навыками, сумели придать этому кошмару должный размах. Ну а потом разгорелись споры: Имеет ли человек право владеть рабами? Если вы приобретаете их законным путем, то почему бы нет?
Так, знаете, скоро начнут говорить, что, мол, и лошадь купить нельзя. Кто это тут позарился на мое? И вот, пожалуйста: как человек, сам расцарапавший себе лицо, мы залились кровью.
Но ничего, пережили и это; в раскорячку поднялись с окровавленной земли и двинулись осваивать Запад. Экономический бум, за ним — спад, крах, депрессия. И тогда же великие мошенники с громкими именами принялись обчищать карманы всех, у кого еще было что туда положить.
Пошел он к черту, этот прогнивший век! Выгнать в шею и захлопнуть дверь! С ним нужно, как с книгой — перевернули страницу, читаем дальше! Новая глава — новая жизнь. Вывалим эту тухлятину в мусорное ведро, закроем крышку поплотнее, и у нас снова будут чистые руки. Даешь время честное и светлое! Следующие сто лет — новенькие, свеженькие, незалапанные. Колода еще не перетасована, и пусть только какой-нибудь мерзавец попробует передернуть — да мы его, скотину, за ноги, за руки, и головой в нужник!
Но, увы, клубника безвозвратно утратила былую сладость, и женщины уже не обнимают так, что не вырвешься!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1
Порой на человека нисходит некое озарение. Случается это чуть ли не с каждым. Ты физически чувствуешь, как этот миг вызревает, как он неуклонно приближается, словно огонек, бегущий по бикфордову шнуру к шашке динамита. Под ложечкой замирает, все в тебе восторженно трепещет, плечи и руки покалывает. Кожа впитывает воздух, и каждый глубокий вдох дарит радость. Первое ощущение — блаженство, как бывает, когда потянешься и сладко зевнешь: в мозгу что-то вспыхивает, и мир предстает перед тобой осиянный светом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189