Я хорошо разглядел, какой ящик шкафа он закрыл, и чуть позднее открыл его сам. Внизу, под бельем, я нашел такую штуку, которую женщины используют для интимного туалета.
Он боялся встретиться с ней глазами.
— Отец не говорил с ней?
— Не знаю. Не думаю. Она продолжала уходить из дома.
— С тобой он тоже не говорил?
— О Мад?
— О тебе.
— Попытался было в самом начале.
— А потом?
— Вероятно, он понял, что толку не будет. Может быть…
— Что «может быть»?
Слезы наконец брызнули у него из глаз; он даже не стал их утирать, и они продолжали литься, облегчая его душу.
— Сам не знаю. Я только об этом и думал последние дни. Я часто спрашивал себя, почему он не был более строгим с нами. Я хвастался перед своими товарищами, какой у меня шикарный папаша. Может, он боялся, что мы навсегда уйдем из дома — Мад и я?.. Или даже… что мы его больше не любим?
Он в первый раз посмотрел Жанне прямо в глаза сквозь свои горячие слезы, и казалось, он готов броситься ей на грудь. Что промелькнуло в ее зрачках — просто отражение или совсем маленькая искорка радости?
Боясь совсем пасть духом он, разумеется, стал подшучивать.
— Вот и я, — сказал он, — испугался теперь, что Мад уйдет! Из-за этого я спустился сюда и раскрыл вам наши секреты. Не очень-то это хорошо, верно? Если бы вы знали, как я сам себе противен! Вы все еще думаете, что ее удастся задержать?
— Тихо.
На втором этаже не таясь открыли двери. Скорее, наоборот, шума производилось много, потому что было слышно, как волокут дорожный чемодан по ковру, а потом спускают по ступенькам.
Жанна оставила племянника, закрыла за собой дверь и встала у подножия лестницы, глядя, как Мадлен в клетчатом плаще одной рукой держит сундук, а другой — держится сама за перила, чтобы не дать сундуку скатиться вниз, и с короткими передышками преодолевает ступеньку за ступенькой.
Мад тоже видела тетку, но на лице ее не отразилось ни удивления, ни досады оттого, что Жанна стоит у нее на пути; Мад продолжала спускаться.
Она не торопилась и, высунув кончик языка, старалась изо всех сил.
Скоро должен был наступить момент, когда они окажутся рядом и одна из них должна будет уступить; Жанна закрыла дверь в кухню, как бы давая понять, что во всем доме только им двоим придется мериться силой.
Еще восемь, еще семь ступеней… Еще три, еще две… Наконец сундук добрался до соломенного половика, и Мадлен, с усилием уперевшись в стену, установила его внизу; тетка не сделала ни малейшего движения, чтобы ей помочь.
Когда Мад оказалась рядом с Жанной, губы ее чуть-чуть дрожали, но взгляд оставался твердым. Жанна же самым естественным голосом спросила:
— Ты заказала такси по телефону?
— В этом нет необходимости. Я возьму такси перед отелем.
— Верно, сейчас его там можно найти.
Она позволила ей пройти, сняла передник и пошла вслед за ней; Мад слышала, что не одни ее шаги стучат по плиткам в передней.
Но только открыв застекленную дверь сводчатого входа, она обернулась:
— А вы-то куда идете?
И, словно это было само собой разумеющимся, Жанна ответила:
— С тобой. Искать такси.
Глава 6
Ей приснился сон, который она уже видела однажды — в одиннадцать или двенадцать лет, когда у нее была свинка; в тот год она с матерью и братьями провела каникулы в семейном пансионе на берегу океана. Ей привиделось, что она внезапно чудовищно разбухла — до того, что заполнила собой всю комнату; самое же мучительное заключалось в том, что тело ее стало дряблым и губчатым, словно шляпка гриба, и таким легким, что могло парить в пространстве.
Это был не совсем обычный сон, потому что, как и в тот, первый раз она понимала, что находится в своей комнате, в постели. Она знала, что жила в этой комнате в детстве, хотя обоев с голубыми и розовыми цветами теперь не было, вместо них висели современные, нейтральных тонов. Не было больше и ее огромной кровати красного дерева, ровную спинку которой она так любила гладить; вместо кровати теперь стоял низкий диван без всякой отделки деревом. Из прежней обстановки чудом остался только совсем простой, безыскусный, с подклеенными ножками комод — на прежнем месте между окнами.
Без сомнения, всю старую мебель выставили на продажу, и Бог знает, чего там только не было! Кто, интересно, купил маленький столик, из которого она когда-то сделала трельяж? Совсем маленькой она мечтала о таком туалетном столике, и, поскольку ей не хотели его покупать, она лет в пятнадцать застелила белый деревянный столик ниспадающим до пола кретоном с оборками и укрепила на нем трехстворчатое зеркало в бледно-серой раме. Ее братья прозвали этот трельяж «кринолином». Сейчас-то она не могла заболеть свинкой, поскольку уже болела ею. В ее годы это было бы так же смешно, как когда старая мадам Дюбуа, продавщица зонтиков, заболела в шестьдесят восемь лет коклюшем и умерла. Тогда нарочно спрашивали у ее мужа:
— От чего она умерла?
— От коклюша.
Это казалось настолько забавным, что спрашивавший кусал губы, стараясь не засмеяться.
Жанна завела будильник на шесть утра и помнила об этом во сне; она слышала тиканье часов и знала, что необходимо, чтобы они зазвонили вовремя, знала, что впереди ответственный день, и поэтому ее так мучило собственное разбухание во сне.
Но припомнить, почему предстоит столь важный день, она не могла до самого пробуждения. Но Боже, только бы ей не заболеть!
Она на время погружалась в полное забытье, затем оказывалась в полусне, и к ней возвращалось представление о текущем времени, о тянущейся, нескончаемой ночи, о бесконечном стуке часов.
Еще до того как наконец будильник зазвонил и освободил ее от кошмара, она знала, что наступило утро, и могла с точностью почти до секунды сказать, когда раздастся звон.
Ей было хорошо в постели, и это была ее комната. Солнце светило там, за желтой шторой. На вокзале пыхтел поезд. Но это чувство освобождения почти сразу же исчезло, и Жанна отбросила в сторону одеяло, чтобы взглянуть на свои отяжелевшие и натруженные ноги. Она должна была предвидеть, что это случится. Врачи предупреждали ее об этом, уже давно, потому что так уже было — менее сильно, не столь внезапно, если не считать первого раза. Ее ноги так распухли за ночь, что даже коленей нельзя было различить; из-за отека кожа стала блестящей и по цвету напоминала свечу. Жанна давила пальцем на кожу, и в плоти, которую она перестала ощущать своей собственной, оставалась вмятина, а белое пятно в этом месте долго не исчезало. Самое же главное заключалось в том, что теперь-то она знала, почему наступающему дню предстоит стать таким важным, почему накануне, несмотря на все-таки прорвавшееся плохое настроение Дезире, она считала столь необходимым навести в доме чистоту и порядок, прежде чем подняться в комнату и лечь спать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Он боялся встретиться с ней глазами.
— Отец не говорил с ней?
— Не знаю. Не думаю. Она продолжала уходить из дома.
— С тобой он тоже не говорил?
— О Мад?
— О тебе.
— Попытался было в самом начале.
— А потом?
— Вероятно, он понял, что толку не будет. Может быть…
— Что «может быть»?
Слезы наконец брызнули у него из глаз; он даже не стал их утирать, и они продолжали литься, облегчая его душу.
— Сам не знаю. Я только об этом и думал последние дни. Я часто спрашивал себя, почему он не был более строгим с нами. Я хвастался перед своими товарищами, какой у меня шикарный папаша. Может, он боялся, что мы навсегда уйдем из дома — Мад и я?.. Или даже… что мы его больше не любим?
Он в первый раз посмотрел Жанне прямо в глаза сквозь свои горячие слезы, и казалось, он готов броситься ей на грудь. Что промелькнуло в ее зрачках — просто отражение или совсем маленькая искорка радости?
Боясь совсем пасть духом он, разумеется, стал подшучивать.
— Вот и я, — сказал он, — испугался теперь, что Мад уйдет! Из-за этого я спустился сюда и раскрыл вам наши секреты. Не очень-то это хорошо, верно? Если бы вы знали, как я сам себе противен! Вы все еще думаете, что ее удастся задержать?
— Тихо.
На втором этаже не таясь открыли двери. Скорее, наоборот, шума производилось много, потому что было слышно, как волокут дорожный чемодан по ковру, а потом спускают по ступенькам.
Жанна оставила племянника, закрыла за собой дверь и встала у подножия лестницы, глядя, как Мадлен в клетчатом плаще одной рукой держит сундук, а другой — держится сама за перила, чтобы не дать сундуку скатиться вниз, и с короткими передышками преодолевает ступеньку за ступенькой.
Мад тоже видела тетку, но на лице ее не отразилось ни удивления, ни досады оттого, что Жанна стоит у нее на пути; Мад продолжала спускаться.
Она не торопилась и, высунув кончик языка, старалась изо всех сил.
Скоро должен был наступить момент, когда они окажутся рядом и одна из них должна будет уступить; Жанна закрыла дверь в кухню, как бы давая понять, что во всем доме только им двоим придется мериться силой.
Еще восемь, еще семь ступеней… Еще три, еще две… Наконец сундук добрался до соломенного половика, и Мадлен, с усилием уперевшись в стену, установила его внизу; тетка не сделала ни малейшего движения, чтобы ей помочь.
Когда Мад оказалась рядом с Жанной, губы ее чуть-чуть дрожали, но взгляд оставался твердым. Жанна же самым естественным голосом спросила:
— Ты заказала такси по телефону?
— В этом нет необходимости. Я возьму такси перед отелем.
— Верно, сейчас его там можно найти.
Она позволила ей пройти, сняла передник и пошла вслед за ней; Мад слышала, что не одни ее шаги стучат по плиткам в передней.
Но только открыв застекленную дверь сводчатого входа, она обернулась:
— А вы-то куда идете?
И, словно это было само собой разумеющимся, Жанна ответила:
— С тобой. Искать такси.
Глава 6
Ей приснился сон, который она уже видела однажды — в одиннадцать или двенадцать лет, когда у нее была свинка; в тот год она с матерью и братьями провела каникулы в семейном пансионе на берегу океана. Ей привиделось, что она внезапно чудовищно разбухла — до того, что заполнила собой всю комнату; самое же мучительное заключалось в том, что тело ее стало дряблым и губчатым, словно шляпка гриба, и таким легким, что могло парить в пространстве.
Это был не совсем обычный сон, потому что, как и в тот, первый раз она понимала, что находится в своей комнате, в постели. Она знала, что жила в этой комнате в детстве, хотя обоев с голубыми и розовыми цветами теперь не было, вместо них висели современные, нейтральных тонов. Не было больше и ее огромной кровати красного дерева, ровную спинку которой она так любила гладить; вместо кровати теперь стоял низкий диван без всякой отделки деревом. Из прежней обстановки чудом остался только совсем простой, безыскусный, с подклеенными ножками комод — на прежнем месте между окнами.
Без сомнения, всю старую мебель выставили на продажу, и Бог знает, чего там только не было! Кто, интересно, купил маленький столик, из которого она когда-то сделала трельяж? Совсем маленькой она мечтала о таком туалетном столике, и, поскольку ей не хотели его покупать, она лет в пятнадцать застелила белый деревянный столик ниспадающим до пола кретоном с оборками и укрепила на нем трехстворчатое зеркало в бледно-серой раме. Ее братья прозвали этот трельяж «кринолином». Сейчас-то она не могла заболеть свинкой, поскольку уже болела ею. В ее годы это было бы так же смешно, как когда старая мадам Дюбуа, продавщица зонтиков, заболела в шестьдесят восемь лет коклюшем и умерла. Тогда нарочно спрашивали у ее мужа:
— От чего она умерла?
— От коклюша.
Это казалось настолько забавным, что спрашивавший кусал губы, стараясь не засмеяться.
Жанна завела будильник на шесть утра и помнила об этом во сне; она слышала тиканье часов и знала, что необходимо, чтобы они зазвонили вовремя, знала, что впереди ответственный день, и поэтому ее так мучило собственное разбухание во сне.
Но припомнить, почему предстоит столь важный день, она не могла до самого пробуждения. Но Боже, только бы ей не заболеть!
Она на время погружалась в полное забытье, затем оказывалась в полусне, и к ней возвращалось представление о текущем времени, о тянущейся, нескончаемой ночи, о бесконечном стуке часов.
Еще до того как наконец будильник зазвонил и освободил ее от кошмара, она знала, что наступило утро, и могла с точностью почти до секунды сказать, когда раздастся звон.
Ей было хорошо в постели, и это была ее комната. Солнце светило там, за желтой шторой. На вокзале пыхтел поезд. Но это чувство освобождения почти сразу же исчезло, и Жанна отбросила в сторону одеяло, чтобы взглянуть на свои отяжелевшие и натруженные ноги. Она должна была предвидеть, что это случится. Врачи предупреждали ее об этом, уже давно, потому что так уже было — менее сильно, не столь внезапно, если не считать первого раза. Ее ноги так распухли за ночь, что даже коленей нельзя было различить; из-за отека кожа стала блестящей и по цвету напоминала свечу. Жанна давила пальцем на кожу, и в плоти, которую она перестала ощущать своей собственной, оставалась вмятина, а белое пятно в этом месте долго не исчезало. Самое же главное заключалось в том, что теперь-то она знала, почему наступающему дню предстоит стать таким важным, почему накануне, несмотря на все-таки прорвавшееся плохое настроение Дезире, она считала столь необходимым навести в доме чистоту и порядок, прежде чем подняться в комнату и лечь спать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37