Когда вы снова ее вызвали, вы еще держали отчет в руках?
— Кажется, да… Но уверяю вас…
— Поймите, господин министр, я никого не обвиняю, никого не подозреваю. Так же, как и вы, я пытаюсь разобраться. Есть ли еще у кого-нибудь ключ от этой квартиры?
— У моей дочери.
— Сколько ей лет?
— Анн-Мари? Двадцать четыре.
— Замужем?
— Она выходит, вернее, должна была выйти замуж в следующем месяце. Теперь, когда собирается такая гроза, я уже ни в чем не могу быть уверенным. Вам знакома фамилия Курмон?
— Слышал.
Если Мальтеры были известны в политических кругах, то Курмоны были не менее известны в дипломатических, и по меньшей мере в течение трех поколений. Робер Курмон, владелец особняка на улице Фэзандери, один из последних французов, носящих монокль, вот уже более тридцати лет назначался послом то в Токио, то в Лондон и, кроме того, был членом Французского Института.
— Сын Робера Курмона?
— Да, Ален Курмон. Ему тридцать два, он уже был атташе при трех или четырех посольствах, а сейчас является начальником очень важного отдела в министерстве иностранных дел. Он получил назначение в Буэнос-Айрес и через три недели после свадьбы должен был уехать туда. Теперь вы понимаете, что положение куда трагичнее, чем могло показаться вначале. Скандал, который разразится завтра или послезавтра…
— Ваша дочь часто приходила сюда?
— До того, как мы получили квартиру при министерстве.
— А с тех пор никогда?
— Предпочитаю быть с вами откровенным, комиссар. Иначе не стоило вас и приглашать. Анн-Мари сдала экзамен на степень бакалавра, закончила философский факультет. Она не синий чулок, хотя и непохожа на современных девушек. Но однажды, примерно месяц назад, я обнаружил здесь сигаретный пепел. Мадемуазель Бланш не курит. Моя жена тем более. Я спросил Анн-Мари, и она призналась, что иногда приходит сюда с Аленом. Больше ничего я не стал выяснять. Вспоминаю, как она сказала, не краснея, глядя мне прямо в глаза: «Надо смотреть на вещи трезво, отец. Мне двадцать четыре, а ему тридцать два». У вас есть дети, Мегрэ?
Комиссар покачал головой.
— Полагаю, сегодня сигаретного пепла не было?
— Нет.
Отвечая на вопросы, Пуан уже не выглядел таким подавленным — совсем как больной, который, рассказывая о своем недуге врачу, верит, что в конце концов тот даст ему лекарство. Уж не специально ли Мегрэ задержался на выяснении положения с ключами от квартиры?
— Больше их нет ни у кого?
— У начальника моей канцелярии.
— Его имя?
— Жак Флери.
— Вы давно его знаете?
— Мы учились вместе в лицее, потом в университете.
— Он тоже из Вандеи?
— Нет. Из Ниора. Это рядом. Мы почти ровесники.
— Адвокат?
— Нет, в списки сословия адвокатов он не был внесен.
— Почему?
— Это довольно забавный человек. Родители его были богаты. В молодости у него не было никакого желания работать. Каждые полгода он загорался какой-нибудь новой идей. Был период, например, когда он вздумал было производить снаряжение для рыбной ловли и купил несколько лодок. Потом занялся какими-то поставками из колоний и потерпел неудачу. Я потерял его из виду. Став депутатом, я время от времени встречал его в Париже.
— Он разорился?
— Дотла. Но выглядит прекрасно. Он всегда прекрасно выглядел и был необыкновенно симпатичный. Знаете, тип симпатичного неудачника.
— Он обращался к вам с какими-нибудь просьбами?
— Изредка. Но ничего серьезного. Незадолго до того, как я стал министром, мы по воле обстоятельств стали встречаться чаще, чем обычно, и когда мне понадобился начальник канцелярии, он оказался под рукой.
Пуан нахмурился.
— Я должен вам кое-что объяснить. Вам просто не понять, что значит внезапно стать министром. Возьмите меня. Я адвокат, незаметный провинциальный адвокат, который тем не менее хорошо знает право. Меня назначают министром общественных работ. Без всякого перехода, без подготовки я становлюсь во главе министерства, в котором полным-полно высокопоставленных Компетентных чиновников и даже таких знаменитостей, как покойный профессор Калам. Я начинаю вести себя так же, как другие. Держусь уверенно. Делаю вид, что все знаю. И все же ощущаю по отношению к себе недоброжелательство и насмешливость. Кроме того, мне стало известно о многочисленных интригах, в которых я ничего не понимал. В своем собственном министерстве я остаюсь чужеродным телом среди людей, которые с давних пор знакомы с изнанкой политической жизни. Иметь подле себя такого человека, как Флери, с которым можно быть откровенным…
— Понимаю. У Флери, когда вы назначили его шефом вашей канцелярии, уже были связи в политических кругах?
— Только такие, которые завязываются в барах и ресторанах.
— Он женат?
— Был. Думаю, он и сейчас еще не развелся с женой. У него от нее двое детей. Но живут они не вместе. У него есть еще одна семья в Париже, а может быть, и две: он обладает даром необычайно усложнять свою жизнь.
— Вы уверены, что он не знал, что отчет Калама у вас?
— Он даже не видел Пикмаля в министерстве. А я ему ничего не говорил.
— Каковы отношения между Флери и мадемуазель Бланш?
— Внешне самые дружеские. На самом деле она его не выносит. Его образ жизни идет вразрез с ее буржуазной моралью. Он шокирует ее и приводит в отчаяние. Поверьте, это не имеет значения.
— Вы уверены, что ваша жена не подозревает о том, что вы здесь?
— Она сегодня заметила, что я не в себе. Настаивала, чтобы я прилег и отдохнул, но я сказал, что у меня важное собрание.
— Она поверила?
— Не знаю.
— Вы часто ей лжете?
— Нет.
Было около полуночи. На этот раз стопки наполнил министр; потом, вздыхая, он направился к полочке и выбрал изогнутую трубку с серебряным кольцом.
Как бы в подтверждение предчувствия Мегрэ зазвонил телефон. Пуан посмотрел на комиссара — снимать трубку или нет.
— Это, должно быть, ваша жена. Все равно, вернувшись домой, вам придется ей все рассказать.
Министр взял трубку.
— Алло!.. Да… Это я…
У него был виноватый вид.
— Нет… Я не один… Нам надо обсудить очень важный вопрос… Я тебе все расскажу… Не знаю… Думаю, что уже недолго. Прекрасно… уверяю тебя, я себя прекрасно чувствую… Что?.. Премьер-министр?.. Хочет, чтобы… Хорошо… Я посмотрю… Да… Сейчас же позвоню… Пока…
На лбу Пуана выступил пот; он смотрел на Мегрэ, как человек, не знающий, где искать спасения.
— Три раза звонил премьер-министр. Просил передать, чтобы я звонил ему в любое время…
Пуан вытер лоб. Трубку он так и не раскурил.
— Что же делать?
— Позвоните ему. Завтра утром вам все равно придется ему признаться, что у вас больше нет отчета Калама. Нет никакой надежды, что мы сможем его найти в течение одной ночи.
— Вы так думаете? — невольно вырвалось у Пуана.
Вопрос прозвучал несколько комически, но в нем ощущались одновременно и смятение Пуана и инстинктивная вера во всемогущество полиции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— Кажется, да… Но уверяю вас…
— Поймите, господин министр, я никого не обвиняю, никого не подозреваю. Так же, как и вы, я пытаюсь разобраться. Есть ли еще у кого-нибудь ключ от этой квартиры?
— У моей дочери.
— Сколько ей лет?
— Анн-Мари? Двадцать четыре.
— Замужем?
— Она выходит, вернее, должна была выйти замуж в следующем месяце. Теперь, когда собирается такая гроза, я уже ни в чем не могу быть уверенным. Вам знакома фамилия Курмон?
— Слышал.
Если Мальтеры были известны в политических кругах, то Курмоны были не менее известны в дипломатических, и по меньшей мере в течение трех поколений. Робер Курмон, владелец особняка на улице Фэзандери, один из последних французов, носящих монокль, вот уже более тридцати лет назначался послом то в Токио, то в Лондон и, кроме того, был членом Французского Института.
— Сын Робера Курмона?
— Да, Ален Курмон. Ему тридцать два, он уже был атташе при трех или четырех посольствах, а сейчас является начальником очень важного отдела в министерстве иностранных дел. Он получил назначение в Буэнос-Айрес и через три недели после свадьбы должен был уехать туда. Теперь вы понимаете, что положение куда трагичнее, чем могло показаться вначале. Скандал, который разразится завтра или послезавтра…
— Ваша дочь часто приходила сюда?
— До того, как мы получили квартиру при министерстве.
— А с тех пор никогда?
— Предпочитаю быть с вами откровенным, комиссар. Иначе не стоило вас и приглашать. Анн-Мари сдала экзамен на степень бакалавра, закончила философский факультет. Она не синий чулок, хотя и непохожа на современных девушек. Но однажды, примерно месяц назад, я обнаружил здесь сигаретный пепел. Мадемуазель Бланш не курит. Моя жена тем более. Я спросил Анн-Мари, и она призналась, что иногда приходит сюда с Аленом. Больше ничего я не стал выяснять. Вспоминаю, как она сказала, не краснея, глядя мне прямо в глаза: «Надо смотреть на вещи трезво, отец. Мне двадцать четыре, а ему тридцать два». У вас есть дети, Мегрэ?
Комиссар покачал головой.
— Полагаю, сегодня сигаретного пепла не было?
— Нет.
Отвечая на вопросы, Пуан уже не выглядел таким подавленным — совсем как больной, который, рассказывая о своем недуге врачу, верит, что в конце концов тот даст ему лекарство. Уж не специально ли Мегрэ задержался на выяснении положения с ключами от квартиры?
— Больше их нет ни у кого?
— У начальника моей канцелярии.
— Его имя?
— Жак Флери.
— Вы давно его знаете?
— Мы учились вместе в лицее, потом в университете.
— Он тоже из Вандеи?
— Нет. Из Ниора. Это рядом. Мы почти ровесники.
— Адвокат?
— Нет, в списки сословия адвокатов он не был внесен.
— Почему?
— Это довольно забавный человек. Родители его были богаты. В молодости у него не было никакого желания работать. Каждые полгода он загорался какой-нибудь новой идей. Был период, например, когда он вздумал было производить снаряжение для рыбной ловли и купил несколько лодок. Потом занялся какими-то поставками из колоний и потерпел неудачу. Я потерял его из виду. Став депутатом, я время от времени встречал его в Париже.
— Он разорился?
— Дотла. Но выглядит прекрасно. Он всегда прекрасно выглядел и был необыкновенно симпатичный. Знаете, тип симпатичного неудачника.
— Он обращался к вам с какими-нибудь просьбами?
— Изредка. Но ничего серьезного. Незадолго до того, как я стал министром, мы по воле обстоятельств стали встречаться чаще, чем обычно, и когда мне понадобился начальник канцелярии, он оказался под рукой.
Пуан нахмурился.
— Я должен вам кое-что объяснить. Вам просто не понять, что значит внезапно стать министром. Возьмите меня. Я адвокат, незаметный провинциальный адвокат, который тем не менее хорошо знает право. Меня назначают министром общественных работ. Без всякого перехода, без подготовки я становлюсь во главе министерства, в котором полным-полно высокопоставленных Компетентных чиновников и даже таких знаменитостей, как покойный профессор Калам. Я начинаю вести себя так же, как другие. Держусь уверенно. Делаю вид, что все знаю. И все же ощущаю по отношению к себе недоброжелательство и насмешливость. Кроме того, мне стало известно о многочисленных интригах, в которых я ничего не понимал. В своем собственном министерстве я остаюсь чужеродным телом среди людей, которые с давних пор знакомы с изнанкой политической жизни. Иметь подле себя такого человека, как Флери, с которым можно быть откровенным…
— Понимаю. У Флери, когда вы назначили его шефом вашей канцелярии, уже были связи в политических кругах?
— Только такие, которые завязываются в барах и ресторанах.
— Он женат?
— Был. Думаю, он и сейчас еще не развелся с женой. У него от нее двое детей. Но живут они не вместе. У него есть еще одна семья в Париже, а может быть, и две: он обладает даром необычайно усложнять свою жизнь.
— Вы уверены, что он не знал, что отчет Калама у вас?
— Он даже не видел Пикмаля в министерстве. А я ему ничего не говорил.
— Каковы отношения между Флери и мадемуазель Бланш?
— Внешне самые дружеские. На самом деле она его не выносит. Его образ жизни идет вразрез с ее буржуазной моралью. Он шокирует ее и приводит в отчаяние. Поверьте, это не имеет значения.
— Вы уверены, что ваша жена не подозревает о том, что вы здесь?
— Она сегодня заметила, что я не в себе. Настаивала, чтобы я прилег и отдохнул, но я сказал, что у меня важное собрание.
— Она поверила?
— Не знаю.
— Вы часто ей лжете?
— Нет.
Было около полуночи. На этот раз стопки наполнил министр; потом, вздыхая, он направился к полочке и выбрал изогнутую трубку с серебряным кольцом.
Как бы в подтверждение предчувствия Мегрэ зазвонил телефон. Пуан посмотрел на комиссара — снимать трубку или нет.
— Это, должно быть, ваша жена. Все равно, вернувшись домой, вам придется ей все рассказать.
Министр взял трубку.
— Алло!.. Да… Это я…
У него был виноватый вид.
— Нет… Я не один… Нам надо обсудить очень важный вопрос… Я тебе все расскажу… Не знаю… Думаю, что уже недолго. Прекрасно… уверяю тебя, я себя прекрасно чувствую… Что?.. Премьер-министр?.. Хочет, чтобы… Хорошо… Я посмотрю… Да… Сейчас же позвоню… Пока…
На лбу Пуана выступил пот; он смотрел на Мегрэ, как человек, не знающий, где искать спасения.
— Три раза звонил премьер-министр. Просил передать, чтобы я звонил ему в любое время…
Пуан вытер лоб. Трубку он так и не раскурил.
— Что же делать?
— Позвоните ему. Завтра утром вам все равно придется ему признаться, что у вас больше нет отчета Калама. Нет никакой надежды, что мы сможем его найти в течение одной ночи.
— Вы так думаете? — невольно вырвалось у Пуана.
Вопрос прозвучал несколько комически, но в нем ощущались одновременно и смятение Пуана и инстинктивная вера во всемогущество полиции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34