Надо бы даже издать закон, запрещающий
любить малолетних, чтобы не уходило много сил неизвестно на что; ведь
неизвестно заранее, в какую сторону пойдет духовное и телесное развитие
ребенка - в дурную или хорошую. Конечно, люди достойные сами устанавливают
себе такой закон, но надо бы запретить это и поклонникам пошлым, как
запрещаем мы им, насколько это в наших силах, любить свободнорожденных
женщин. Пошлые же люди настолько осквернили любовь, что некоторые утверждают
даже, будто уступать поклоннику предосудительно вообще. Но утверждают-то они
это, глядя на поведение как раз таких людей и видя их назойливость и
непорядочность, ибо любое дело, если только оно делается непристойно и не
так, как принято, не может не заслужить порицания.
Обычай насчет любви, существующий в других государствах, понять нетрудно,
потому что там все определено четко, а вот здешний и лакедемонский куда
сложней. В Элиде, например, и в Беотии, да и везде, где нет привычки к
мудреным речам, принято просто-напросто уступать поклонникам, и никто там, ни
старый, ни молодой, не усматривает ничего предосудительного в этом обычае,
для того, видимо, чтобы тамошним жителям - а они не мастера говорить - не
тратить сил на уламывания; в Ионии же и во многих других местах, повсюду, где
правят варвары, это считается предосудительным. Ведь варварам, из-за их
тиранического строя, и в философии, и в занятиях гимнастикой видится что-то
предосудительное. Тамошним правителям, я полагаю, просто невыгодно, чтобы у
их подданных рождались высокие помыслы и укреплялись содружества и союзы,
чему, наряду со всеми другими условиями, очень способствует та любовь, о
которой идет речь. На собственном опыте узнали это и здешние тираны: ведь
любовь Аристогитона и окрепшая привязанность к нему Гармодия положила конец
их владычеству.
Таким образом, в тех государствах, где отдаваться поклонникам считается
предосудительным, это мнение установилось из-за порочности тех, кто его
придерживается, то есть своекорыстных правителей и малодушных подданных; а в
тех, где это просто признается прекрасным, этот порядок идет от косности тех,
кто его завел. Наши обычаи много лучше, хотя, как я уже сказал, разобраться в
них не так-то легко. И правда, есть учесть, что, по общему мнению, лучше
любить открыто, чем тайно, юношей достойных и благородных, хотя бы они были и
не так хороши собой; если учесть, далее, что влюбленный встречает у всех
удивительное сочувствие и ничего зазорного в его поведении никто не видит,
что победа в любви - это, по общему мнению, благо, а поражение - позор; что
обычай не только оправдывает, но и одобряет любые уловки домогающегося победы
поклонника, даже такие, которые, если к ним прибегнешь ради любой другой
цели, наверняка вызовут всеобщее осуждение (попробуй, например, ради денег,
должности или какой-нибудь другой выгоды вести себя так, как ведут себя порою
поклонники, донимающие своих возлюбленных униженными мольбами, осыпающие их
клятвами, валяющиеся у их дверей и готовые выполнять такие рабские
обязанности, каких не возьмет на себя последний раб, и тебе не дадут проходу
ни друзья, ни враги: первые станут тебя отчитывать, стыдясь за тебя, вторые
обвинят тебя в угодничестве и подлости; а вот влюбленному все это прощают, и
обычай всецело на его стороне, словно его поведение поистине безупречно),
если учесть наконец - и это самое поразительное, - что, по мнению
большинства, боги прощают нарушение клятвы только влюбленному, поскольку,
мол, любовная клятва - это не клятва, и что, следовательно, по здешним
понятиям, и боги и люди предоставляют влюбленному любые права, - если учесть
все это, вполне можно заключить, что и любовь и благоволение к влюбленному в
нашем государстве считаются чем-то безупречно прекрасным. Но если, с другой
стороны, отцы приставляют к своим сыновьям надзирателей, чтобы те прежде
всего не позволяли им беседовать с поклонниками, а сверстники и товарищи
сыновей обычно корят их за такие беседы, причем старшие не пресекают и не
опровергают подобные укоры как несправедливые, то, видя это, можно, наоборот,
заключить, что любовные отношения считаются у нас чем-то весьма постыдным.
А дело, по-моему, обстоит вот как. Тут все не так просто, ибо, как я сказал
вначале, ни одно действие не бывает ни прекрасно, ни безобразно само по себе:
если оно совершается прекрасно - оно прекрасно, если безобразно - оно
безобразно. Безобразно, стало быть, угождать низкому человеку, и притом
угождать низко, но прекрасно - и человеку достойному, и достойнейшим образом.
Низок же тот пошлый поклонник, который любит тело больше, чем душу; он к тому
же и непостоянен, поскольку непостоянно то, что он любит. Стоит лишь отцвести
телу, а тело-то он и любил, как он "упорхнет, улетая", посрамив все свои
многословные обещания. А кто любит за высокие нравственные достоинства, тот
остается верен всю жизнь, потому что он привязывается к чему-то постоянному.
Поклонников у нас принято хорошенько испытывать и одним угождать, а других
избегать. Вот почему наш обычай требует, чтобы поклонник домогался своего
возлюбленного, а тот уклонялся от его домогательств: такое состязание
позволяет выяснить, к какому разряду людей принадлежат тот и другой. Поэтому
считается позорным, во-первых, быстро сдаваться, не дав пройти какому-то
времени, которое и вообще-то служит хорошей проверкой; во-вторых, позорно
отдаваться за деньги или из-за политического влияния поклонника, независимо
от того, вызвана ли эта уступчивость страхом перед нуждой или же
неспособностью пренебречь благодеяниями, деньгами или политическими
расчетами. Ведь такие побуждения ненадежны и преходящи, не говоря уже о том,
что на их почве никогда не вырастает благородная дружба. И значит, достойным
образом угождать поклоннику можно, по нашим обычаям, лишь одним путем. Мы
считаем, что если поклонника, как бы рабски ни служил он по своей воле
предмету любви, никто не упрекнет в позорном угодничестве, то и другой
стороне остается одна непозорная разновидность добровольного рабства, а
именно рабство во имя совершенствования.
И в самом деле, если кто-нибудь оказывает кому-нибудь услуги, надеясь
усовершенствоваться благодаря ему в какой-либо мудрости или в любой другой
добродетели, то такое добровольное рабство не считается у нас ни позорным, ни
унизительным. Так вот, если эти два обычая - любви к юношам и любви к
мудрости и всяческой добродетели - свести к одному, то и получится, что
угождать поклоннику - прекрасно. Иными словами, если поклонник считает нужным
оказывать уступившему юноше любые, справедливые, по его мнению, услуги, а
юноша в свою очередь считает справедливым ни в чем не отказывать человеку,
который делает его мудрым и добрым, и если поклонник способен сделать юношу
умнее и добродетельней, а юноша желает набраться образованности и мудрости, -
так вот, если оба на этом сходятся, только тогда угождать поклоннику
прекрасно, а во всех остальных случаях - нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
любить малолетних, чтобы не уходило много сил неизвестно на что; ведь
неизвестно заранее, в какую сторону пойдет духовное и телесное развитие
ребенка - в дурную или хорошую. Конечно, люди достойные сами устанавливают
себе такой закон, но надо бы запретить это и поклонникам пошлым, как
запрещаем мы им, насколько это в наших силах, любить свободнорожденных
женщин. Пошлые же люди настолько осквернили любовь, что некоторые утверждают
даже, будто уступать поклоннику предосудительно вообще. Но утверждают-то они
это, глядя на поведение как раз таких людей и видя их назойливость и
непорядочность, ибо любое дело, если только оно делается непристойно и не
так, как принято, не может не заслужить порицания.
Обычай насчет любви, существующий в других государствах, понять нетрудно,
потому что там все определено четко, а вот здешний и лакедемонский куда
сложней. В Элиде, например, и в Беотии, да и везде, где нет привычки к
мудреным речам, принято просто-напросто уступать поклонникам, и никто там, ни
старый, ни молодой, не усматривает ничего предосудительного в этом обычае,
для того, видимо, чтобы тамошним жителям - а они не мастера говорить - не
тратить сил на уламывания; в Ионии же и во многих других местах, повсюду, где
правят варвары, это считается предосудительным. Ведь варварам, из-за их
тиранического строя, и в философии, и в занятиях гимнастикой видится что-то
предосудительное. Тамошним правителям, я полагаю, просто невыгодно, чтобы у
их подданных рождались высокие помыслы и укреплялись содружества и союзы,
чему, наряду со всеми другими условиями, очень способствует та любовь, о
которой идет речь. На собственном опыте узнали это и здешние тираны: ведь
любовь Аристогитона и окрепшая привязанность к нему Гармодия положила конец
их владычеству.
Таким образом, в тех государствах, где отдаваться поклонникам считается
предосудительным, это мнение установилось из-за порочности тех, кто его
придерживается, то есть своекорыстных правителей и малодушных подданных; а в
тех, где это просто признается прекрасным, этот порядок идет от косности тех,
кто его завел. Наши обычаи много лучше, хотя, как я уже сказал, разобраться в
них не так-то легко. И правда, есть учесть, что, по общему мнению, лучше
любить открыто, чем тайно, юношей достойных и благородных, хотя бы они были и
не так хороши собой; если учесть, далее, что влюбленный встречает у всех
удивительное сочувствие и ничего зазорного в его поведении никто не видит,
что победа в любви - это, по общему мнению, благо, а поражение - позор; что
обычай не только оправдывает, но и одобряет любые уловки домогающегося победы
поклонника, даже такие, которые, если к ним прибегнешь ради любой другой
цели, наверняка вызовут всеобщее осуждение (попробуй, например, ради денег,
должности или какой-нибудь другой выгоды вести себя так, как ведут себя порою
поклонники, донимающие своих возлюбленных униженными мольбами, осыпающие их
клятвами, валяющиеся у их дверей и готовые выполнять такие рабские
обязанности, каких не возьмет на себя последний раб, и тебе не дадут проходу
ни друзья, ни враги: первые станут тебя отчитывать, стыдясь за тебя, вторые
обвинят тебя в угодничестве и подлости; а вот влюбленному все это прощают, и
обычай всецело на его стороне, словно его поведение поистине безупречно),
если учесть наконец - и это самое поразительное, - что, по мнению
большинства, боги прощают нарушение клятвы только влюбленному, поскольку,
мол, любовная клятва - это не клятва, и что, следовательно, по здешним
понятиям, и боги и люди предоставляют влюбленному любые права, - если учесть
все это, вполне можно заключить, что и любовь и благоволение к влюбленному в
нашем государстве считаются чем-то безупречно прекрасным. Но если, с другой
стороны, отцы приставляют к своим сыновьям надзирателей, чтобы те прежде
всего не позволяли им беседовать с поклонниками, а сверстники и товарищи
сыновей обычно корят их за такие беседы, причем старшие не пресекают и не
опровергают подобные укоры как несправедливые, то, видя это, можно, наоборот,
заключить, что любовные отношения считаются у нас чем-то весьма постыдным.
А дело, по-моему, обстоит вот как. Тут все не так просто, ибо, как я сказал
вначале, ни одно действие не бывает ни прекрасно, ни безобразно само по себе:
если оно совершается прекрасно - оно прекрасно, если безобразно - оно
безобразно. Безобразно, стало быть, угождать низкому человеку, и притом
угождать низко, но прекрасно - и человеку достойному, и достойнейшим образом.
Низок же тот пошлый поклонник, который любит тело больше, чем душу; он к тому
же и непостоянен, поскольку непостоянно то, что он любит. Стоит лишь отцвести
телу, а тело-то он и любил, как он "упорхнет, улетая", посрамив все свои
многословные обещания. А кто любит за высокие нравственные достоинства, тот
остается верен всю жизнь, потому что он привязывается к чему-то постоянному.
Поклонников у нас принято хорошенько испытывать и одним угождать, а других
избегать. Вот почему наш обычай требует, чтобы поклонник домогался своего
возлюбленного, а тот уклонялся от его домогательств: такое состязание
позволяет выяснить, к какому разряду людей принадлежат тот и другой. Поэтому
считается позорным, во-первых, быстро сдаваться, не дав пройти какому-то
времени, которое и вообще-то служит хорошей проверкой; во-вторых, позорно
отдаваться за деньги или из-за политического влияния поклонника, независимо
от того, вызвана ли эта уступчивость страхом перед нуждой или же
неспособностью пренебречь благодеяниями, деньгами или политическими
расчетами. Ведь такие побуждения ненадежны и преходящи, не говоря уже о том,
что на их почве никогда не вырастает благородная дружба. И значит, достойным
образом угождать поклоннику можно, по нашим обычаям, лишь одним путем. Мы
считаем, что если поклонника, как бы рабски ни служил он по своей воле
предмету любви, никто не упрекнет в позорном угодничестве, то и другой
стороне остается одна непозорная разновидность добровольного рабства, а
именно рабство во имя совершенствования.
И в самом деле, если кто-нибудь оказывает кому-нибудь услуги, надеясь
усовершенствоваться благодаря ему в какой-либо мудрости или в любой другой
добродетели, то такое добровольное рабство не считается у нас ни позорным, ни
унизительным. Так вот, если эти два обычая - любви к юношам и любви к
мудрости и всяческой добродетели - свести к одному, то и получится, что
угождать поклоннику - прекрасно. Иными словами, если поклонник считает нужным
оказывать уступившему юноше любые, справедливые, по его мнению, услуги, а
юноша в свою очередь считает справедливым ни в чем не отказывать человеку,
который делает его мудрым и добрым, и если поклонник способен сделать юношу
умнее и добродетельней, а юноша желает набраться образованности и мудрости, -
так вот, если оба на этом сходятся, только тогда угождать поклоннику
прекрасно, а во всех остальных случаях - нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18