Она подошла ко мне и, привстав на цыпочки в своих меховых сапожках, взялась за стремя:
— Ты выиграешь, — шепнула она, сверкнув глазами.
Мне бы её уверенность! Я был вторым всадником после Камчака, как и Альбрехт был вторым после Конрада у кассаров.
Быть первым всадником — большая честь. Стать первым всадником может любой — все зависит от искусства владения оружием, ловкости и силы. В общем, нетрудно понять, что первый всадник — наиболее опытный и искусный воин.
Я довольно искренне возблагодарил судьбу за то, что она дала мне возможность в свободное от охраны стад время изучить с Камчаком все виды тачакского оружия и вдоволь напрактиковаться в столь важном для воина искусстве, как искусство владения любым оружием. Камчак был прекрасным наставником; нередко часами, до самой темноты, он разъяснял мне все тонкости обращения с такими суровыми, но нежно любимыми им игрушками, как копье, кайва и бола. Я также обучился бросать лассо и пользоваться тачакским луком — легким, коротким в сравнении с обычным горианским луком или арбалетом, но не менее грозным оружием, предназначенным для стрельбы с седла и потому обладающим большей убойной силой при использовании с близкого расстояния — особенности его позволили тачакам выработать особую тактику ведения боя, когда стрелы посылались с небольшого расстояния, но непрерывно, одна за другой, сплошным потоком. Но более всего, пожалуй, мне понравился хорошо сбалансированный седельный нож — кайва. Примерно с фут длиной, с обоюдоострым лезвием, он скорее напоминал массивный пиратский кинжал со старинных гравюр Гюстава Доре. Признаюсь не без гордости, что приобрел неплохой навык в его использовании — со ста шагов я безошибочно попадал в подброшенный тоспит и с тех же ста шагов мог без труда проткнуть дисковидную мишень из шкуры боска четырех дюймов в диаметре, укрепленную на двух воткнутых кверху острием копьях.
Камчак, если верить ему, был доволен моими успехами. Я, разумеется, был тоже вполне доволен своими успехами. «Н-да, — со вздохом подумал я, — приобрел я какие-либо навыки в овладении сим грозным оружием или нет, покажет сегодняшний день… и на месте Элизабет я бы так не радовался».
Соревнования обещали быть захватывающими.
В какой-то момент в толпе я заметил смуглое красивое лицо Херены — девушки из первого фургона. Я помнил её по первому дню, проведенному мной в лагере тачаков, когда, на полном скаку вылетев из-за повозок верхом на каийле, она едва не сбила нас с Камчаком. Она и сегодня возвышалась над всеми, восседая в седле каийлы. Херена была очень привлекательной и норовистой девушкой с прекрасными черными глазами, сияющими на смуглом, лучившемся здоровьем лице, и даже тонкое золотое продетое в нос кольцо ничуть не умаляло, а лишь подчеркивало её явную, хоть и несколько вызывающую красоту. Она, как и другие подобные ей девушки, с детства была всеобщей любимицей, а следовательно, чуть повзрослев, превратилась в безнадежно испорченную безоговорочным потаканием всем своим прихотям и капризам красавицу. В приватной беседе Камчак однажды пояснил мне, что подобные девушки столь не похожи на прочих тачакских женщин, что служат ставками в играх Войны Любви. «Тарианские воины, — сказал он мне, — наслаждаются такими женщинами, дикими девушками народов фургонов».
Толпа зашумела, и в давке к стремени гордой красавицы прижали светловолосого голубоглазого юношу, чье нежное лицо не было отмечено традиционными тачакскими шрамами. Херена злобно зашипела и дважды наотмашь ударила его кожаной плетью.
На шее юноши проступила кровь.
— Раб, — презрительно процедила Херена.
Он гневно сверкнул очами:
— Я не раб. Я — тачак.
— Раб, да ещё дрянной, — оскорбительно рассмеялась она, — клянусь, под своими мехами ты носишь кес!
— Я — тачак, — едва сдерживая гнев, повторил юноша и отвернулся.
Камчак рассказывал мне об этом молодом человеке. Среди тачаков он числился кем-то вроде «недочеловека». За посильную помощь в заботах о стаде он получал свой кусок мяса из общего котла. Этим и жил. Звали его Гарольд — о том, что это столь не типичное для тачаков или кассаров имя, хотя чем-то и похожее на звучные имена кочевников, нетрадиционно для Гора и являлось английским, похоже, знал только я. Скорее всего, это передаваемое на протяжении веков из поколения в поколение имя когда-то принадлежало одному из предков юноши, привезенных на Гор Царствующими Жрецами во времена земного средневековья. Я знал, что некоторые приглашения происходили даже в ещё более ранние времена. Признаюсь, услышав здесь впервые земное имя, я искренне разволновался, но все мои сомнения развеял разговор с молодым человеком — да, юноша, несомненно, был горианцем, что подтвердил чуть позже и Камчак, поведав мне о том, что в предках юноши никого, кроме тачаков, не числится. Вся трагедия этого симпатичного молодого человека, как, возможно, и причина того, что он до сих пор не выиграл даже шрама храбрости тачаков, состояла в том, что в детстве, он попал в руки тарианским всадникам и в юном возрасте провел несколько лет в городе; когда он чуть подрос, ему удалось с великим риском бежать из плена. Проделав в одиночку полный опасностей путь через прерии, мальчик наконец достиг лагеря тачаков. К его огромному разочарованию, его соотечественники поначалу открестились от него, Камчак повернул каийлу и присоединился к нам. Он указал на Элизабет Кардуэл.
— Сними меха, — сказал он.
Американка сделала это и встала перед нами, скинув шкуру ларла, рядом с другими девушками.
Хотя солнце стояло уже высоко и было ярким, воздух оставался холодным. Порывы ветра шевелили траву.
Черное копье было воткнуто в землю примерно на расстоянии четырех сотен ярдов от нас. Всадник на каийле, стоящий рядом, копьем обозначал это место. Разумеется, никто не ждал, что какая-либо из девушек добежит до копья. Если добежит, то, разумеется, всадник обеспечит, чтобы она не сбежала. В беге самой важной вещью была скорость и уверенность бегуньи. Тачакские рабыни, Элизабет и Тука, будут бежать для кассаров; кассарские рабыни побегут для Камчака и меня; естественно, каждая рабыня будет стараться сделать все, что может, ради своего господина, пытаясь избежать его противника.
Время состязаний будет учитываться по ударам сердца стоящей каийлы — она была уже приведена. Лежащий рядом с животным на земле длинный бич образовывал круг, имеющий диаметр где-нибудь около десяти футов. Девушки начинали бег из этого круга. Цель всадника — обеспечить её пленение, связать и вернуть в наименьший период времени в круг, образованный бичом.
Здоровенный тачак уже положил руку на шелковистый бок стоящей каийлы. Камчак поманил, и босая Тука ступила в круг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
— Ты выиграешь, — шепнула она, сверкнув глазами.
Мне бы её уверенность! Я был вторым всадником после Камчака, как и Альбрехт был вторым после Конрада у кассаров.
Быть первым всадником — большая честь. Стать первым всадником может любой — все зависит от искусства владения оружием, ловкости и силы. В общем, нетрудно понять, что первый всадник — наиболее опытный и искусный воин.
Я довольно искренне возблагодарил судьбу за то, что она дала мне возможность в свободное от охраны стад время изучить с Камчаком все виды тачакского оружия и вдоволь напрактиковаться в столь важном для воина искусстве, как искусство владения любым оружием. Камчак был прекрасным наставником; нередко часами, до самой темноты, он разъяснял мне все тонкости обращения с такими суровыми, но нежно любимыми им игрушками, как копье, кайва и бола. Я также обучился бросать лассо и пользоваться тачакским луком — легким, коротким в сравнении с обычным горианским луком или арбалетом, но не менее грозным оружием, предназначенным для стрельбы с седла и потому обладающим большей убойной силой при использовании с близкого расстояния — особенности его позволили тачакам выработать особую тактику ведения боя, когда стрелы посылались с небольшого расстояния, но непрерывно, одна за другой, сплошным потоком. Но более всего, пожалуй, мне понравился хорошо сбалансированный седельный нож — кайва. Примерно с фут длиной, с обоюдоострым лезвием, он скорее напоминал массивный пиратский кинжал со старинных гравюр Гюстава Доре. Признаюсь не без гордости, что приобрел неплохой навык в его использовании — со ста шагов я безошибочно попадал в подброшенный тоспит и с тех же ста шагов мог без труда проткнуть дисковидную мишень из шкуры боска четырех дюймов в диаметре, укрепленную на двух воткнутых кверху острием копьях.
Камчак, если верить ему, был доволен моими успехами. Я, разумеется, был тоже вполне доволен своими успехами. «Н-да, — со вздохом подумал я, — приобрел я какие-либо навыки в овладении сим грозным оружием или нет, покажет сегодняшний день… и на месте Элизабет я бы так не радовался».
Соревнования обещали быть захватывающими.
В какой-то момент в толпе я заметил смуглое красивое лицо Херены — девушки из первого фургона. Я помнил её по первому дню, проведенному мной в лагере тачаков, когда, на полном скаку вылетев из-за повозок верхом на каийле, она едва не сбила нас с Камчаком. Она и сегодня возвышалась над всеми, восседая в седле каийлы. Херена была очень привлекательной и норовистой девушкой с прекрасными черными глазами, сияющими на смуглом, лучившемся здоровьем лице, и даже тонкое золотое продетое в нос кольцо ничуть не умаляло, а лишь подчеркивало её явную, хоть и несколько вызывающую красоту. Она, как и другие подобные ей девушки, с детства была всеобщей любимицей, а следовательно, чуть повзрослев, превратилась в безнадежно испорченную безоговорочным потаканием всем своим прихотям и капризам красавицу. В приватной беседе Камчак однажды пояснил мне, что подобные девушки столь не похожи на прочих тачакских женщин, что служат ставками в играх Войны Любви. «Тарианские воины, — сказал он мне, — наслаждаются такими женщинами, дикими девушками народов фургонов».
Толпа зашумела, и в давке к стремени гордой красавицы прижали светловолосого голубоглазого юношу, чье нежное лицо не было отмечено традиционными тачакскими шрамами. Херена злобно зашипела и дважды наотмашь ударила его кожаной плетью.
На шее юноши проступила кровь.
— Раб, — презрительно процедила Херена.
Он гневно сверкнул очами:
— Я не раб. Я — тачак.
— Раб, да ещё дрянной, — оскорбительно рассмеялась она, — клянусь, под своими мехами ты носишь кес!
— Я — тачак, — едва сдерживая гнев, повторил юноша и отвернулся.
Камчак рассказывал мне об этом молодом человеке. Среди тачаков он числился кем-то вроде «недочеловека». За посильную помощь в заботах о стаде он получал свой кусок мяса из общего котла. Этим и жил. Звали его Гарольд — о том, что это столь не типичное для тачаков или кассаров имя, хотя чем-то и похожее на звучные имена кочевников, нетрадиционно для Гора и являлось английским, похоже, знал только я. Скорее всего, это передаваемое на протяжении веков из поколения в поколение имя когда-то принадлежало одному из предков юноши, привезенных на Гор Царствующими Жрецами во времена земного средневековья. Я знал, что некоторые приглашения происходили даже в ещё более ранние времена. Признаюсь, услышав здесь впервые земное имя, я искренне разволновался, но все мои сомнения развеял разговор с молодым человеком — да, юноша, несомненно, был горианцем, что подтвердил чуть позже и Камчак, поведав мне о том, что в предках юноши никого, кроме тачаков, не числится. Вся трагедия этого симпатичного молодого человека, как, возможно, и причина того, что он до сих пор не выиграл даже шрама храбрости тачаков, состояла в том, что в детстве, он попал в руки тарианским всадникам и в юном возрасте провел несколько лет в городе; когда он чуть подрос, ему удалось с великим риском бежать из плена. Проделав в одиночку полный опасностей путь через прерии, мальчик наконец достиг лагеря тачаков. К его огромному разочарованию, его соотечественники поначалу открестились от него, Камчак повернул каийлу и присоединился к нам. Он указал на Элизабет Кардуэл.
— Сними меха, — сказал он.
Американка сделала это и встала перед нами, скинув шкуру ларла, рядом с другими девушками.
Хотя солнце стояло уже высоко и было ярким, воздух оставался холодным. Порывы ветра шевелили траву.
Черное копье было воткнуто в землю примерно на расстоянии четырех сотен ярдов от нас. Всадник на каийле, стоящий рядом, копьем обозначал это место. Разумеется, никто не ждал, что какая-либо из девушек добежит до копья. Если добежит, то, разумеется, всадник обеспечит, чтобы она не сбежала. В беге самой важной вещью была скорость и уверенность бегуньи. Тачакские рабыни, Элизабет и Тука, будут бежать для кассаров; кассарские рабыни побегут для Камчака и меня; естественно, каждая рабыня будет стараться сделать все, что может, ради своего господина, пытаясь избежать его противника.
Время состязаний будет учитываться по ударам сердца стоящей каийлы — она была уже приведена. Лежащий рядом с животным на земле длинный бич образовывал круг, имеющий диаметр где-нибудь около десяти футов. Девушки начинали бег из этого круга. Цель всадника — обеспечить её пленение, связать и вернуть в наименьший период времени в круг, образованный бичом.
Здоровенный тачак уже положил руку на шелковистый бок стоящей каийлы. Камчак поманил, и босая Тука ступила в круг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104