ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Даже Найду она не привязывала около сеней — зачем, еще кого напугает, а то, может, и укусит.
Найда лаяла, прямо заходилась под окном — хоть ее принесли сюда щенком, она и выросла здесь, у Ядохи, но все равно никак, видимо, не могла привыкнуть к тому, что на этой лавочке всегда собирается столько людей.
— Утихомирь ты свою волкодавку! — не вытерпела наконец Дуня Тешкова.— А то вон сына напугает, так и спать ночью не будет,— и ласково ущипнула своего Миколку за курносый носик.
Ядоха стала успокаивать Найду.
— Отдай ты ее Татьянке, а себе — ее Полюгана возьми. Он бы к нашей кумпании вон как подошел.
— А зачем твоей Татьянке злая сучка? У нее же у самой
во рту черно,— ответила Ядоха и снова пригрозила Найде: — Замолчи!
Та немного приутихла, но лаять не перестала...
Когда я подал тетке Ядохе письмо, она даже руками всплеснула:
— А мамулечки вы мои! А я все думаю,— видела же во сне, что всю ноченьку молочко беленькое цедила (заливаюсь им, и все!), потому, думаю, не может же быть, чтобы письма сегодня не было. А вот и оно. Это Витька прислал.
Даже не взглянув на адрес, она знала, от кого письмо. Пока Ядоха разрывала конверт, все на лавочке и около лавочки молчали. Тетка пробежала глазами первые строчки...
— А дитятко ты мое! Пятерочку уже вот получил, так и хвалится.
Ядоха прочитала письмо, аккуратненько вложила листок снова в конверт и сунула его в карман длинного мужского пиджака, наброшенного на плечи.
— Поправился уже. А намучился, дитятко ты мое родное! Это же надо тебе столько пережить. Эту блокаду люди век уже помнить будут. Витька рассказывал, что поедет он, малышок такой, на саночках по воду, наберет в реке ведерко и назад возвращается. А мертвых, мертвых вдоль дорожки! Кто до воды не доехал, замерз, а кто, с водою едучи, помер. Лежат, просто жутко. Нет, это я уже от себя говорю. А Витька сказывал, что тогда попривыкали уже, так особенно и не замечали. И вот, говорит, везешь ту воду, а мертвый как-то своею мерзлою ногою зацепит за саночки и опрокинет их. Вода и выльется. Стоишь, говорит, и думаешь, что делать: и без воды ехать домой нельзя, и назад возвращаться сил не хватает — не доедешь, ей-богу, не доедешь, свалишься, как и эти, что уже лежат...
Я давно заметил: для Ядохи во всем, что касалось этой войны, Витька был самый большой авторитет — «а неужто, дитятко ты мое, столько настрадался». Она всегда говорила: «Витька сказал», «Витька видел», «Витька знает». И никто в этом не должен был сомневаться. Витькино мнение, мнение мальчишки, который пережил блокаду, было для нее очень важным — будто мнение старика, что много перевидал на своем веку.
— Пошли, девки, на свадьбу,— Дуня Тешкова взяла с подола на руки сына и встала.— А то Ядоха уже завела свое: «Витька да Витька». Сейчас заплачет. Вон уже и слезы на глазах...
Холоденок так невпопад, превратилась в более спокойную Полюган. Холоденок даже божился, что песик и лаять совсем не умеет. Татьянка, пробуя разбудить его злость, привязывала собаку на веревку, на которой до этого бегал с весны до осени бычок, но Полюган сидел спокойно, скучал один за изгородью и, только услышав, как мы бежим по улице, забывшись, что привязан, со всей силой дергался вперед за нами, но, почувствовав крепкую веревку, успокаивался и снова скучал себе, и вновь оживлялся только тогда, когда рядом с жужжанием пролетала муха или пчела. Отвязанный, вольный, с красивым ошейничком, он привычно здоровался с каждым уже знакомым запахом, не очень пугался и новых — Полюган недолго изучал их, обнюхивал, и через какую-то минуту и они становились ему привычными, своими — друзьями...
Татьянка, все же надеясь вырастить его злым, иногда подводила к пугалу на огороде и приказывала: «Кусай его, кусай!», но Полюган ласково терся около ее ног и не кусал. Тогда она кричала другое: «Бреши, бреши, лентяй!», но лентяй доверчиво, как дитя, смотрел ей в глаза — точно недоумевая, спрашивал: «А зачем?» Тогда она, может чтобы показать, как это делается, а может просто со злости, начинала гавкать сама: «Гав, гав, гав». А убедившись, что Полюган все равно не лает, била его пинком в бок и решительно вела на подворье — привязывать снова. Татьянка привязывала собаку около тщательно закрытых дверей, хоть и знала, что Полюган — очень ненадежная помощь ее замку. Ядоха, наоборот, никогда не замыкала дверей — они всегда были либо раскрыты настежь, либо заткнуты, как вон сегодня Сенчиловы, какою-нибудь найденной во дворе щепочкой. Даже Найду она не привязывала около сеней — зачем, еще кого напугает, а то, может, и укусит.
Найда лаяла, прямо заходилась под окном — хоть ее принесли сюда щенком, она и выросла здесь, у Ядохи, но все равно никак, видимо, не могла привыкнуть к тому, что на этой лавочке всегда собирается столько людей.
— Утихомирь ты свою волкодавку! — не вытерпела наконец Дуня Тешкова.— А то вон сына напугает, так и спать ночью не будет,— и ласково ущипнула своего Миколку за курносый носик.
Ядоха стала успокаивать Найду.
— Отдай ты ее Татьянке, а себе — ее Полюгана возьми. Он бы к нашей кумпании вон как подошел.
— А зачем твоей Татьянке злая сучка? У нее же у самой
во рту черно,— ответила Ядоха и снова пригрозила Найде: — Замолчи!
Та немного приутихла, но лаять не перестала...
Когда я подал тетке Ядохе письмо, она даже руками всплеснула:
— А мамулечки вы мои! А я все думаю,— видела же во сне, что всю ноченьку молочко беленькое цедила (заливаюсь им, и все!), потому, думаю, не может же быть, чтобы письма сегодня не было. А вот и оно. Это Витька прислал.
Даже не взглянув на адрес, она знала, от кого письмо. Пока Ядоха разрывала конверт, все на лавочке и около лавочки молчали. Тетка пробежала глазами первые строчки...
— А дитятко ты мое! Пятерочку уже вот получил, так и хвалится.
Ядоха прочитала письмо, аккуратненько вложила листок снова в конверт и сунула его в карман длинного мужского пиджака, наброшенного на плечи.
— Поправился уже. А намучился, дитятко ты мое родное! Это же надо тебе столько пережить. Эту блокаду люди век уже помнить будут. Витька рассказывал, что поедет он, малышок такой, на саночках по воду, наберет в реке ведерко и назад возвращается. А мертвых, мертвых вдоль дорожки! Кто до воды не доехал, замерз, а кто, с водою едучи, помер. Лежат, просто жутко. Нет, это я уже от себя говорю. А Витька сказывал, что тогда попривыкали уже, так особенно и не замечали. И вот, говорит, везешь ту воду, а мертвый как-то своею мерзлою ногою зацепит за саночки и опрокинет их. Вода и выльется. Стоишь, говорит, и думаешь, что делать: и без воды ехать домой нельзя, и назад возвращаться сил не хватает — не доедешь, ей-богу, не доедешь, свалишься, как и эти, что уже лежат...
Я давно заметил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42