Мы оказались прямо в луже. И если нас не разбудил гром, то от холода мы проснулись.
Мы ежились, жались друг к другу, пытались хоть немножко согреться. Но холод начал пробирать так, что у нас зуб на зуб не попадал. Огонь развести было невозможно — спички намокли, сухих дров с вечера мы не запасли. Что делать? Хоть ложись и помирай! Мы хотелн было уж махнуть домой, отогреться па печко, чтобы утрем вернуться за конями в лес, как вдруг сквозь темь и дождь заметили огоне!.:. Он горел где-то среди ельника, в стороне от второго
— Кто же это развел костер? — говорит Легкий.
— Пойдемте-ка поглядим. Может, и погреться удастся. И мы пошли на огонек.
Вскоре мы увидели громадный костер, возле которого хлопотала Ульча. У костра грелись ребята второго стана: Володька Монахов, Хмызик, Трусик, Пулюка, Косуха. Тут же был и дядя Мосей. А сама Ульча знай вырубала засохшие елочки и бросала их в костер.
— Черт ее побери, вот ведьма-то! — выругался Легкий.— И как она умудрялась развести такой костер в эту погоду?
А костер трещал и сыпал искрами, он набрал такую силу, что теперь ему никакой дождь не страшен.
Мы не решились сразу подойти ближе — ведь Ульча может нас погнать, скажет: разводите сами. А как его развести, когда ли у кого из нас ни единой спички сухой нет!
— Знаешь что, Федя? — говорит Легкий.— Иди-ка ты к ней сначала один. Как-никак, а ты ой родня, тебя она не погонит сразу. А потом осторожненько намекни и насчет нас. Скален, мол, ребята совсем замерзают.
Я пошел. Правда, у меня не было уверенности, что Ульча не погонит и меня, но холод есть холод.
Я робко подошел к огню и стал греться. Трусик накинулся было на меня, стал отгонять от огни, ко Ульча на него так цыкнула, что тот сразу притих.
— Сам сушишься возле чужого костра, ни одной елочки еще не кинул в огонь! — сказала она ему.
От меня сразу же повалил пар, как из самовара. Я начал отогреваться и повеселел.
— Уль, а Уль,— тихо говорю я ей,— а Легкий и те наши ребята совсем замерзают...
Она не сразу мне ответила. Подумав о чем-то, наконец сказала:
— Пусть идут греются. Места иа всех хватит.
Я побежал за ребятами. Они не заставили себя просить. Мигом примчались к костру и сначала робели подойти поближе к огню, да и места там для всех не было. Но Ульча живо распорядилась по-своему.
— А ну, черт вас побери, отойдите немного подальше, дайте посушиться другим! — прикрикнула она на своих ребят.
— Правильно, Уль, - поддакнул ей дядя Мосей, первым уступая место нашим ребятам.
После этого случая Бася Легкий стал относиться к Уль-че по-другомз7. Он начал ее уважать. Редко-редко, н то только за глаза, называл ее «атаманом-разбойником», а уж в глаза не иначе как «Уль» да «Уль».
Не сладко было нам и после того, как перестали лить дожди и установились первые заморозки. Заморозки пошли такие лихие, что сколько ни припасай дров для костра на ночь, все равно их не хватает.
К утру, промерзшие, мы шли по белому от мороза лугу к табуну. Лошади тоже плохо ели замерзшую траву, у них ныли зубы от нее, как говорил нам дядя Мосей.
А тут еще нас начали беспокоить по ночам волки. Оки выли в болотах, кружили вокруг табуна и настолько обнаглели, что умудрялись резать жеребят на привязи возле самого стана.
МЫ РАБОТАЕМ НА СТЕКОЛЬНОМ ЗАВОДЕ
Заветной мечтой у наших ребят, когда они подрастали, было уйти на работу, на стекольный завод или в каменщики. Всем нам хотелось повидать свет, новых людей, город. Ну и, конечно, подзаработать деньжонок на пиджак с брюками бобриковыми, на сапоги и рубашку ситцевую да на картуз с ясным козырьком. В каменщики идут не раньше как годов с четырнадцати-пятнадцати, потому что там нужна силенка, а на стекольный завод принимали и двенадцатилетних.
Мне и Легкому как раз исполнилось по двенадцати лет, и нам тоже захотелось идти работать на стекольный завод. Наши ровесники Ванька Трусик, Ванька Прошин, Катрос, Хмызик, Тихон Пулюка уже работают. Правда, мы тоже не бездельничаем: Легкий возит с отцом кряжи из лесу на речную пристань, а я плету лапти, помогаю матери но хозяйству. Но разве это работа?
Заводские ребята рассказывали такие чудеса про завод, так расхваливали заводскую жизнь, что она мне даже сниться стала. Они говорили, что работа на стекольном аа-воде совсем не трудная, а житье в казарме такое развеселое — куда веселей, чем в ночном. Деревенских ребят ставят на подсобные работы: на посылку халяв — огромных бутылей, с обрезанным дном и верхней частью — на вертушку, а кто посильней — тех на трубы ставят, дрова набивать. По-сыльщику халяв платят тридцать копеек за восемь часов, вертуну — тридцать пять, ну, а уж кто трубы набивает дровами, тем даже по сорок копеек платят за восемь часов. Получку дают раз в месяц, харчи выписывают два раза в месяц. На харчи в месяц на одного себя уходит рубля три, если хлеб и картошку брать из дому, а остальные деньги посылай домой. И в деревню приходить можно раз в месяц, когда бывает тридцать два.
Я долго не мог понять, что такое «тридцать два», а потом мне втолковали. Стекольные заводы работают непрерывно, день и ночь, в три смены по восьми часов. Два раза в месяц, во время переходов со смены в смену, промежутки между ними бывают только по восьми часов, а в третий раз получается промежуток в тридцать два часа. Вот в эти тридцать два часа и можно сходить домой, в родную деревню, помыться в бане и сменить белье, погулять и отдохнуть.
Мне хотелось поработать хотя бы одну зиму на стекольном заводе, заработать себе на сапоги, картуз, рубаху и штаны. А там и матери хотелось купить шаль, братишкам по картузу и сестренкам по платку.
На завод не так-то легко попасть, надо, чтоб там место свободное оказалось. А если и место выпадет, надо взятку дать смотрителю. Да и согласятся ли наши родители? Ведь Ивот от нас в пятнадцати верстах, не каждый отец отпустит
ребенка в такую даль. Моего отца сейчас нет дома, он нынче устроился в каменщики и на зиму. А мать моя хоть н строгая, но добрая, ее можно уговорить.
Тут, на мое счастье, случай подвернулся. Пришел домой на «тридцать два» Роман Косолапый, Ульчин брат; он уже два года как работает на Ивотско-л стекольном. Он купил себе гармонику и так научился на ней играть, что мы готовы были слушать день и ночь.
Мы с Легким сейчас же побежали к нему.
— На «восьмом номере» сейчас нужны вертун п посыльщик. Можете даже вместе поступить на одну машину, если желаете,— говорит нам Роман.— Только не зевайте, а то другие захватят.
Мы с Легким так и загорелись.
— Нетто махнем, а? — спрашивает меня Легкий.— Поработаем зимку, приоденемся и по гармонике приобретем, а?
Он давно с завистью посматривал на гармонику Романа. Тихонок с радостью согласился отпустить Легкого, а мать и отец Легкого во всем подчинялись Тихонку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Мы ежились, жались друг к другу, пытались хоть немножко согреться. Но холод начал пробирать так, что у нас зуб на зуб не попадал. Огонь развести было невозможно — спички намокли, сухих дров с вечера мы не запасли. Что делать? Хоть ложись и помирай! Мы хотелн было уж махнуть домой, отогреться па печко, чтобы утрем вернуться за конями в лес, как вдруг сквозь темь и дождь заметили огоне!.:. Он горел где-то среди ельника, в стороне от второго
— Кто же это развел костер? — говорит Легкий.
— Пойдемте-ка поглядим. Может, и погреться удастся. И мы пошли на огонек.
Вскоре мы увидели громадный костер, возле которого хлопотала Ульча. У костра грелись ребята второго стана: Володька Монахов, Хмызик, Трусик, Пулюка, Косуха. Тут же был и дядя Мосей. А сама Ульча знай вырубала засохшие елочки и бросала их в костер.
— Черт ее побери, вот ведьма-то! — выругался Легкий.— И как она умудрялась развести такой костер в эту погоду?
А костер трещал и сыпал искрами, он набрал такую силу, что теперь ему никакой дождь не страшен.
Мы не решились сразу подойти ближе — ведь Ульча может нас погнать, скажет: разводите сами. А как его развести, когда ли у кого из нас ни единой спички сухой нет!
— Знаешь что, Федя? — говорит Легкий.— Иди-ка ты к ней сначала один. Как-никак, а ты ой родня, тебя она не погонит сразу. А потом осторожненько намекни и насчет нас. Скален, мол, ребята совсем замерзают.
Я пошел. Правда, у меня не было уверенности, что Ульча не погонит и меня, но холод есть холод.
Я робко подошел к огню и стал греться. Трусик накинулся было на меня, стал отгонять от огни, ко Ульча на него так цыкнула, что тот сразу притих.
— Сам сушишься возле чужого костра, ни одной елочки еще не кинул в огонь! — сказала она ему.
От меня сразу же повалил пар, как из самовара. Я начал отогреваться и повеселел.
— Уль, а Уль,— тихо говорю я ей,— а Легкий и те наши ребята совсем замерзают...
Она не сразу мне ответила. Подумав о чем-то, наконец сказала:
— Пусть идут греются. Места иа всех хватит.
Я побежал за ребятами. Они не заставили себя просить. Мигом примчались к костру и сначала робели подойти поближе к огню, да и места там для всех не было. Но Ульча живо распорядилась по-своему.
— А ну, черт вас побери, отойдите немного подальше, дайте посушиться другим! — прикрикнула она на своих ребят.
— Правильно, Уль, - поддакнул ей дядя Мосей, первым уступая место нашим ребятам.
После этого случая Бася Легкий стал относиться к Уль-че по-другомз7. Он начал ее уважать. Редко-редко, н то только за глаза, называл ее «атаманом-разбойником», а уж в глаза не иначе как «Уль» да «Уль».
Не сладко было нам и после того, как перестали лить дожди и установились первые заморозки. Заморозки пошли такие лихие, что сколько ни припасай дров для костра на ночь, все равно их не хватает.
К утру, промерзшие, мы шли по белому от мороза лугу к табуну. Лошади тоже плохо ели замерзшую траву, у них ныли зубы от нее, как говорил нам дядя Мосей.
А тут еще нас начали беспокоить по ночам волки. Оки выли в болотах, кружили вокруг табуна и настолько обнаглели, что умудрялись резать жеребят на привязи возле самого стана.
МЫ РАБОТАЕМ НА СТЕКОЛЬНОМ ЗАВОДЕ
Заветной мечтой у наших ребят, когда они подрастали, было уйти на работу, на стекольный завод или в каменщики. Всем нам хотелось повидать свет, новых людей, город. Ну и, конечно, подзаработать деньжонок на пиджак с брюками бобриковыми, на сапоги и рубашку ситцевую да на картуз с ясным козырьком. В каменщики идут не раньше как годов с четырнадцати-пятнадцати, потому что там нужна силенка, а на стекольный завод принимали и двенадцатилетних.
Мне и Легкому как раз исполнилось по двенадцати лет, и нам тоже захотелось идти работать на стекольный завод. Наши ровесники Ванька Трусик, Ванька Прошин, Катрос, Хмызик, Тихон Пулюка уже работают. Правда, мы тоже не бездельничаем: Легкий возит с отцом кряжи из лесу на речную пристань, а я плету лапти, помогаю матери но хозяйству. Но разве это работа?
Заводские ребята рассказывали такие чудеса про завод, так расхваливали заводскую жизнь, что она мне даже сниться стала. Они говорили, что работа на стекольном аа-воде совсем не трудная, а житье в казарме такое развеселое — куда веселей, чем в ночном. Деревенских ребят ставят на подсобные работы: на посылку халяв — огромных бутылей, с обрезанным дном и верхней частью — на вертушку, а кто посильней — тех на трубы ставят, дрова набивать. По-сыльщику халяв платят тридцать копеек за восемь часов, вертуну — тридцать пять, ну, а уж кто трубы набивает дровами, тем даже по сорок копеек платят за восемь часов. Получку дают раз в месяц, харчи выписывают два раза в месяц. На харчи в месяц на одного себя уходит рубля три, если хлеб и картошку брать из дому, а остальные деньги посылай домой. И в деревню приходить можно раз в месяц, когда бывает тридцать два.
Я долго не мог понять, что такое «тридцать два», а потом мне втолковали. Стекольные заводы работают непрерывно, день и ночь, в три смены по восьми часов. Два раза в месяц, во время переходов со смены в смену, промежутки между ними бывают только по восьми часов, а в третий раз получается промежуток в тридцать два часа. Вот в эти тридцать два часа и можно сходить домой, в родную деревню, помыться в бане и сменить белье, погулять и отдохнуть.
Мне хотелось поработать хотя бы одну зиму на стекольном заводе, заработать себе на сапоги, картуз, рубаху и штаны. А там и матери хотелось купить шаль, братишкам по картузу и сестренкам по платку.
На завод не так-то легко попасть, надо, чтоб там место свободное оказалось. А если и место выпадет, надо взятку дать смотрителю. Да и согласятся ли наши родители? Ведь Ивот от нас в пятнадцати верстах, не каждый отец отпустит
ребенка в такую даль. Моего отца сейчас нет дома, он нынче устроился в каменщики и на зиму. А мать моя хоть н строгая, но добрая, ее можно уговорить.
Тут, на мое счастье, случай подвернулся. Пришел домой на «тридцать два» Роман Косолапый, Ульчин брат; он уже два года как работает на Ивотско-л стекольном. Он купил себе гармонику и так научился на ней играть, что мы готовы были слушать день и ночь.
Мы с Легким сейчас же побежали к нему.
— На «восьмом номере» сейчас нужны вертун п посыльщик. Можете даже вместе поступить на одну машину, если желаете,— говорит нам Роман.— Только не зевайте, а то другие захватят.
Мы с Легким так и загорелись.
— Нетто махнем, а? — спрашивает меня Легкий.— Поработаем зимку, приоденемся и по гармонике приобретем, а?
Он давно с завистью посматривал на гармонику Романа. Тихонок с радостью согласился отпустить Легкого, а мать и отец Легкого во всем подчинялись Тихонку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46