Тут собрались соседи, явилась Гахица. Она хотела дать Иляне воды из пригоршни, чтобы умирающая испила в знак прощения. Стала Гахица у постели, уговаривали Иляну и соседи, вошел и Ион, да Иляна лишь рукой махала, чтобы ее оставили в покое. «Нет, шепчет, пусть дадут мне помереть спокойно!.. не захотела испить воды из пригоршней — ни Гахице не простила, ни мужу своему... Так и умерла. Когда обмывали ее, так увидели, до чего ж она худа была, кожа да кости... И все тело в синяках, почернело от побоев...
Мэриука замолчала и уставилась глазами куда-то в конец Ионовой пасеки.
— Вот как бывает... А тебе откуда знать, сколько может вытерпеть женщина на этом свете?..
Я удивлеипо спросил ее:
— Войня бьет тебя? Мне он не кажется злым.
— Нет, зачем ему бить меня? Я ведь говорю о других, не о себе...
— Ну а с тобой-то что? Я вижу, что ты горюешь, сохнешь...
Жепщина заколебалась, видимо, хотела что-то сказать и опустила глаза. Потом внезапно встрепенулась, прислушалась, вскочила с места, выпрямилась во весь рост и вошла в дом.
Издали, должно быть, от сыроварни послышался рог Войни. Сначала он звучал протяжно, потом издал несколько отрывистых звуков, перешедших в легкие трепетные отголоски, и наконец замер. В тишине раздался отдаленный крик; голос был еле слышен и казался шорохом густого леса: «Эй, Орофей, эй!..» Потом смолк и голос. И через несколько минут топор застучал где-то в лесной глуши, особенно гулкой после дождя.
Мэриука вышла из дома и с ведром направилась к колодцу. Со скрипом опустился и выпрямился журавль. Быстро идя к дому с ведром в правой руке, слегка перегнувшись, Мэриука бросила на меня грустный взгляд. Я встал, взял ружье и пошел мимо ульев, вдоль ручья, через опушку леса на выгон.
Мне было жаль жену Войни, которую явно что-то мучило! С удивлением я вспомнил ее отрывочные слова, ее рассказ об Иляне, жене Иона Маковея, и неясные чувства, смешанные с прежними подозрениями, тревожили мне сердце.
Войня шел мне навстречу по тропинке. Вид у него был хмурый. И только я завидел его, как на поляне зазвенели колокольчики барских коров, и следом за мною на дороге, по которой я пришел, показался барин Енакаке на своем быстром коне, в сопровождении рыжего пса. Пес рыскал направо и налево, обнюхивая кусты.
Барин остановился, лесник тоже.
— Ну, что там на сыроварне, Войня?
— Все хорошо, господин Енакаке.
Барин улыбнулся, потом, повернувшись ко мне и приветливо поздоровавшись, проехал вперед и спешился. Собака сделала стойку и замерла, подняв хвост и вытянув морду по направлению к небольшому кусту. Я пошел вместе с Войней обратно. Когда мы завернули за группу деревьев, послышался знакомый возглас: «Сюда, Гектор!»—и раскат выстрелов разбудил лесную тишь. Затем снова воцарилось безмолвие. Утих и стук топора в чаще.
— Должно быть, он меня и дома искал,— внезапно сказал Войня, шагая рядом со мной.
— Кто? Барин?
— Да. А нашел меня — и ничего не сказал...
Я промолчал. Войня задумался, я тоже. Так мы продолжали путь, не говоря ни слова; прошли по поляне мимо ульев, перескочили через ручей. Мэриука стояла на пороге и смотрела на нас; лицо ее в тени дверей казалось очень бледным. Собака лесника выбежала нам навстречу, прыгая от радости.
— Посмотри-ка на этого пса,— сказал Войня,— если кто обидит его, он набросится и укусит. У него больше прав, чем у нас с тобой... Человек терпит и молчит... Это я к примеру...— добавил он, усмехаясь и пристально глядя на жену.
Но я хотел говорить не о встречах с лесником и его женой и не о той любви, которая зародилась в моем сердце. Я рассказываю о лесе Антилешть, который был мне так дорог, и о моей юности. Все это прошло: и леса уж не те, и дни юности пролетели.
Бодрящий лесной воздух живил и укреплял меня, легкий свист ветра в листве ласкал мой слух; а как пышно и ярко цвели цветы на поляне у опушки, какой был у них тонкий опьяняющий аромат!.. После двухмесячной отлучки, охваченный горячим нетерпением, возвращался я, точно к возлюбленной, в леса Антилешти. Перед наступлением зимы я хотел еще раз повидать чащи в уборе поредевшей темной листвы. Быть может, и другие чувства влекли меня на Ионову пасеку... да, может, и так, но с тех пор прошло много зим, и весны юности ушли вместе с солнцем, которое освещало их тогда.
Мэриука хлопотала по хозяйству в своем домике и была молчалива, как и прежде. В полумраке хижины я не мог рассмотреть ее лицо, только глаза ее светились, когда она поворачивалась к окну. Войня спокойно выслушал мою просьбу, вытащил из темного угла ружье, и мы отправились.
Один за другим, медленно кружась в воздухе, слетали на землю последние листья с огромных буков. Мы шагали по желтым, шуршащим грудам опавшей листвы и протаптывали в ней тропинки. От холодного дыхания ветра колыхались ветки деревьев, ж чем глубже проникали мы в чащу леса, тем печальнее и пустыннее казался оп. Душа моя словно была окутана мглой.
Через некоторое время я остановился и спросил:
— А что поделывает барин Енакаке, Войня? Войня удивленно посмотрел на меня в упор.
— Как? Ты не знаешь? Погиб Енакаке! Работники сыроварни нашли его под обрывом у Фундени... Он, видимо, проходил там, а берег как раз и обвалился... Нашли его под обрывом рядом с собакой... помнишь, той, рыжей...
— Как? Барин погиб? А я ничего не слышал...
— Да, погиб...
Лесник отвечал спокойно, но мне показалось, что глаза его слишком пристально смотрели на меня. Не знаю, не могу сказать — отчего, но дрожь пламеппым током пробежала у меня по спипе... И в этот миг у меня мелькнула догадка, что лесник Войня убил своего хозяина.
Безотчетно я спросил:
— И что же? Не нашли, кто убил его?
— А чего же искать,? — ответил Войня.— Ведь сам погиб, лютой смертью...
Я замолчал. Неприютным и пустынным был лес в своей осенней печали. И может быть, поэтому я ощутил на сердце большую тяжесть, какую-то неясную горечь, словно перед смертью. Мы вышли на опушку, туман рассеялся. Огромный лес остался позади нас со своими зарослями и со своей тайной, словно живое существо со своими горестями, гневом и жалобами. Осень витала пад ним, как смертный сон. Мэриука на мгновение возникла перед моими глазами и растаяла, словно дымка, мысль о гибели барина льдиною легла мне на сердце.
Да, малыш, сильно любил я лес в дни моей юности...
Так рассказывал мне дедушка, сидя у большой старинной почки. Рассказал и умолк. А снаружи вздыхал и жаловался осенний ветер.
ШЕСТЬСОТ ЛЕЙ
Вот что рассказал мне один приятель.
Как-то утром явились ко мне два мужика. Один из них, рослый, с мужественным открытым лицом, заговорил первый:
— Мы пришли к вам по нашему делу...
— Это давнишняя наша беда, от которой все мы страдаем...— поспешил добавить другой, худощавый и немного сутулый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Мэриука замолчала и уставилась глазами куда-то в конец Ионовой пасеки.
— Вот как бывает... А тебе откуда знать, сколько может вытерпеть женщина на этом свете?..
Я удивлеипо спросил ее:
— Войня бьет тебя? Мне он не кажется злым.
— Нет, зачем ему бить меня? Я ведь говорю о других, не о себе...
— Ну а с тобой-то что? Я вижу, что ты горюешь, сохнешь...
Жепщина заколебалась, видимо, хотела что-то сказать и опустила глаза. Потом внезапно встрепенулась, прислушалась, вскочила с места, выпрямилась во весь рост и вошла в дом.
Издали, должно быть, от сыроварни послышался рог Войни. Сначала он звучал протяжно, потом издал несколько отрывистых звуков, перешедших в легкие трепетные отголоски, и наконец замер. В тишине раздался отдаленный крик; голос был еле слышен и казался шорохом густого леса: «Эй, Орофей, эй!..» Потом смолк и голос. И через несколько минут топор застучал где-то в лесной глуши, особенно гулкой после дождя.
Мэриука вышла из дома и с ведром направилась к колодцу. Со скрипом опустился и выпрямился журавль. Быстро идя к дому с ведром в правой руке, слегка перегнувшись, Мэриука бросила на меня грустный взгляд. Я встал, взял ружье и пошел мимо ульев, вдоль ручья, через опушку леса на выгон.
Мне было жаль жену Войни, которую явно что-то мучило! С удивлением я вспомнил ее отрывочные слова, ее рассказ об Иляне, жене Иона Маковея, и неясные чувства, смешанные с прежними подозрениями, тревожили мне сердце.
Войня шел мне навстречу по тропинке. Вид у него был хмурый. И только я завидел его, как на поляне зазвенели колокольчики барских коров, и следом за мною на дороге, по которой я пришел, показался барин Енакаке на своем быстром коне, в сопровождении рыжего пса. Пес рыскал направо и налево, обнюхивая кусты.
Барин остановился, лесник тоже.
— Ну, что там на сыроварне, Войня?
— Все хорошо, господин Енакаке.
Барин улыбнулся, потом, повернувшись ко мне и приветливо поздоровавшись, проехал вперед и спешился. Собака сделала стойку и замерла, подняв хвост и вытянув морду по направлению к небольшому кусту. Я пошел вместе с Войней обратно. Когда мы завернули за группу деревьев, послышался знакомый возглас: «Сюда, Гектор!»—и раскат выстрелов разбудил лесную тишь. Затем снова воцарилось безмолвие. Утих и стук топора в чаще.
— Должно быть, он меня и дома искал,— внезапно сказал Войня, шагая рядом со мной.
— Кто? Барин?
— Да. А нашел меня — и ничего не сказал...
Я промолчал. Войня задумался, я тоже. Так мы продолжали путь, не говоря ни слова; прошли по поляне мимо ульев, перескочили через ручей. Мэриука стояла на пороге и смотрела на нас; лицо ее в тени дверей казалось очень бледным. Собака лесника выбежала нам навстречу, прыгая от радости.
— Посмотри-ка на этого пса,— сказал Войня,— если кто обидит его, он набросится и укусит. У него больше прав, чем у нас с тобой... Человек терпит и молчит... Это я к примеру...— добавил он, усмехаясь и пристально глядя на жену.
Но я хотел говорить не о встречах с лесником и его женой и не о той любви, которая зародилась в моем сердце. Я рассказываю о лесе Антилешть, который был мне так дорог, и о моей юности. Все это прошло: и леса уж не те, и дни юности пролетели.
Бодрящий лесной воздух живил и укреплял меня, легкий свист ветра в листве ласкал мой слух; а как пышно и ярко цвели цветы на поляне у опушки, какой был у них тонкий опьяняющий аромат!.. После двухмесячной отлучки, охваченный горячим нетерпением, возвращался я, точно к возлюбленной, в леса Антилешти. Перед наступлением зимы я хотел еще раз повидать чащи в уборе поредевшей темной листвы. Быть может, и другие чувства влекли меня на Ионову пасеку... да, может, и так, но с тех пор прошло много зим, и весны юности ушли вместе с солнцем, которое освещало их тогда.
Мэриука хлопотала по хозяйству в своем домике и была молчалива, как и прежде. В полумраке хижины я не мог рассмотреть ее лицо, только глаза ее светились, когда она поворачивалась к окну. Войня спокойно выслушал мою просьбу, вытащил из темного угла ружье, и мы отправились.
Один за другим, медленно кружась в воздухе, слетали на землю последние листья с огромных буков. Мы шагали по желтым, шуршащим грудам опавшей листвы и протаптывали в ней тропинки. От холодного дыхания ветра колыхались ветки деревьев, ж чем глубже проникали мы в чащу леса, тем печальнее и пустыннее казался оп. Душа моя словно была окутана мглой.
Через некоторое время я остановился и спросил:
— А что поделывает барин Енакаке, Войня? Войня удивленно посмотрел на меня в упор.
— Как? Ты не знаешь? Погиб Енакаке! Работники сыроварни нашли его под обрывом у Фундени... Он, видимо, проходил там, а берег как раз и обвалился... Нашли его под обрывом рядом с собакой... помнишь, той, рыжей...
— Как? Барин погиб? А я ничего не слышал...
— Да, погиб...
Лесник отвечал спокойно, но мне показалось, что глаза его слишком пристально смотрели на меня. Не знаю, не могу сказать — отчего, но дрожь пламеппым током пробежала у меня по спипе... И в этот миг у меня мелькнула догадка, что лесник Войня убил своего хозяина.
Безотчетно я спросил:
— И что же? Не нашли, кто убил его?
— А чего же искать,? — ответил Войня.— Ведь сам погиб, лютой смертью...
Я замолчал. Неприютным и пустынным был лес в своей осенней печали. И может быть, поэтому я ощутил на сердце большую тяжесть, какую-то неясную горечь, словно перед смертью. Мы вышли на опушку, туман рассеялся. Огромный лес остался позади нас со своими зарослями и со своей тайной, словно живое существо со своими горестями, гневом и жалобами. Осень витала пад ним, как смертный сон. Мэриука на мгновение возникла перед моими глазами и растаяла, словно дымка, мысль о гибели барина льдиною легла мне на сердце.
Да, малыш, сильно любил я лес в дни моей юности...
Так рассказывал мне дедушка, сидя у большой старинной почки. Рассказал и умолк. А снаружи вздыхал и жаловался осенний ветер.
ШЕСТЬСОТ ЛЕЙ
Вот что рассказал мне один приятель.
Как-то утром явились ко мне два мужика. Один из них, рослый, с мужественным открытым лицом, заговорил первый:
— Мы пришли к вам по нашему делу...
— Это давнишняя наша беда, от которой все мы страдаем...— поспешил добавить другой, худощавый и немного сутулый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47