Оказывается, на других железнодорожных станциях солдаты арьергардных частей поступили так же, как и мы. На общих построениях офицеры уговаривали солдат выдать «преступников», ссылаясь при этом на приказ верховного главнокомандующего об их розыске.
— Что же это получается: или сам верховный немцам продался, или в ставке у него сидят изменники,— возмущались солдаты.
Нам, не искушенным в политике, становилось все яснее, что в серьезных неудачах армии и страданиях народа виноват прогнивший царский строй. И когда до нас дошла весть о Февральской революции, о свержении царя, в полках началось брожение, появилось много разных агитаторов. Были тут и меньшевики, и эсеры, и анархисты... Кто только нас не агитировал! На чьей же стороне правда?
Чутьем и разумом солдаты поняли, что правда только на стороне большевиков. Из всех партий только они говорили: «Долой войну! Земля — крестьянам, фабрики — рабочим!» Эти лозунги как нельзя лучше выражали сокровенные думы и заветные мечты каждого из нас. Дорогие народу слова большевистской правды выслушивались с особым вниманием. Большевистские листовки и газеты зачитывались буквально до дыр.
Однажды, незадолго до Октябрьской революции, в небольшой деревушке командование полка устроило молебен. Полковой поп настроился прочитать очередную проповедь о том, как должно сражаться русское воинство. Солдаты полковой разведки и полковой пулеметной команды пришли на молебен с оружием и красными повязками на руках. Командир полка, возмущенный этой дерзкой выходкой, подбежал к нам и набросился на меня, как на старшего:
— Что это такое? Что за маскарад?
— Это не маскарад. Мы требуем, гражданин полковник: долой войну! — сказал и, признаться, испугался. «Влип — думаю.— Мало того, что «долой войну» перед всем полком выкрикнул, еще и полковника не высокоблагородием, а гражданином назвал. Теперь подведут под трибунал...»
Но случилось совсем другое. Полковник побагровел, как-то странно запнулся и боком, боком попятился от нас. Солдаты сперва посмеялись, а потом грозно грянули:
— Долой войну!
— Да здравствует революция!
Ряды смешались, стихийно возник митинг. Офицеры, меньшевистские и эсеровские агитаторы поносили Ленина, называли его немецким шпионом, всячески уговаривали продолжать войну «до победного конца». По мы поняли, где правда. «Они за войну, ругают Ленина,— рассуждали солдаты,— а Ленин, наоборот, хочет покончить с войной... Значит, наш он, Ленин-то, народный, солдатский вождь, и идти надо за ним, за Лениным...»
В нашем полку смело и целеустремленно действовала подпольная большевистская организация. Под ее руководством солдаты создали свой первый полковой комитет. В его состав избрали И меня.
Полковые комитеты и солдатские собрания дивизии приняли решение — не выполнять приказы Керенского, в наступление не идти, а полкам отходить с передовой в район станции Окница. Как ни усердствовало меньшевистско-эсеровское офицерье, солдаты точно выполняли указание своих комитетов.
В Окнице мы захватили много оружия, боеприпасов, обмундирования и продовольствия. На железнодорожной станции стихийно возник митинг. Фронтовики требовали немедленной отправки домой. На платформу, служившую трибуной, влез какой-то подполковник и начал уговаривать подчиниться приказу Керенского — вернуться на передовую и продолжать войну. Народ разгорячился. Не выдержал и я, взобрался на платформу, оттеснил подполковника и сказал первую в своей жизни речь, призывая солдат самим кончать войну.
Не сумев убедить солдат вернуться па передовую, правительство Керенского, поддержанное российской контрреволюцией, приступило к подготовке кровавой расправы с непокорными полками. По приказу Временного правительства против нас были брошены вызванные из Румынии и Бессарабии воинские части, женские батальоны смерти, гайдамаки, а также бронепоезда.
После четырехдневных неравных боев с карателями солдатские комитеты дивизии приняли решение: уничтожить тяжелое вооружение, склады с военным имуществом и боеприпасами, раздать дивизионные деньги солдатам и мелкими группами разойтись по домам. Эта сложная операция была выполнена блестяще. Солдаты из своей среды выдвинули руководителей групп, которые вывели людей из кольца окружения. В одну ночь целая дивизия будто растаяла. Окница опустела.
Путь нам предстоял далекий и нелегкий. Повсюду рыскали гайдамаки, пытаясь изловить организаторов мятежей. Солдаты группы, в которой шел я, вздохнули с облегчением, лишь когда переправились на левый берег Днепра где-то в районе Черкасс.
В пути мы услышали весть об Октябрьской революции, первых декретах Советской власти о мире и земле. Узнали, что в Харькове состоялся первый съезд Советов рабочих, крестьянских
и солдатских депутатов Украины, который постановил присоединиться к революционным рабочим и крестьянам России и следовать за ними по пути, указанному Лениным, самим брать власть в свои руки, отбирать у буржуев и помещиков фабрики, заводы, землю. Дошла до нас весть и о вооруженном восстании в Киеве против Центральной Рады.
По дороге от Черкасс в Котельву набрели на какой-то партизанский отряд. Возглавлял его здоровенный бесшабашный матрос. Остались в отряде, думали вместе бороться за Советскую власть, а присмотревшись, увидели — тут совсем не то: пьют, хулиганят, дерутся... В общем ясно— анархисты, с ними не по пути. Пробыли четыре дня и пошли дальше, но уже не группой, а по одному, по два-три человека.
В Котельву я пришел ночью и, никем не замеченный, спрятался в хате у отца. Время было тревожное. Гайдамаки, поддерживаемые кулачьем, убивали людей без разбора. Чуть что не так, и — к стенке.
Мои родные узнали, что в Котельву вернулось с фронта около двухсот человек. Все они, как и я, прятались. Надо было организовывать партизанский отряд из солдат-фронтовиков и устанавливать советскую власть в Котельве. Отец и брат Алексей помогли мне связаться с односельчанами-фронтовиками: Бородаем, Тягнырядно, Гнилосыром, Шевченко, Радченко, Кошубой, Салатным, Гришко и некоторыми другими.
В клуне у отца мы провели свое первое совещание. Выработали план действий, распределили обязанности. Меня избрали начальником штаба (так тогда назывался командир партизанского отряда), Бородая—комиссаром. Сбор отряда назначили через день в лесу, в пяти километрах от слободы. Явилось 120 человек, из которых 70 имели винтовки, револьверы и охотничьи ружья. Многие привели с собой лошадей.
Бойцов без оружия, но имевших лошадей, назначили связными, часть оставили в резерве, а вооруженных разбили па боевые группы. Скрытно подошли к слободе и внезапным ударом захватили почту, телефонную станцию, волостное правление и полицию, находившуюся на казарменном положении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
— Что же это получается: или сам верховный немцам продался, или в ставке у него сидят изменники,— возмущались солдаты.
Нам, не искушенным в политике, становилось все яснее, что в серьезных неудачах армии и страданиях народа виноват прогнивший царский строй. И когда до нас дошла весть о Февральской революции, о свержении царя, в полках началось брожение, появилось много разных агитаторов. Были тут и меньшевики, и эсеры, и анархисты... Кто только нас не агитировал! На чьей же стороне правда?
Чутьем и разумом солдаты поняли, что правда только на стороне большевиков. Из всех партий только они говорили: «Долой войну! Земля — крестьянам, фабрики — рабочим!» Эти лозунги как нельзя лучше выражали сокровенные думы и заветные мечты каждого из нас. Дорогие народу слова большевистской правды выслушивались с особым вниманием. Большевистские листовки и газеты зачитывались буквально до дыр.
Однажды, незадолго до Октябрьской революции, в небольшой деревушке командование полка устроило молебен. Полковой поп настроился прочитать очередную проповедь о том, как должно сражаться русское воинство. Солдаты полковой разведки и полковой пулеметной команды пришли на молебен с оружием и красными повязками на руках. Командир полка, возмущенный этой дерзкой выходкой, подбежал к нам и набросился на меня, как на старшего:
— Что это такое? Что за маскарад?
— Это не маскарад. Мы требуем, гражданин полковник: долой войну! — сказал и, признаться, испугался. «Влип — думаю.— Мало того, что «долой войну» перед всем полком выкрикнул, еще и полковника не высокоблагородием, а гражданином назвал. Теперь подведут под трибунал...»
Но случилось совсем другое. Полковник побагровел, как-то странно запнулся и боком, боком попятился от нас. Солдаты сперва посмеялись, а потом грозно грянули:
— Долой войну!
— Да здравствует революция!
Ряды смешались, стихийно возник митинг. Офицеры, меньшевистские и эсеровские агитаторы поносили Ленина, называли его немецким шпионом, всячески уговаривали продолжать войну «до победного конца». По мы поняли, где правда. «Они за войну, ругают Ленина,— рассуждали солдаты,— а Ленин, наоборот, хочет покончить с войной... Значит, наш он, Ленин-то, народный, солдатский вождь, и идти надо за ним, за Лениным...»
В нашем полку смело и целеустремленно действовала подпольная большевистская организация. Под ее руководством солдаты создали свой первый полковой комитет. В его состав избрали И меня.
Полковые комитеты и солдатские собрания дивизии приняли решение — не выполнять приказы Керенского, в наступление не идти, а полкам отходить с передовой в район станции Окница. Как ни усердствовало меньшевистско-эсеровское офицерье, солдаты точно выполняли указание своих комитетов.
В Окнице мы захватили много оружия, боеприпасов, обмундирования и продовольствия. На железнодорожной станции стихийно возник митинг. Фронтовики требовали немедленной отправки домой. На платформу, служившую трибуной, влез какой-то подполковник и начал уговаривать подчиниться приказу Керенского — вернуться на передовую и продолжать войну. Народ разгорячился. Не выдержал и я, взобрался на платформу, оттеснил подполковника и сказал первую в своей жизни речь, призывая солдат самим кончать войну.
Не сумев убедить солдат вернуться па передовую, правительство Керенского, поддержанное российской контрреволюцией, приступило к подготовке кровавой расправы с непокорными полками. По приказу Временного правительства против нас были брошены вызванные из Румынии и Бессарабии воинские части, женские батальоны смерти, гайдамаки, а также бронепоезда.
После четырехдневных неравных боев с карателями солдатские комитеты дивизии приняли решение: уничтожить тяжелое вооружение, склады с военным имуществом и боеприпасами, раздать дивизионные деньги солдатам и мелкими группами разойтись по домам. Эта сложная операция была выполнена блестяще. Солдаты из своей среды выдвинули руководителей групп, которые вывели людей из кольца окружения. В одну ночь целая дивизия будто растаяла. Окница опустела.
Путь нам предстоял далекий и нелегкий. Повсюду рыскали гайдамаки, пытаясь изловить организаторов мятежей. Солдаты группы, в которой шел я, вздохнули с облегчением, лишь когда переправились на левый берег Днепра где-то в районе Черкасс.
В пути мы услышали весть об Октябрьской революции, первых декретах Советской власти о мире и земле. Узнали, что в Харькове состоялся первый съезд Советов рабочих, крестьянских
и солдатских депутатов Украины, который постановил присоединиться к революционным рабочим и крестьянам России и следовать за ними по пути, указанному Лениным, самим брать власть в свои руки, отбирать у буржуев и помещиков фабрики, заводы, землю. Дошла до нас весть и о вооруженном восстании в Киеве против Центральной Рады.
По дороге от Черкасс в Котельву набрели на какой-то партизанский отряд. Возглавлял его здоровенный бесшабашный матрос. Остались в отряде, думали вместе бороться за Советскую власть, а присмотревшись, увидели — тут совсем не то: пьют, хулиганят, дерутся... В общем ясно— анархисты, с ними не по пути. Пробыли четыре дня и пошли дальше, но уже не группой, а по одному, по два-три человека.
В Котельву я пришел ночью и, никем не замеченный, спрятался в хате у отца. Время было тревожное. Гайдамаки, поддерживаемые кулачьем, убивали людей без разбора. Чуть что не так, и — к стенке.
Мои родные узнали, что в Котельву вернулось с фронта около двухсот человек. Все они, как и я, прятались. Надо было организовывать партизанский отряд из солдат-фронтовиков и устанавливать советскую власть в Котельве. Отец и брат Алексей помогли мне связаться с односельчанами-фронтовиками: Бородаем, Тягнырядно, Гнилосыром, Шевченко, Радченко, Кошубой, Салатным, Гришко и некоторыми другими.
В клуне у отца мы провели свое первое совещание. Выработали план действий, распределили обязанности. Меня избрали начальником штаба (так тогда назывался командир партизанского отряда), Бородая—комиссаром. Сбор отряда назначили через день в лесу, в пяти километрах от слободы. Явилось 120 человек, из которых 70 имели винтовки, револьверы и охотничьи ружья. Многие привели с собой лошадей.
Бойцов без оружия, но имевших лошадей, назначили связными, часть оставили в резерве, а вооруженных разбили па боевые группы. Скрытно подошли к слободе и внезапным ударом захватили почту, телефонную станцию, волостное правление и полицию, находившуюся на казарменном положении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58