За ним гонятся. Шаги преследователей все ближе: хруп, хруп, хруп. Он сжался в комок.
Дикий тоскливый вопль прорезал джунгли. Человек очнулся. Что за чертовщина? Вскочил и, прижимаясь к шершавой коре, выхватил нож. Прямо перед ним —лесной дух: па месте глаз — два огненных шара, рот скалился в беззвучном зло. радном смехе, на голове — острые ушки, задние ноги похожи на ходули. Призрак кривлялся, дергался, плясал. Потом подпрыгнул, как бесенок из сказки, и исчез. Какой-то бред!
Когда несмело проклюнулся новый день, человек вздохнул облегченно: наконец-то! Оторвался от дерева, заковылял, при-храмывая, по полянке. Хоть бы согреться, унять дрожь. Он замерз в своем рубище, сползающем с плеч. Вот тебе м тропики!
Перевязал рану, наложив свежий лист падаука. Сменил компресс на ноге. Опухоль чуть уменьшилась. Можно идти дальше. И тут он почувствовал на затылке давящую тяжесть. Резко обернулся. Этого еще не хватало! Огромный питон, устроившись на низко нависших ветвях, прилип к нему взглядом, пронзительным, леденящим.
Гад и человек настороженно следили друг за другом. Время тянулось медленно, и нервы стали сдавать. Глазки питона, мертвенно блеснув, оторвались от человека. По тропе на водопой кралась пугливая лесная антилопа гапи. На нее-то и нацелился питон. Он молниеносно выбросил массивную голову и оглушил зверька ударом: Свалился вниз, схватил жертву мощными челюстями. Хвост страшилища извивался в поисках опоры и зацепился, наконец, за ствол бамбука.
Жалобно застонала крохотная гапи, стиснутая в стальных кольцах питона. Беглецу показалось, что он даже слышит, как хрустнули ее кости. И человек не выдержал. Свистнул сингапурский стилет с утяжеленной для метания рукояткой и вонзился в горло гада. Кольца медленно распались, освобождая жертву. Удав дернулся и пропал в зарослях, унося драгоценный нож.
Что же теперь делать? Человек лишился единственного средства защиты в этом диком мире. Опираясь на дубинку, он заковылял по полянке.И снова змеится звериная тропка. Колдобины, камни, корневища, лианы, сучья. Потом тропа начала ветвиться и затерялась. Впереди было сплошное непроходимое море буйной зелени. Человек пошел напрямик по замшелому гнилому стволу упавшего дерева. Пошатнулся и, чтобы не упасть, схватился за свисающую лиану. Ой! Разжал кулак, на ладони капельки крови. Под зелеными листиками и розовыми цветами прятались острые шипы. Что же, могло быть и хуже, змея ми-нья, укус которой приносит мгновенную смерть.
Но куда теперь идти без компаса, без ножа и без пищи? Будешь кружить на одном месте. Нужно искать какой-то другой пу.ть. Проплутав добрых часа три, человек очутился на прежней полянке и обрадовался ей, как хорошей знакомой. Сел у ручья. Зелень без конца и края. Он словно на дне глубокого колодца. А там в синем небе привольно, светло. Эх, взлететь бы! Вырваться из зеленой прожорливой массы. И прямо на родину. Далеко она...
Задумавшись, человек, опустил голову. Загляделся на светлую дорожку воды, бежавшую в сумрачную чащу. А если попробовать? Может быть, выведет? Это, пожалуй, единственный шанс. Он собрал сухой бамбук, зубами и руками связал лианы в пучки, соединил их вместе—получился плотик. Осторожно, придерживая поврежденную ногу, улегся животом на хлипкое сооружение. И поплыл темно-зеленым туннелем. Здоровой рукой человек цеплялся за ветки, кусты и траву, подгребая, где нужно. Но скоро выдохся. Упал горячим лбом на полусогнутую мокрую руку. А ручей уносил его все дальше.
На третью ночь грянул тропический ливень. Молнии сверкающими ножами вспарывали обступившую его темноту. Слепящая стена дождя расступалась и снова смыкалась. Гром раскалывал небо, врубался в джунгли и раскатами катился
вдаль, сотрясая плотный воздух. Ручеек вздулся на глазах,превратившись в бурный стремительный поток. Плыть было невозможно. Человек лишился последнего средства передвижения.Потянулись голодные тоскливые сутки. По ночам беглец слышал как приходили на водопой кабаны, буйволы, козы. Однажды пожаловал тигр, известив о себе грозным рыком. Из кустов раздавался вой шакалов. Ливни сменялись моросящими дождями. И с ними навалилась тоска, отчаяние. Он был отрезан от всего мира. Один, совсем один, голодный, обессилевший, израненный. А вокруг него джунгли. Неужели правы были те, там, в лагере, твердившие, что беглецу нет спасения в джунглях, что джунгли страшнее японского плена? Что же, пусть он умрет. Но он умрет свободным! Впрочем, нет. Умирать он не согласен. Ни за что! Ведь ему же нет и двадцати пяти. А главное, его ждет Родина, которая сейчас в опасности. Он должен жить!
Надо только оторваться от мокрой земли. Трудно. Ох, как трудно. Тело налито свинцом. Он поднялся, царапая пальцами бугристую кору. Небо низкое, тяжелое, сырое. Давит, гнет к набухшей влагой земле. Неужели конец?
Неожиданно дождь прекратился. Уровень воды в ручье быстро упал, и к человеку снова пришла робкая надежда. Поднатужившись, спихнул он с берега свой плотик. На это ушли остатки сил. Он лежал лицом вниз на плотике. Иногда плотик останавливался, зацепившись за куст или корягу. Потом напор потока проталкивал его, и он продолжал плыть дальше. Журчащие струи убаюкивали.
Человек пил воду и ел траву, до которой мог дотянуться. Его сердце не сдавалось, гулко стучало в груди: жить, жить, жить. Жить, хотя бы ради того, чтобы одним глазком взглянуть на мать и отца, на родной город, чтобы отомстить за изуродованную жизнь, за плен, за смерть товарищей.
Ташкент... Там вишни в нежном розовом цвету. А под ними улыбается отец, тянет к нему руки., — Санек,— зовет он. Да, так ласково звали его в семье.Память последними усилиями возвращает человеку незабываемый мир его юности. Отец, Игнат Александрович Громов, был военным, и они много кочевали. В Ташкенте семья осела, отец стал работать в штабе Военного округа.
Санек был первенцем. Хотел стать, как отец, военным, поэтому в любую жару довольствовался двумя стаканами чая в день. Спал на узкой солдатской койке, занимался боксом, борьбой, фехтованием, метко стрелял. Он был первым забивалой в сборной волейбольной команде школы — ростом он удался в отца: метр девяносто. Весь класс провожал Саню в военное училище.
Выпускной вечер вновь испеченных лейтенантов. Читали приказ: его впервые назвали Александром Игнатьевичем. Гордость распирала грудь—он теперь настоящий мужчина, командир. Но яблочную настойку по случаю торжества выпил по-мальчишьи, скрываясь от старших. Затянутый новенькими хрустящими ремнями, он не чувствовал июльской жары. Весь мир лежал у его ног, у ног командира великой армии Советов.
Халхин-Гол. Выжженная степь, беспощадное солнце, раскаленная пыльная земля. Их полк пришел из Забайкалья, чтобы помочь братьям-монголам отбить японских захватчиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Дикий тоскливый вопль прорезал джунгли. Человек очнулся. Что за чертовщина? Вскочил и, прижимаясь к шершавой коре, выхватил нож. Прямо перед ним —лесной дух: па месте глаз — два огненных шара, рот скалился в беззвучном зло. радном смехе, на голове — острые ушки, задние ноги похожи на ходули. Призрак кривлялся, дергался, плясал. Потом подпрыгнул, как бесенок из сказки, и исчез. Какой-то бред!
Когда несмело проклюнулся новый день, человек вздохнул облегченно: наконец-то! Оторвался от дерева, заковылял, при-храмывая, по полянке. Хоть бы согреться, унять дрожь. Он замерз в своем рубище, сползающем с плеч. Вот тебе м тропики!
Перевязал рану, наложив свежий лист падаука. Сменил компресс на ноге. Опухоль чуть уменьшилась. Можно идти дальше. И тут он почувствовал на затылке давящую тяжесть. Резко обернулся. Этого еще не хватало! Огромный питон, устроившись на низко нависших ветвях, прилип к нему взглядом, пронзительным, леденящим.
Гад и человек настороженно следили друг за другом. Время тянулось медленно, и нервы стали сдавать. Глазки питона, мертвенно блеснув, оторвались от человека. По тропе на водопой кралась пугливая лесная антилопа гапи. На нее-то и нацелился питон. Он молниеносно выбросил массивную голову и оглушил зверька ударом: Свалился вниз, схватил жертву мощными челюстями. Хвост страшилища извивался в поисках опоры и зацепился, наконец, за ствол бамбука.
Жалобно застонала крохотная гапи, стиснутая в стальных кольцах питона. Беглецу показалось, что он даже слышит, как хрустнули ее кости. И человек не выдержал. Свистнул сингапурский стилет с утяжеленной для метания рукояткой и вонзился в горло гада. Кольца медленно распались, освобождая жертву. Удав дернулся и пропал в зарослях, унося драгоценный нож.
Что же теперь делать? Человек лишился единственного средства защиты в этом диком мире. Опираясь на дубинку, он заковылял по полянке.И снова змеится звериная тропка. Колдобины, камни, корневища, лианы, сучья. Потом тропа начала ветвиться и затерялась. Впереди было сплошное непроходимое море буйной зелени. Человек пошел напрямик по замшелому гнилому стволу упавшего дерева. Пошатнулся и, чтобы не упасть, схватился за свисающую лиану. Ой! Разжал кулак, на ладони капельки крови. Под зелеными листиками и розовыми цветами прятались острые шипы. Что же, могло быть и хуже, змея ми-нья, укус которой приносит мгновенную смерть.
Но куда теперь идти без компаса, без ножа и без пищи? Будешь кружить на одном месте. Нужно искать какой-то другой пу.ть. Проплутав добрых часа три, человек очутился на прежней полянке и обрадовался ей, как хорошей знакомой. Сел у ручья. Зелень без конца и края. Он словно на дне глубокого колодца. А там в синем небе привольно, светло. Эх, взлететь бы! Вырваться из зеленой прожорливой массы. И прямо на родину. Далеко она...
Задумавшись, человек, опустил голову. Загляделся на светлую дорожку воды, бежавшую в сумрачную чащу. А если попробовать? Может быть, выведет? Это, пожалуй, единственный шанс. Он собрал сухой бамбук, зубами и руками связал лианы в пучки, соединил их вместе—получился плотик. Осторожно, придерживая поврежденную ногу, улегся животом на хлипкое сооружение. И поплыл темно-зеленым туннелем. Здоровой рукой человек цеплялся за ветки, кусты и траву, подгребая, где нужно. Но скоро выдохся. Упал горячим лбом на полусогнутую мокрую руку. А ручей уносил его все дальше.
На третью ночь грянул тропический ливень. Молнии сверкающими ножами вспарывали обступившую его темноту. Слепящая стена дождя расступалась и снова смыкалась. Гром раскалывал небо, врубался в джунгли и раскатами катился
вдаль, сотрясая плотный воздух. Ручеек вздулся на глазах,превратившись в бурный стремительный поток. Плыть было невозможно. Человек лишился последнего средства передвижения.Потянулись голодные тоскливые сутки. По ночам беглец слышал как приходили на водопой кабаны, буйволы, козы. Однажды пожаловал тигр, известив о себе грозным рыком. Из кустов раздавался вой шакалов. Ливни сменялись моросящими дождями. И с ними навалилась тоска, отчаяние. Он был отрезан от всего мира. Один, совсем один, голодный, обессилевший, израненный. А вокруг него джунгли. Неужели правы были те, там, в лагере, твердившие, что беглецу нет спасения в джунглях, что джунгли страшнее японского плена? Что же, пусть он умрет. Но он умрет свободным! Впрочем, нет. Умирать он не согласен. Ни за что! Ведь ему же нет и двадцати пяти. А главное, его ждет Родина, которая сейчас в опасности. Он должен жить!
Надо только оторваться от мокрой земли. Трудно. Ох, как трудно. Тело налито свинцом. Он поднялся, царапая пальцами бугристую кору. Небо низкое, тяжелое, сырое. Давит, гнет к набухшей влагой земле. Неужели конец?
Неожиданно дождь прекратился. Уровень воды в ручье быстро упал, и к человеку снова пришла робкая надежда. Поднатужившись, спихнул он с берега свой плотик. На это ушли остатки сил. Он лежал лицом вниз на плотике. Иногда плотик останавливался, зацепившись за куст или корягу. Потом напор потока проталкивал его, и он продолжал плыть дальше. Журчащие струи убаюкивали.
Человек пил воду и ел траву, до которой мог дотянуться. Его сердце не сдавалось, гулко стучало в груди: жить, жить, жить. Жить, хотя бы ради того, чтобы одним глазком взглянуть на мать и отца, на родной город, чтобы отомстить за изуродованную жизнь, за плен, за смерть товарищей.
Ташкент... Там вишни в нежном розовом цвету. А под ними улыбается отец, тянет к нему руки., — Санек,— зовет он. Да, так ласково звали его в семье.Память последними усилиями возвращает человеку незабываемый мир его юности. Отец, Игнат Александрович Громов, был военным, и они много кочевали. В Ташкенте семья осела, отец стал работать в штабе Военного округа.
Санек был первенцем. Хотел стать, как отец, военным, поэтому в любую жару довольствовался двумя стаканами чая в день. Спал на узкой солдатской койке, занимался боксом, борьбой, фехтованием, метко стрелял. Он был первым забивалой в сборной волейбольной команде школы — ростом он удался в отца: метр девяносто. Весь класс провожал Саню в военное училище.
Выпускной вечер вновь испеченных лейтенантов. Читали приказ: его впервые назвали Александром Игнатьевичем. Гордость распирала грудь—он теперь настоящий мужчина, командир. Но яблочную настойку по случаю торжества выпил по-мальчишьи, скрываясь от старших. Затянутый новенькими хрустящими ремнями, он не чувствовал июльской жары. Весь мир лежал у его ног, у ног командира великой армии Советов.
Халхин-Гол. Выжженная степь, беспощадное солнце, раскаленная пыльная земля. Их полк пришел из Забайкалья, чтобы помочь братьям-монголам отбить японских захватчиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67