..
Послушал бы Фабр, который столько занимался математикой, физикой, химией и чувством дома, как теперь, сто лет спустя после опубликования его работы о церцерис, все эти науки сплетаются с биологией. Послушал бы, как участники коллоквиума говорят о формуле Делеуранса, открывающей новую сферу приложения математики в биологии, первую ступень зоологической эконометрии — науки, которая пока еще не создана! Послушал бы, что говорят о пчелиных танцах и об исследованиях Фриша, положивших начало математической лингвистике животных, науке, которая уже создается!..
Книга участника встречи австрийского ученого Конрада Лоренца «Кольцо царя Соломона» повествует о человеке, понимающем язык животных. Многолетние наблюдения над жизнью зверей и птиц в естественных условиях и бесчисленные опыты над ними признаны даже теми, кто не согласен с Лоренцем, спор вызывает не факты, в них никто не сомневается, так строго они выверены, а толкование трактовки.
Доктор Лоренц воспитал без матери-наседки выводок гусят, и те, едва став на лапки, начали вереницей, гуськом тянуться за своим воспитателем-кормильцем. Впрочем, они семенили за ним не совсем как за гусыней, а чуть поотстав. Они явно сохраняли в своих странствиях за профессором пафос дистанции, хотя где им знать о мировой славе Лоренца, о страстях, которые уже второе десятилетие совсем не по-академически кипят вокруг работ Лоренца и его единомышленника, шведского натуралиста, профессора из Оксфорда Нико Тин-бергена.
Лоренц полагает, что расстояние между ним и первым гусенком в цепочке, поспешающей следом, объясняется особенностями зрения птиц и их врожденной потребностью видеть впереди себя ведущую. Они соблюдают такой интервал, что эта фигура приобретает для них размеры взрослой гусыни. Похоже, так оно и есть. Едва Лоренц решает искупаться и входит в реку, гусята бесстрашно покидают берег и устремляются за доктором. Пока он в воде по колено, цепочка гусят уже при-
ближается. Вода поднялась до пояса, гусята почти его догнали. А вскоре над водой видна только голова доктора— седой ежик, и тогда гусята теснятся вокруг, пищат, щекочут щеки перьями, царапают плечи коготками перепончатых лапок.
Как истолковать действия выращенной Лоренцем галки, которая никогда не видела себе подобных? Она так привязана к своему воспитателю, что пытается даже кормить его червями, пробует засовывать их ему в уши, в ноздри.
С разных сторон обсуждаются на коллоквиуме повадки двуногих — пернатых, четвероногих — животных, шестиногих — насекомых, восьминогих — паукообразных, а также каких-нибудь многоножек и вовсе безногих, червей например.
Теперь уже нет спора, существуют ли инстинкты. Со всей объективностью, какую гарантирует современный уровень науки, установлено: врожденное поведение есть. Но надо еще дознаться, как оно возникает, чем закрепляется. Живое можно рассматривать, в определенном смысле, как венец творения. В поведении живых существ, в их взаимодействии с окружающей средой и друг с другом словно растворены гармония и противоречия, полярные заряды, простые и сложные математические функции, логарифмические зависимости, обратные связи... Познанрю их вооружает человека иногда самым неожиданным образом, помогает ему тверже стоять на земле, точнее ориентироваться в воде и воз-духе.
...Пилот сидит у штурвала аэроплана, летящего сквозь арктическую ночь. Солнца нет, небо покрыто облаками, сквозь которые не пробиться свету звездных ориентиров, магнитные компасы в этой зоне отказывают. Тут-то штурманская служба включает кисточки Гейдингера. Прибор построен и работает по принципу фасеток пчелиного глаза. В самый пасмурный день, когда солнце скрыто плотным слоем туч, установил Фриш, фасетки воспринимают в полете и интегрируют для ориентировки по-разному поляризованный свет разных секторов неба. Открытие Фриша стало тем зерном, из которого выросли кисточки Гейдингера, направляющие слепой полет. На одном из отрезков авиатрассы Париж — Нью-Йорк, вблизи Северного полюса, лет-
чики уже не первый год пользуются показаниями таких приборов.Именно этим примером проиллюстрировал прикладные аспекты науки о поведении парижский профессор Анри Пиерон, закрывая коллоквиум.
Вот она в действии, предвиденная Фабром «наука, наученная животным»!
...Об ученом, о его месте в истории науки мы привыкли судить в значительной мере по тому, сколько у него было учеников, последователей, какую школу о» создал. Фабру пришлось работать одному, без преемников, которым из рук в руки можно бы передать начатое дело.
Но школу он все же создал, создал так же, как переступил порог факультета.
Откликаясь на звучащий со страниц его книг страстный призыв к поиску, к развитию учения об инстинкте, к выявлению роли насекомых в экономике природы, за последние десятилетия в энтомологию пришло такое количество молодых умов, столько разных талантов, что есть все основания говорить о фабровском наборе в науку, о мобилизации сил, которая Фабром сто лет назад начата и по сей день продолжается.
Запоздалые скрипки
За десятым томом последовал мемуар о светляке. Наконец-то дошли руки до этой живой искорки, упавшей с луны. Фосфоресцирующие грибы и светящиеся мягкотелки, органические создания, выдающие свое происхождение от солнечного света, источника всякой жизни на Земле, давно занимали натуралиста.
«Мягкий свет этих грибов опрокидывает многие наши понятия. Он не подчиняется законам преломления, пройдя через линзу, не дает отображения, не оставляет следа на обычной фотографической пластинке,— объясняет Фабр в письме к Легро причины своего интереса.— Сколько замечательных открытий сулит более полное, более глубокое познание секретов этих существ, которые освещают маленькие радости своей жизни, зажигая на конце брюшка крошечный фонарик!»
Фабр не скрывает изумления, обнаружив, что светятся не только личинки мягкотелок, но даже и зрелые
яйца, извлеченные из брюшка самок. Правда, это только слабые точки, но они видны в темноте.
— «Для чего вся эта пиротехника?» — спрашивает он и отвечает не простым «не знаю», а даже с некоторой опаской: «Может быть, никому никогда и не станут известны секреты физики этих насекомых, более мудрые, чем физика наших книг?»
Не будем слишком строги к этой откровенно агностической ноте. Помните, как в свое время восклицал Фабр: какой прок от этих знаний? На этот счёт я не самообольщаюсь... Качество квашеной капусты не улучшится. А ведь без капусты не прожить... И как же скоро он сам опроверг себя, опубликовав мемуар «Гусеница белянки» — изящнейший очерк истории окультуривания дикой капусты, превращенной искусством безвестных огородников в удивительное растение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Послушал бы Фабр, который столько занимался математикой, физикой, химией и чувством дома, как теперь, сто лет спустя после опубликования его работы о церцерис, все эти науки сплетаются с биологией. Послушал бы, как участники коллоквиума говорят о формуле Делеуранса, открывающей новую сферу приложения математики в биологии, первую ступень зоологической эконометрии — науки, которая пока еще не создана! Послушал бы, что говорят о пчелиных танцах и об исследованиях Фриша, положивших начало математической лингвистике животных, науке, которая уже создается!..
Книга участника встречи австрийского ученого Конрада Лоренца «Кольцо царя Соломона» повествует о человеке, понимающем язык животных. Многолетние наблюдения над жизнью зверей и птиц в естественных условиях и бесчисленные опыты над ними признаны даже теми, кто не согласен с Лоренцем, спор вызывает не факты, в них никто не сомневается, так строго они выверены, а толкование трактовки.
Доктор Лоренц воспитал без матери-наседки выводок гусят, и те, едва став на лапки, начали вереницей, гуськом тянуться за своим воспитателем-кормильцем. Впрочем, они семенили за ним не совсем как за гусыней, а чуть поотстав. Они явно сохраняли в своих странствиях за профессором пафос дистанции, хотя где им знать о мировой славе Лоренца, о страстях, которые уже второе десятилетие совсем не по-академически кипят вокруг работ Лоренца и его единомышленника, шведского натуралиста, профессора из Оксфорда Нико Тин-бергена.
Лоренц полагает, что расстояние между ним и первым гусенком в цепочке, поспешающей следом, объясняется особенностями зрения птиц и их врожденной потребностью видеть впереди себя ведущую. Они соблюдают такой интервал, что эта фигура приобретает для них размеры взрослой гусыни. Похоже, так оно и есть. Едва Лоренц решает искупаться и входит в реку, гусята бесстрашно покидают берег и устремляются за доктором. Пока он в воде по колено, цепочка гусят уже при-
ближается. Вода поднялась до пояса, гусята почти его догнали. А вскоре над водой видна только голова доктора— седой ежик, и тогда гусята теснятся вокруг, пищат, щекочут щеки перьями, царапают плечи коготками перепончатых лапок.
Как истолковать действия выращенной Лоренцем галки, которая никогда не видела себе подобных? Она так привязана к своему воспитателю, что пытается даже кормить его червями, пробует засовывать их ему в уши, в ноздри.
С разных сторон обсуждаются на коллоквиуме повадки двуногих — пернатых, четвероногих — животных, шестиногих — насекомых, восьминогих — паукообразных, а также каких-нибудь многоножек и вовсе безногих, червей например.
Теперь уже нет спора, существуют ли инстинкты. Со всей объективностью, какую гарантирует современный уровень науки, установлено: врожденное поведение есть. Но надо еще дознаться, как оно возникает, чем закрепляется. Живое можно рассматривать, в определенном смысле, как венец творения. В поведении живых существ, в их взаимодействии с окружающей средой и друг с другом словно растворены гармония и противоречия, полярные заряды, простые и сложные математические функции, логарифмические зависимости, обратные связи... Познанрю их вооружает человека иногда самым неожиданным образом, помогает ему тверже стоять на земле, точнее ориентироваться в воде и воз-духе.
...Пилот сидит у штурвала аэроплана, летящего сквозь арктическую ночь. Солнца нет, небо покрыто облаками, сквозь которые не пробиться свету звездных ориентиров, магнитные компасы в этой зоне отказывают. Тут-то штурманская служба включает кисточки Гейдингера. Прибор построен и работает по принципу фасеток пчелиного глаза. В самый пасмурный день, когда солнце скрыто плотным слоем туч, установил Фриш, фасетки воспринимают в полете и интегрируют для ориентировки по-разному поляризованный свет разных секторов неба. Открытие Фриша стало тем зерном, из которого выросли кисточки Гейдингера, направляющие слепой полет. На одном из отрезков авиатрассы Париж — Нью-Йорк, вблизи Северного полюса, лет-
чики уже не первый год пользуются показаниями таких приборов.Именно этим примером проиллюстрировал прикладные аспекты науки о поведении парижский профессор Анри Пиерон, закрывая коллоквиум.
Вот она в действии, предвиденная Фабром «наука, наученная животным»!
...Об ученом, о его месте в истории науки мы привыкли судить в значительной мере по тому, сколько у него было учеников, последователей, какую школу о» создал. Фабру пришлось работать одному, без преемников, которым из рук в руки можно бы передать начатое дело.
Но школу он все же создал, создал так же, как переступил порог факультета.
Откликаясь на звучащий со страниц его книг страстный призыв к поиску, к развитию учения об инстинкте, к выявлению роли насекомых в экономике природы, за последние десятилетия в энтомологию пришло такое количество молодых умов, столько разных талантов, что есть все основания говорить о фабровском наборе в науку, о мобилизации сил, которая Фабром сто лет назад начата и по сей день продолжается.
Запоздалые скрипки
За десятым томом последовал мемуар о светляке. Наконец-то дошли руки до этой живой искорки, упавшей с луны. Фосфоресцирующие грибы и светящиеся мягкотелки, органические создания, выдающие свое происхождение от солнечного света, источника всякой жизни на Земле, давно занимали натуралиста.
«Мягкий свет этих грибов опрокидывает многие наши понятия. Он не подчиняется законам преломления, пройдя через линзу, не дает отображения, не оставляет следа на обычной фотографической пластинке,— объясняет Фабр в письме к Легро причины своего интереса.— Сколько замечательных открытий сулит более полное, более глубокое познание секретов этих существ, которые освещают маленькие радости своей жизни, зажигая на конце брюшка крошечный фонарик!»
Фабр не скрывает изумления, обнаружив, что светятся не только личинки мягкотелок, но даже и зрелые
яйца, извлеченные из брюшка самок. Правда, это только слабые точки, но они видны в темноте.
— «Для чего вся эта пиротехника?» — спрашивает он и отвечает не простым «не знаю», а даже с некоторой опаской: «Может быть, никому никогда и не станут известны секреты физики этих насекомых, более мудрые, чем физика наших книг?»
Не будем слишком строги к этой откровенно агностической ноте. Помните, как в свое время восклицал Фабр: какой прок от этих знаний? На этот счёт я не самообольщаюсь... Качество квашеной капусты не улучшится. А ведь без капусты не прожить... И как же скоро он сам опроверг себя, опубликовав мемуар «Гусеница белянки» — изящнейший очерк истории окультуривания дикой капусты, превращенной искусством безвестных огородников в удивительное растение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80