Оружия этого у нас на стене сколько хочешь. Палку ищешь — не сразу найдешь, а винтовки и карабины ребята каждый день с полей приносят. Вот и сейчас в углу землянки стоит полдюжины. Все вычищены, смазаны. Это Мартынок, он любит с оружием возиться.
Мартынок поменял позу. Теперь мне видна только правая сторона его исхудалого лица. А что, если он умрет? Ляжет сегодня спать, а утром не встанет. Хорошо помню, что именно в тот вечер вид Мартыика испугал меня. Я не хотел, чтобы война и его унесла.
Когда я оторвался от своих воспоминаний, Васька уже рассказал биографию и теперь отвечал на вопросы. Его почему-то спросили, как он думает о своей жизни в будущем. Мне этот вопрос показался не только неуместным, но и нелепым. Спросил Мартынок.
— Это после войны, что ли? — удивился Васька.— Да пусть кончается скорей.
— А все же? — посмотрел на него председатель.— Теперь уже скоро, вон от Ростова и Краснодара погнали.
У Васьки отец погиб. Еще в прошлом году прислали похоронку. Мать работала здесь же, в полевой бригаде. Они зарывали на наших полях окопы. Дома две сестренки— семи и двенадцати лет. Хозяйничают сами. Он старший в семье. Уж не поэтому ли ему задали такой вопрос?
— Да как,— потер свой лоб Васька.— Как все — работать. Сестренок на ноги надо ставить. На механика учиться буду, а война кончится, может, еще куда...
— А в комсомол почему вступаешь? — спросил Гриша.
— Как почему? — не понял вопроса Васька.— У меня батя на войне... Потом, может, и меня в армию, вон уже приписное в военкомате выдали...
— Ну, до вас-то дело не дойдет,— вмешался опять Мартынок.— Еще двадцать пятый надо забрать, а там двадцать шестой еще...
— Ты, Кирюха, в своем госпитале трошки подотстал от жизни,— засмеялся бригадир.— Двадцать пятый уже весь мобилизовали, а двадцать шестой тоже шевелить начали. Вон Колька Хрулев, он рожденный в марте, так ему уже повестка — явиться с котелком.
— Так мы не кончим сегодня прием,— нетерпеливо постучал о стол Валькин карандаш, и Гриша, порывисто подавшись с табурета, предложил:
— Давайте голосовать.
Проголосовали единогласно, и Васька после поздрав* лений прошел на мое место, а я стал на его.
Моя биография оказалась тоже до обидного короткой» как и биография Васьки и Шурки, хотя я и пытался удли» нить ее за счет «семейного положения». Чтобы мне меньше задавали вопросов, я сразу сказал об отце и старшем брате.
— Сейчас они на фронте,— закончил я свой рассказ. Немного помолчал и добавил: — Писем нет. От отца до самой бомбежки шли, а от брата последнее в мае было, скоро год...
— Ну, тогда живые они оба,— как-то неестественно бодро подхватил Дед.— Номер полевой почты у них сменился за это время — вот письма и не доходят, а нового вашего адреса они не знают. Вы на старую квартиру-то ездили? Может, туда письма идут?
— А чего ездить, там ничего нет. Ни дома, ни улицы..,
— М-да, брат,— вздохнул Дед.— Теперь, Андрюха, у всех так. У меня вон самого невестка с внучкой... На Тракторном жили. Сын пока пишет, в каждом письме за них спрашивает. А я отписываю, что эвакуировались они, а сам знаю: не успели... А твои-то, Андрюха, живы. На войне ведь тоже не всех убивают...
Дед совсем сбил меня с толку. Гриша что-то спросил, а я не расслышал. Стою и думаю про отца и брата. Раз меня так уговаривают, наверное, и вправду их уже нет. Что тогда? Как жить? У моих друзей свои дома, а мы заняли какой-то разбитый, с сорванной крышей. А что, как вернутся хозяева? Хорошо, скоро лето, а придет зима? И тут же успокоил себя. К зиме-то война кончится, вон как турнули гитлеровцев.
— Ты чего молчишь? — тронул меня за рукав бригадир.— Гриша про учебу спрашивает. Имеешь ли планы какие?
— Думаю учиться, война вот кончится.
— Тебе в девятый? — подхватил Дед.— Вон с Гришей' и катайте. Один в девятый, другой в десятый...— Он на секунду запнулся, потом уже не так бодро добавил:— Но прежде Гитлера надо прикончить.
— С Уставом и Программой знаком? — спросил Гриша.
— Знаком.
— Тогда голосуем.
Когда мы вышли из сырой и душной землянки, поднявшийся ветерок дружно разгонял туман, и на небе стали проступать звезды. Ужинать решили на дворе. Все, кроме Викулова, ждали нас. Мы знали, какая это была пытка— сидеть подле котла и ждать. И отойти от булькающей кашицы не заставишь себя, и ждать, пока тебе ее дадут, нет сил. Но даже маленький сын Оли Юрка сидел со всеми и ждал.
Сразу загремели алюминиевые миски и котелки. Я протянул Оле свой румынский котелок, напоминавший полоскательницу, только не круглую, а четырехугольную, и она щедро опрокинула в исто полную поварешку уже загустевшего пшенного кондера.
— Комсомольцам по полной, с верхом! — весело приговаривала она, ловко шлепая кондер в подставленные посудины.— Можно и добавки!
Наше колхозное начальство и Гриша решили заночевать в бригаде, и кондер был сварен с расчетом и на них.
Дед, присаживаясь перед миской и оглаживая руками бородку, шутливо обронил:
— Эх, по такому-то случаю...— и выжидающе посмотрел в сторону бригадира.
— Раз начальство говорит: надо, мы, солдаты, должны сказать: есть! — прокряхтел Василий Афанасьевич и, достав из кармана ключ от своего сундучка, протянул его кашеварке: — Сходи, Олюша, там у меня растирание. По ночам нещадно хвораю, а берегу, вдруг какой случай. Да иди, разберешься. Там всего одна стоит.
— А почему это ты, бригадир, светомаскировку не соблюдаешь? — наигранно-сердито покосился Дед на крохотную, шестивольтовую лампочку, которую питал леченый и перелеченый аккумулятор — изобретение Халима Викулова.
— Э-э, брат,— хитро подмигнул бригадир, разливая разведенный спирт в кружки.— Он у нас, свет-то, ученый. Когда надо, сам тухнет.
— И когда не надо...— добавил Мартынок.
— Халим! — шумнул Дед в темноту.— Давай с нами.— И подтолкнул бригадира:— Что же ты, зови.
Василий Афанасьевич безнадежно махнул рукой и лениво позвал:
— Халим, давай, а то у нас кондер стынет...
— Я свой съел,— скрипнул простуженным голосом Халим.
— С нами, за урожай! — хитро сощурил глаза Дед.
— Посеять еще надо,— прохрипел Викулов.
— А-а! — нетерпеливо поднял свою кружку бригадир.— Пустое дело. Поехали...
Выпили и молча принялись за кондер. Только Оля задержала свою кружку, и лицо ее вдруг словно окаменело. Отвернулась, ладонью свободной руки вытерла глаза и прошептала:
— За Ивана Матвеевича, мужа мово...— И губы ее мелко задрожали.
— А ты чего же, секретарь? — повернулся Дед в нашу сторону.— Или комсомольцам не положено?
— Да нет, Николай Иванович, мы вот тут с ребятами уже за чай принялись. Да и что ж разорять вас.
— По доброму-то времени,— погрустнел Дед,— все не так надо. Праздник бы ребятам устроить по такому случаю.
А сегодня и так ужин праздничный,— обиженно отозвался бригадир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107