?
Те, кто шел в Сталинград, были горожанами. Они находились на рытье окопов, там их два месяца назад и отрезали немцы. Скитались по хуторам и селам, шли за фронтом, а вот теперь хотят проскочить в город, к своим семьям. Все знали, что случилось со Сталинградом, знали и многие подробности, видно, уже говорили с беженцами, но на наши советы не идти в город отвечали:
— Да нет, пойдем. А может, еще и живой кто остался.
— Ничего, как-нибудь пройдем.
— Мы уже давно в дороге, с августа...
— Теперь тут рядом...
Тетя Надя, налегая со мною на тележку, вытирала глаза,
— Где они их там найдут,— всхлипывала она,— там же всех выбили, все сгорело...
Через полчаса нас опять остановили две женщины — серые сгорбленные фигуры, с ног до головы запорошенные пылью. А когда развязали, сняли с лиц платки, я увидел, что одна из них почти девчонка. Тоже «с окопов». Стоят, рассказывают еще одну горькую историю.
— Как бомбить начали, многие разбежались... Другие ушли раньше. А мы побоялись без разрешения. Слышим, немцы уже впереди нас. Вот так и случилось...
Женщины — из рабочего поселка металлургического завода «Красный Октябрь». У той, что постарше, в поселке мальчик, «такой как Вадик». Они идут уже два месяца.
Мы трогаем свою двуколку, а женщина опустилась на колени перед Вадиком и хочет обнять его. Вадик испугался, закричал и бросился к нам...
Двигаемся по обочине широченной, разъезженной дороги. Наши ноги почти по щиколотку утопают в пыли. Мимо в обоих направлениях то и дело проходят большие зеленые и серые грузовики с низкими металлическими кузовами. Сидят в кузове солдаты и гогочут, как гусаки.
Навстречу движется обоз. Чтобы избавиться от пыли, он идет по самой кромке дороги. Мы сторонимся еще дальше и теперь уже тащим свою двуколку по степи.
— Вот это лошадки! — кричит Сергей, и они с Вадиком бегут к дороге.
Я поворачиваю голову и вижу лошадей-гигантов. Мы даже останавливаем свою колымагу и смотрим на чудо-коней. Они намного выше наших лошадей, но не это нас поразило. Лошади без хвостов, только торчат коротенькие обрубки, а спины широченные, как кровати. В цирке я видел настоящих битюгов. Им на спины прыгали по пять и больше наездников, а на этих конях уместится и десяток, да еще место останется.
— Это откуда же такие? — растерянно спросила мама у остановившейся рядом с нами женщины.
— Так кто ж их знает,— отозвалась та.— Гитлер, наверно, вывел.
— Та нет — кони французьски и брички французь-ски,— сказал старичок с мешком за спиной и тоже остановился около нас.— Я в германьску видел такие у фран-цузив. Одна коняка пятьсот пудов везет.
Я стал прикидывать, сколько же это тонн,— получилось восемь. Врал, наверно, старик,— ото /АС три грузовика. Ну куда же столько? Оглядел старичка. Нормальный, опрятный старикашка, бородка клинышком (таку!о себе завел Степаныч после пожара), глаза острые, добрые — врать не станут. Кирзовые сапоги побились, в руках палка из орешника или другого какого дерева, которое не растет в наших краях. Видно, идет издалека.
— Куда ж вы теперь, дедушка? — спросила мама.
— Та в Саратов, милая, в Саратов.
— Как же в Саратов?
— А так, теперь уже недалеко. От Царицына тут уже по Волге...
— Так Царицына-то уже нет, и не пройдете вы туда, дедушка.
— Слыхал, милая, слыхал, что порушил все немец. Та разве ж он только тут порушил, по всей земле теперь разор...
— А откуда же вы, дедуся, идете? — вмешалась в разговор тетя Надя.
— Та с-под Перемышля-города. Там у нас сын служил, красный командир. Мы со старухой до него в гости поехали, а тут война, а там граница рядом... Долго рассказывать, милая. Старуха моя умерла в эту зиму, а я вот все иду, иду... У меня ж в Саратове еще сын и две дочки замужние. И внуки там. Все там...
— Это что ж, с самой войны и идете? — вдруг спросил я.
— С самой войны, милый, с самой. В поезде мы и сто верст на проехали. Побомбил нас немец сразу... А потом вот так,— он указал глазами куда-то себе под ноги и повторил: — Вот так, милый, вот так...
— Да вы, дедусь, снимите мешочек.
— Не беспокойся, милая, он не заважит плечи, та и пойду я.
— Вам в город не надо, дедушка,— опять сказала ц^ма,— вам другой дорогой на Саратов как-нибудь. Да и как же вы туда, тут же война кругом...
— А как-нибудь, мне только до Волги, а там уже дома...
Старичок переступил с ноги на ногу, намереваясь идти. Мама бросилась к узлу.
— Подождите, дедушка, я вам хоть пшена немножко, на кашу.,,
Старичок, поправив свой тощий мешок, поклонился маме, тете Наде и нам, мальчишкам. Он отвесил три низких поклона и не спеша пошел. Мы стояли и смотрели ему вслед. Шагов через двадцать он повернулся и, сняв шапку, еще раз нагнул голову к земле. Мы, мальчишки, помахали ему, а мама с тетей Надей тоже поклонились.
Обоз все еще шел мимо. Теперь уже не было тех богатырских коней, а в упряжках шли нормальные лошади, но подводы были тоже необычные: крепкие, окованные железом, с большущими колесами, со специальным сиденьем для ездового. Сбоку, по правую руку у каждого, тормозное устройство. Короба подвод под брезентом, в некоторых открыто стоят бочки, лежат мешки и ящики. Ездовые все больше пожилые, небритые солдаты, в грязном, заношенном обмундировании. Восседают высоко и, пощелкивая время от времени кнутами на непривычно длинных кнутовищах, покрикивают:
— Ёо-ёо, ёо-ёо.
Сергей и Вадик осмелели и уже несколько раз перебегали дорогу, что-то собирая на ее обочинах. Взрослые перестали кричать на них, они теперь были предоставлены сами себе.
Скоро два часа, как мы в пути, Нам с тетей Надей жарко. Почти после каждой машины, которая проносится мимо, нас окатывает клубами рыжей едкой пыли. Мы уже давно сошли с основной дороги (благо в степи теперь столько проселков), а вездесущая пыль настигает нас и тут. В Песчанке мучили мухи, а здесь — пыль. Лица у всех такие, точно нас вывозили в грязной луже. По дороге еще не было ни одного колодца. Пьем из нашего бачка. Вода теплая и противная, пахнет нагретым алюминием.
После перевязки, которую сегодня утром напоследок сделала тетя Нюра Горюнова, бедро болит меньше: же его вчера сильно натрудил. Мне кажется, что я не только чувствую, где бродит осколок, но знаю, какой он формы. Величиною с фалангу мизинца, но с острыми, рваными краями. Тот, который вынул, был вдвое тоньше, как обломленный гвоздь с зазубринами. Иногда осколок разрастается, ночью был величиною с кулак, а сейчас ничего, нормальный, жить можно. Я уже себя приучил: если терпеть хватает сил, значит, все в порядке.
Прибежали Сергей и Вадик. В руках у них яркие, многоцветные картонные коробочки, обрывки фольги, плоская жестяная баночка, не то из-под консервов, не то из-под чего-то еще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Те, кто шел в Сталинград, были горожанами. Они находились на рытье окопов, там их два месяца назад и отрезали немцы. Скитались по хуторам и селам, шли за фронтом, а вот теперь хотят проскочить в город, к своим семьям. Все знали, что случилось со Сталинградом, знали и многие подробности, видно, уже говорили с беженцами, но на наши советы не идти в город отвечали:
— Да нет, пойдем. А может, еще и живой кто остался.
— Ничего, как-нибудь пройдем.
— Мы уже давно в дороге, с августа...
— Теперь тут рядом...
Тетя Надя, налегая со мною на тележку, вытирала глаза,
— Где они их там найдут,— всхлипывала она,— там же всех выбили, все сгорело...
Через полчаса нас опять остановили две женщины — серые сгорбленные фигуры, с ног до головы запорошенные пылью. А когда развязали, сняли с лиц платки, я увидел, что одна из них почти девчонка. Тоже «с окопов». Стоят, рассказывают еще одну горькую историю.
— Как бомбить начали, многие разбежались... Другие ушли раньше. А мы побоялись без разрешения. Слышим, немцы уже впереди нас. Вот так и случилось...
Женщины — из рабочего поселка металлургического завода «Красный Октябрь». У той, что постарше, в поселке мальчик, «такой как Вадик». Они идут уже два месяца.
Мы трогаем свою двуколку, а женщина опустилась на колени перед Вадиком и хочет обнять его. Вадик испугался, закричал и бросился к нам...
Двигаемся по обочине широченной, разъезженной дороги. Наши ноги почти по щиколотку утопают в пыли. Мимо в обоих направлениях то и дело проходят большие зеленые и серые грузовики с низкими металлическими кузовами. Сидят в кузове солдаты и гогочут, как гусаки.
Навстречу движется обоз. Чтобы избавиться от пыли, он идет по самой кромке дороги. Мы сторонимся еще дальше и теперь уже тащим свою двуколку по степи.
— Вот это лошадки! — кричит Сергей, и они с Вадиком бегут к дороге.
Я поворачиваю голову и вижу лошадей-гигантов. Мы даже останавливаем свою колымагу и смотрим на чудо-коней. Они намного выше наших лошадей, но не это нас поразило. Лошади без хвостов, только торчат коротенькие обрубки, а спины широченные, как кровати. В цирке я видел настоящих битюгов. Им на спины прыгали по пять и больше наездников, а на этих конях уместится и десяток, да еще место останется.
— Это откуда же такие? — растерянно спросила мама у остановившейся рядом с нами женщины.
— Так кто ж их знает,— отозвалась та.— Гитлер, наверно, вывел.
— Та нет — кони французьски и брички французь-ски,— сказал старичок с мешком за спиной и тоже остановился около нас.— Я в германьску видел такие у фран-цузив. Одна коняка пятьсот пудов везет.
Я стал прикидывать, сколько же это тонн,— получилось восемь. Врал, наверно, старик,— ото /АС три грузовика. Ну куда же столько? Оглядел старичка. Нормальный, опрятный старикашка, бородка клинышком (таку!о себе завел Степаныч после пожара), глаза острые, добрые — врать не станут. Кирзовые сапоги побились, в руках палка из орешника или другого какого дерева, которое не растет в наших краях. Видно, идет издалека.
— Куда ж вы теперь, дедушка? — спросила мама.
— Та в Саратов, милая, в Саратов.
— Как же в Саратов?
— А так, теперь уже недалеко. От Царицына тут уже по Волге...
— Так Царицына-то уже нет, и не пройдете вы туда, дедушка.
— Слыхал, милая, слыхал, что порушил все немец. Та разве ж он только тут порушил, по всей земле теперь разор...
— А откуда же вы, дедуся, идете? — вмешалась в разговор тетя Надя.
— Та с-под Перемышля-города. Там у нас сын служил, красный командир. Мы со старухой до него в гости поехали, а тут война, а там граница рядом... Долго рассказывать, милая. Старуха моя умерла в эту зиму, а я вот все иду, иду... У меня ж в Саратове еще сын и две дочки замужние. И внуки там. Все там...
— Это что ж, с самой войны и идете? — вдруг спросил я.
— С самой войны, милый, с самой. В поезде мы и сто верст на проехали. Побомбил нас немец сразу... А потом вот так,— он указал глазами куда-то себе под ноги и повторил: — Вот так, милый, вот так...
— Да вы, дедусь, снимите мешочек.
— Не беспокойся, милая, он не заважит плечи, та и пойду я.
— Вам в город не надо, дедушка,— опять сказала ц^ма,— вам другой дорогой на Саратов как-нибудь. Да и как же вы туда, тут же война кругом...
— А как-нибудь, мне только до Волги, а там уже дома...
Старичок переступил с ноги на ногу, намереваясь идти. Мама бросилась к узлу.
— Подождите, дедушка, я вам хоть пшена немножко, на кашу.,,
Старичок, поправив свой тощий мешок, поклонился маме, тете Наде и нам, мальчишкам. Он отвесил три низких поклона и не спеша пошел. Мы стояли и смотрели ему вслед. Шагов через двадцать он повернулся и, сняв шапку, еще раз нагнул голову к земле. Мы, мальчишки, помахали ему, а мама с тетей Надей тоже поклонились.
Обоз все еще шел мимо. Теперь уже не было тех богатырских коней, а в упряжках шли нормальные лошади, но подводы были тоже необычные: крепкие, окованные железом, с большущими колесами, со специальным сиденьем для ездового. Сбоку, по правую руку у каждого, тормозное устройство. Короба подвод под брезентом, в некоторых открыто стоят бочки, лежат мешки и ящики. Ездовые все больше пожилые, небритые солдаты, в грязном, заношенном обмундировании. Восседают высоко и, пощелкивая время от времени кнутами на непривычно длинных кнутовищах, покрикивают:
— Ёо-ёо, ёо-ёо.
Сергей и Вадик осмелели и уже несколько раз перебегали дорогу, что-то собирая на ее обочинах. Взрослые перестали кричать на них, они теперь были предоставлены сами себе.
Скоро два часа, как мы в пути, Нам с тетей Надей жарко. Почти после каждой машины, которая проносится мимо, нас окатывает клубами рыжей едкой пыли. Мы уже давно сошли с основной дороги (благо в степи теперь столько проселков), а вездесущая пыль настигает нас и тут. В Песчанке мучили мухи, а здесь — пыль. Лица у всех такие, точно нас вывозили в грязной луже. По дороге еще не было ни одного колодца. Пьем из нашего бачка. Вода теплая и противная, пахнет нагретым алюминием.
После перевязки, которую сегодня утром напоследок сделала тетя Нюра Горюнова, бедро болит меньше: же его вчера сильно натрудил. Мне кажется, что я не только чувствую, где бродит осколок, но знаю, какой он формы. Величиною с фалангу мизинца, но с острыми, рваными краями. Тот, который вынул, был вдвое тоньше, как обломленный гвоздь с зазубринами. Иногда осколок разрастается, ночью был величиною с кулак, а сейчас ничего, нормальный, жить можно. Я уже себя приучил: если терпеть хватает сил, значит, все в порядке.
Прибежали Сергей и Вадик. В руках у них яркие, многоцветные картонные коробочки, обрывки фольги, плоская жестяная баночка, не то из-под консервов, не то из-под чего-то еще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107