Огонь, пылавший в комнате, освещал красноватым пламенем лица Кряжова и Об-носкова; лица же Груни и Панютина казались еще бледнее от белого света лампы с матовым шаром. Кроме этого освещения наверху, в просвете потолка, виднелся какой-то угрюмый синевато-серый свет вечереющего дня.
Наконец чай был допит. Обносков простился, с хозяевами, горячо пожал руку Груни и ушел. Через день он уезжал за границу...
— Павел,— позвал Кряжов воспитанника. Тот подошел, молча потупив голову.
— Ты меня глубоко огорчаешь своим характером,—заговорил насколько мог строго старик, вообще не любивший и не умевший читать наставления.— Ты еще почти дитя; люди в этом возрасте должны быть мягкими, добрыми. Гели они будут злы уже с этих лет, то что же выйдет из них после? Алексей, может быть, говорил такие вещи, которые могли тебе не нравиться, но нельзя же заставить других говорить только приятное нам И сверх того... сверх того...
Старика начинало смущать упорное молчание воспитанника, оп тревожно потер себе лоб рукою.
— И вот,— начал снова Кряжов,— он же подошел к тебе с ласковым словом, а ты плечом-то дернул!.. Это нехорошо! Ты уже ради того должен бы быть с ним предупредительным, что он старше тебя, что он был твоим учителем. Он всех нас любит, ты это должен помнить и не отталкивать хорошего человека...
Панютин слушал с суровою покорностью речи путавшегося старика.
— Да, да, он и тебя любит,— вмешалась Груня.— Ты слышал, он сказал: я вам добра желаю. Зачем же ты не протянул руки, зачем продолжал дуться на него?
Молчавший в продолжение речей Кряжова Панютин теперь вдруг вспыхнул, как порох, услышав слова Груни.
— Да ты-то что за него заступаешься? — воскликнул он и бросил на нее сверкавший злобою взгляд.— Тебе-то он еще заплатит за это!..
Груня отвернулась.
— Оставь его, папа. Он сегодня не в духе,—проговорила она, обращаясь к отцу, и села к его ногам, придвинув маленькую скамейку.
Панютин, ворча что-то себе под нос, вышел из комнаты. «Лакеишки знают, что он подлец, а она не знает,— бормотал он в своей спальне, швыряя вещи.— Кухарки говорят, что он загубит ее век, а она сахарничает с ним. Все у них милые, добрые, а мне от последней судомойки житья нет!» Панютин толкнул ногою к столу первый попавшийся стул и с шумом опустился па него, облокотившись руками па стол п запустив пальцы в сноп взъерошенные, косматые полосы. Л и столовой, между тем, еще рассуждали отец и дочь.
— Боюсь я за Павла,— говорил в раздумье Кряжов.— И отчего это у него такой испорченный характер?
— Ничего, папа, он переменится, он умный,-^ утешала дочь.— Он только Алексея не любит, а ведь с нами он хорош, нас он любит...
— Любит ли,— это еще вопрос,— задумчиво промолвил Кряжов.
Групп вся зарумянилась, сама не зная почему, и почти шепотом, застенчиво, протяжно промолвила:
— Лю-бит!
Кряжов не обратил внимания на стыдливое выражение лица дочери, махнул рукою, как бы отстраняя опасения насчет судьбы воспитанника, и на другой день был по-прежнему приветлив с дорогими сердцу людьми. Груня и Панютин тоже были по-прежнему спокойны, читали вместе книги, радовались переезду в деревню и не разлучались ни на минуту друг с дру-
гом. Между ними царствовала примерная братская преданность, полная гармония, тихая нежность. Нередко Кряжов с восторгом смотрел, как из-за леса несся к его деревенскому дому легкий кабриолет, где сидела розовенькая от воздуха и быстрой езды Гру-ня, не без страха прижавшаяся к своему молодому другу, у которого сверкали глаза каким-то ярким огнем дикой отваги и страсти...
— Пошли вам бог счастья, милые дети,— ласково говорил Кряжов, встречая их на балконе.
Груня звонко и без счету целовала отца, а Паню-тин с каким-то недетским, вызывающим улыбку выражением серьезности, крепко и мужественно пожимал руку старика, точно он был рыцарем этой девушки и хотел сказать своим ободряющим рукопожатием этому старику: «Не падай духом, старичина, я уж буду заботиться о ее счастьи!»
Смесь детства и мужества, братской любви и рыцарского обожания так и сквозили во всем существе некрасивого, но страстного юноши...
Каждое письмо Обпоскова, присылавшееся из-за границы к Кряжову, кроме отчетов об ученых новостях, содержало В себе пространные приписки с вопросами о Груне, с поклонами ей. Деловая сторона этих писем с каждым разом все более и более возвышала мнение Кряжова об Обноскове, а теплые слова о Груне заставляли профессора все сильнее и сильнее любить юного ученого. Через год после разлуки Кряжов уже не иначе называл Алексея Алексеевича, как «нашим молодым другом», и постоянно беседовал о нем с Грунею, передавая ей содержание писем и в особенности приписок в письмах «нашего молодого друга». Старику непременно хотелось, чтобы дочь разделяла его восторг перед «нашим молодым другом». Однажды, во второй год пребывания Обноскова за границей, пришло от него од-
по, письмо, отчасти встревожившее, отчасти обрадовавшее старика. Прочитав его два раза, старик брог сил свои ученые занятия и, долго ходил из угла в угол по своему кабинету, то потирая себе лоб рукою и ослабляя галстук, то тяжело вздыхая, то сладостно улыбаясь старческою улыбкой. .
— А знаешь ли, голубка,— говорил он вечером, лаская Груню,— что пишет нам наш молодой друг?
— Нет, папа, не. знаю,—простодушно покачала головой Груня.
— Не знаешь? — плутовато подмигнул отец.— Ну-ка, угадай!
— Право, придумать не могу...
— Наш, молодой друг предлагает тебе свою руку,—торжественно объявил Кряжов и сделал такие испытующие глаза, как будто он действительно мог угадать, какое впечатление произведут эти слова на его дочь... .
— Мне, папа, еще рано выходить замуж,— просто ответила дочь и прибавила: — мне так хорошо жить с тобою.
— Ну, голубка, вечно со мною нельзя жить,— заметил глубокомысленно отец.— Да я и стар, и слаб становлюсь, Ты не знаешь, а я чувствую, что мне уже недолго таскать ноги,.,
Перестань, папа, что за мысли! — воскликнула дичь в волнении.—Не смей говорить о смерти! Слышишь, я не хочу этого слышать! —бросилась она целовать отца со слезами на глазах и улыбкой на губах.
— Ну, полно!—-обнял ее отец,—Взволновалась ты... Ведь не сейчас же я умру. А что я стареюсь, так тут и удивляться нечему: нужно же когда-нибудь и костям дать покой... Таков закон природы, ласточка. Против него ничего не поделаешь... Да, да, голубка, а хорошо бы н мне еще внучат понянчить. Опять бы ребятишки вокруг меня завозились, ползали бы, как ты вот ползала... Славное это было время, Груня! Вспомнилось бы оно мне снова... Я чувствую, что ведь я помолодел бы; жизни мне на десять лет прибавилось бы... А то мы с тобою вот затворились совсем, детского смеха не слышим, день за день как в монастыре проводим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Наконец чай был допит. Обносков простился, с хозяевами, горячо пожал руку Груни и ушел. Через день он уезжал за границу...
— Павел,— позвал Кряжов воспитанника. Тот подошел, молча потупив голову.
— Ты меня глубоко огорчаешь своим характером,—заговорил насколько мог строго старик, вообще не любивший и не умевший читать наставления.— Ты еще почти дитя; люди в этом возрасте должны быть мягкими, добрыми. Гели они будут злы уже с этих лет, то что же выйдет из них после? Алексей, может быть, говорил такие вещи, которые могли тебе не нравиться, но нельзя же заставить других говорить только приятное нам И сверх того... сверх того...
Старика начинало смущать упорное молчание воспитанника, оп тревожно потер себе лоб рукою.
— И вот,— начал снова Кряжов,— он же подошел к тебе с ласковым словом, а ты плечом-то дернул!.. Это нехорошо! Ты уже ради того должен бы быть с ним предупредительным, что он старше тебя, что он был твоим учителем. Он всех нас любит, ты это должен помнить и не отталкивать хорошего человека...
Панютин слушал с суровою покорностью речи путавшегося старика.
— Да, да, он и тебя любит,— вмешалась Груня.— Ты слышал, он сказал: я вам добра желаю. Зачем же ты не протянул руки, зачем продолжал дуться на него?
Молчавший в продолжение речей Кряжова Панютин теперь вдруг вспыхнул, как порох, услышав слова Груни.
— Да ты-то что за него заступаешься? — воскликнул он и бросил на нее сверкавший злобою взгляд.— Тебе-то он еще заплатит за это!..
Груня отвернулась.
— Оставь его, папа. Он сегодня не в духе,—проговорила она, обращаясь к отцу, и села к его ногам, придвинув маленькую скамейку.
Панютин, ворча что-то себе под нос, вышел из комнаты. «Лакеишки знают, что он подлец, а она не знает,— бормотал он в своей спальне, швыряя вещи.— Кухарки говорят, что он загубит ее век, а она сахарничает с ним. Все у них милые, добрые, а мне от последней судомойки житья нет!» Панютин толкнул ногою к столу первый попавшийся стул и с шумом опустился па него, облокотившись руками па стол п запустив пальцы в сноп взъерошенные, косматые полосы. Л и столовой, между тем, еще рассуждали отец и дочь.
— Боюсь я за Павла,— говорил в раздумье Кряжов.— И отчего это у него такой испорченный характер?
— Ничего, папа, он переменится, он умный,-^ утешала дочь.— Он только Алексея не любит, а ведь с нами он хорош, нас он любит...
— Любит ли,— это еще вопрос,— задумчиво промолвил Кряжов.
Групп вся зарумянилась, сама не зная почему, и почти шепотом, застенчиво, протяжно промолвила:
— Лю-бит!
Кряжов не обратил внимания на стыдливое выражение лица дочери, махнул рукою, как бы отстраняя опасения насчет судьбы воспитанника, и на другой день был по-прежнему приветлив с дорогими сердцу людьми. Груня и Панютин тоже были по-прежнему спокойны, читали вместе книги, радовались переезду в деревню и не разлучались ни на минуту друг с дру-
гом. Между ними царствовала примерная братская преданность, полная гармония, тихая нежность. Нередко Кряжов с восторгом смотрел, как из-за леса несся к его деревенскому дому легкий кабриолет, где сидела розовенькая от воздуха и быстрой езды Гру-ня, не без страха прижавшаяся к своему молодому другу, у которого сверкали глаза каким-то ярким огнем дикой отваги и страсти...
— Пошли вам бог счастья, милые дети,— ласково говорил Кряжов, встречая их на балконе.
Груня звонко и без счету целовала отца, а Паню-тин с каким-то недетским, вызывающим улыбку выражением серьезности, крепко и мужественно пожимал руку старика, точно он был рыцарем этой девушки и хотел сказать своим ободряющим рукопожатием этому старику: «Не падай духом, старичина, я уж буду заботиться о ее счастьи!»
Смесь детства и мужества, братской любви и рыцарского обожания так и сквозили во всем существе некрасивого, но страстного юноши...
Каждое письмо Обпоскова, присылавшееся из-за границы к Кряжову, кроме отчетов об ученых новостях, содержало В себе пространные приписки с вопросами о Груне, с поклонами ей. Деловая сторона этих писем с каждым разом все более и более возвышала мнение Кряжова об Обноскове, а теплые слова о Груне заставляли профессора все сильнее и сильнее любить юного ученого. Через год после разлуки Кряжов уже не иначе называл Алексея Алексеевича, как «нашим молодым другом», и постоянно беседовал о нем с Грунею, передавая ей содержание писем и в особенности приписок в письмах «нашего молодого друга». Старику непременно хотелось, чтобы дочь разделяла его восторг перед «нашим молодым другом». Однажды, во второй год пребывания Обноскова за границей, пришло от него од-
по, письмо, отчасти встревожившее, отчасти обрадовавшее старика. Прочитав его два раза, старик брог сил свои ученые занятия и, долго ходил из угла в угол по своему кабинету, то потирая себе лоб рукою и ослабляя галстук, то тяжело вздыхая, то сладостно улыбаясь старческою улыбкой. .
— А знаешь ли, голубка,— говорил он вечером, лаская Груню,— что пишет нам наш молодой друг?
— Нет, папа, не. знаю,—простодушно покачала головой Груня.
— Не знаешь? — плутовато подмигнул отец.— Ну-ка, угадай!
— Право, придумать не могу...
— Наш, молодой друг предлагает тебе свою руку,—торжественно объявил Кряжов и сделал такие испытующие глаза, как будто он действительно мог угадать, какое впечатление произведут эти слова на его дочь... .
— Мне, папа, еще рано выходить замуж,— просто ответила дочь и прибавила: — мне так хорошо жить с тобою.
— Ну, голубка, вечно со мною нельзя жить,— заметил глубокомысленно отец.— Да я и стар, и слаб становлюсь, Ты не знаешь, а я чувствую, что мне уже недолго таскать ноги,.,
Перестань, папа, что за мысли! — воскликнула дичь в волнении.—Не смей говорить о смерти! Слышишь, я не хочу этого слышать! —бросилась она целовать отца со слезами на глазах и улыбкой на губах.
— Ну, полно!—-обнял ее отец,—Взволновалась ты... Ведь не сейчас же я умру. А что я стареюсь, так тут и удивляться нечему: нужно же когда-нибудь и костям дать покой... Таков закон природы, ласточка. Против него ничего не поделаешь... Да, да, голубка, а хорошо бы н мне еще внучат понянчить. Опять бы ребятишки вокруг меня завозились, ползали бы, как ты вот ползала... Славное это было время, Груня! Вспомнилось бы оно мне снова... Я чувствую, что ведь я помолодел бы; жизни мне на десять лет прибавилось бы... А то мы с тобою вот затворились совсем, детского смеха не слышим, день за день как в монастыре проводим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75