Лицо ее было искажено и точно осунулось.
– О, Жан! – Она крепко сжала его руки. Он старался ее утешить. В эту минуту она была ему ближе, чем за все время их пребывания в замке.
– Будем держаться друг за друга, – прошептал он. Из комнаты старика донесся слабый стон, они вошли в комнату больного.
Дядя Габриэль полулежал на кровати. Голова его покоилась на нескольких подушках, его старческое лицо было очень спокойно; он с трудом дышал. Анжель отсчитывала в рюмку капли из пузырька с лекарством.
Увидев Ирэн, больной улыбнулся. Жан остановился в стороне, наблюдая. Ирэн нагнулась к старику. В ответ на его еле внятный шепот она ответила: «да-да, дорогой», и вышла из комнаты бесшумными шагами.
– Пусть придет Теодор, – отчетливо произнес старик. Усталым взором он окинул комнату, и взгляд его остановился на Жане. Анжель зашевелилась, стараясь угадать его желание.
– Тео, – снова позвал умирающий.
Лицо его выражало горячий призыв. Жан осторожно подошел к кровати и опустился на колени. Дядя Габриэль взял его за руку, он его не узнал.
– Тео, я кончаю расчеты с жизнью, – еле внятно шептали его губы. Он сделал усилие. – Тео, – продолжал он более внятно, – я пред тобою виноват. Я причинил тебе страдания. Скажи, что ты меня прощаешь!
Он замолк. Его старческие глаза выражали томительное ожидание. Жан колебался. Шепот Анжель укрепил его решение.
– Я прощаю вас, – ласково сказал он.
– Ты… ты… имел право требовать тогда… два года тому назад, – торопливо шептал больной. – Я скрыл от тебя. – Его голос задрожал. – Когда Карл-Фридрих умер, я не пошел к нему. Я старался его простить, все еще стараюсь, но…
Крепко ухватившись за руку Жана, он с большим трудом приподнялся и сел.
Боясь, что он упадет, Жан сделал невольное движение. Свет от лампы упал на его лицо. В глазах старика промелькнуло выражение ужаса, он почти начал понимать, но, к счастью, это был лишь мгновенный проблеск сознания. Взор его затуманился.
Рано утром, когда забрезжил первый луч зари, дяди Габриэля не стало. После его похорон замок погрузился в мрачное безмолвие. Жан старался не поддаваться общему унынию. Он целыми днями просиживал в своей комнате, усердно работал, но скоро искусство оказалось бессильным рассеять его тоску. Подобно многим другим людям, он не умел сочувствовать горю. Ирэн это казалось бессердечным, и между ними вновь возникла отчужденность. За последнее время их супружеская жизнь отошла на задний план. Когда настало время Жану ехать в турне, он стал просить Ирэн проводить его хотя бы часть пути. Но она не хотела покинуть замок, и Жану пришлось уехать одному.
После его отъезда она почувствовала себя бесконечно одинокой. Через два месяца он вернулся в сопровождении нового приятеля, громадного детины, с взлохмаченными волосами цвета пакли. Его смех напоминал раскаты грома. Он прославился, как композитор, и был восходящей звездой в музыкальном мире. Его небрежная внешность и бесцеремонность сразу не понравились Ирэн. Он гордо называл себя футуристом и гением. Жан познакомился с ним в Мюнхене.
Увидев Ирэн, Приналев – так звали нового друга Жана – сразу пришел от нее в дикий восторг. На нее он произвел отталкивающее впечатление своей внешностью и манерами. Когда она сказала об этом Жану, он стал укорять ее в снобизме. Вообще отношения между ними сильно изменились; они были мужем и женой, но не больше. Однако в те редкие часы, когда они бывали наедине, он испытывал на себе ее обаяние. Но теперь она была уже не та. Он даже не рискнул предложить ей поехать с ним в турне в Венгрию и Румынию, куда он был приглашен на концерты; его сопровождали Эбенштейн и Приналев. Его поездка была сплошным триумфом и продолжалась шесть месяцев. Вернулся он в сопровождении неизменного Приналева, игравшего при нем роль сенбернара, охраняющего легавую.
Теперь они жили каждый своей отдельной жизнью, – вернее, Ирэн вернулась к своему прежнему образу жизни, а Жан был весь поглощен музыкой и своей карьерой. Давно ли было то время, когда они не могли прожить один без другого даже часа? В свободное время, когда Жан и Приналев играли, Ирэн далеко уносилась в мечты. Затем музыка прекращалась, и наступала безотрадная действительность. Она понимала, что он любит ее вспышками в те дни, когда она хорошо выглядит, когда его дела идут хорошо и т. д. – но за каждым проблеском чувства неумолимо следовало равнодушие.
Вся их жизнь теперь состояла из таких вспышек, с течением времени все более и более слабых.
Когда, по возвращении из России, Жан опубликовал свою симфонию, критики ее забраковали. Он сначала не хотел верить своим глазам, но горькая истина была слишком очевидна. Избалованный успехом, он не мог спокойно перенести такую неудачу. В волнении он шагал взад и вперед по комнате. Ирэн всячески пробовала его утешить.
– Ведь эта твоя первая вещь, – говорила она. – Никто не становится знаменитостью с первого раза.
Он от этого лишь больше бесился. Ей начало казаться, что он ломается. Такие резкие переходы от одного настроения к другому вызывали в ней раздражение, она считала, что это просто капризы.
– Это моя лучшая вещь! – жалобно проговорил Жан. – Прошу тебя, не корми меня прописными истинами.
Потом начал плакать и ругать критиков, газеты, оркестры, весь мир.
– Ну, и характер! – со вздохом промолвила Ирэн. Когда она собралась уходить, Жан схватил ее.
– Ты меня не жалеешь, – сказал он.
Его бледное лицо и страдальческие глаза выражали мольбу. В эту минуту он более всего нуждался в ее ласке и сочувствии.
Волна нежности залила сердце Ирэн. Этот порыв сострадания стал источником новой близости. Было решено, что они поедут вместе в следующее турне – в Париж и Лондон.
ГЛАВА XXXVIII
С той минуты как они прибыли на Лионский вокзал, Жан опять сделался настоящим французом. Со времени своей свадьбы он еще ни разу не был в Париже. При виде родного города глаза его наполнились слезами. По дороге с вокзала он снимал шляпу перед каждым памятником с самым забавным видом.
Анжель, приехавшая с ними по приглашению Ирэн, была в таком состоянии, что даже забыла про существование Карла.
– Ах вы, дети! – говорила Ирэн, наблюдая за ними.
Была ранняя весна, и воздух был напоен бодрящим ароматом пробуждающейся жизни. Жан чувствовал небывалый прилив энергии и избыток сил.
Париж! Париж! Сердце его билось в такт с этими радостными восклицаниями. Мелькали знакомые улицы, дома, киоски. «Bijoux-Fixe, Folies Bergeres, Koloderma», – читал он с замиранием сердца.
Они решили поселиться в «Шанз-Элизе-Паласе».
Улица была залита нежными бледно-розовыми лучами заходящего солнца.
Жан смотрел на Ирэн радостным взглядом. Он чувствовал себя так легко, как никогда. Она улыбнулась. Им обоим казалось, что в их жизни наступил перелом, что они снова будут такими, как прежде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
– О, Жан! – Она крепко сжала его руки. Он старался ее утешить. В эту минуту она была ему ближе, чем за все время их пребывания в замке.
– Будем держаться друг за друга, – прошептал он. Из комнаты старика донесся слабый стон, они вошли в комнату больного.
Дядя Габриэль полулежал на кровати. Голова его покоилась на нескольких подушках, его старческое лицо было очень спокойно; он с трудом дышал. Анжель отсчитывала в рюмку капли из пузырька с лекарством.
Увидев Ирэн, больной улыбнулся. Жан остановился в стороне, наблюдая. Ирэн нагнулась к старику. В ответ на его еле внятный шепот она ответила: «да-да, дорогой», и вышла из комнаты бесшумными шагами.
– Пусть придет Теодор, – отчетливо произнес старик. Усталым взором он окинул комнату, и взгляд его остановился на Жане. Анжель зашевелилась, стараясь угадать его желание.
– Тео, – снова позвал умирающий.
Лицо его выражало горячий призыв. Жан осторожно подошел к кровати и опустился на колени. Дядя Габриэль взял его за руку, он его не узнал.
– Тео, я кончаю расчеты с жизнью, – еле внятно шептали его губы. Он сделал усилие. – Тео, – продолжал он более внятно, – я пред тобою виноват. Я причинил тебе страдания. Скажи, что ты меня прощаешь!
Он замолк. Его старческие глаза выражали томительное ожидание. Жан колебался. Шепот Анжель укрепил его решение.
– Я прощаю вас, – ласково сказал он.
– Ты… ты… имел право требовать тогда… два года тому назад, – торопливо шептал больной. – Я скрыл от тебя. – Его голос задрожал. – Когда Карл-Фридрих умер, я не пошел к нему. Я старался его простить, все еще стараюсь, но…
Крепко ухватившись за руку Жана, он с большим трудом приподнялся и сел.
Боясь, что он упадет, Жан сделал невольное движение. Свет от лампы упал на его лицо. В глазах старика промелькнуло выражение ужаса, он почти начал понимать, но, к счастью, это был лишь мгновенный проблеск сознания. Взор его затуманился.
Рано утром, когда забрезжил первый луч зари, дяди Габриэля не стало. После его похорон замок погрузился в мрачное безмолвие. Жан старался не поддаваться общему унынию. Он целыми днями просиживал в своей комнате, усердно работал, но скоро искусство оказалось бессильным рассеять его тоску. Подобно многим другим людям, он не умел сочувствовать горю. Ирэн это казалось бессердечным, и между ними вновь возникла отчужденность. За последнее время их супружеская жизнь отошла на задний план. Когда настало время Жану ехать в турне, он стал просить Ирэн проводить его хотя бы часть пути. Но она не хотела покинуть замок, и Жану пришлось уехать одному.
После его отъезда она почувствовала себя бесконечно одинокой. Через два месяца он вернулся в сопровождении нового приятеля, громадного детины, с взлохмаченными волосами цвета пакли. Его смех напоминал раскаты грома. Он прославился, как композитор, и был восходящей звездой в музыкальном мире. Его небрежная внешность и бесцеремонность сразу не понравились Ирэн. Он гордо называл себя футуристом и гением. Жан познакомился с ним в Мюнхене.
Увидев Ирэн, Приналев – так звали нового друга Жана – сразу пришел от нее в дикий восторг. На нее он произвел отталкивающее впечатление своей внешностью и манерами. Когда она сказала об этом Жану, он стал укорять ее в снобизме. Вообще отношения между ними сильно изменились; они были мужем и женой, но не больше. Однако в те редкие часы, когда они бывали наедине, он испытывал на себе ее обаяние. Но теперь она была уже не та. Он даже не рискнул предложить ей поехать с ним в турне в Венгрию и Румынию, куда он был приглашен на концерты; его сопровождали Эбенштейн и Приналев. Его поездка была сплошным триумфом и продолжалась шесть месяцев. Вернулся он в сопровождении неизменного Приналева, игравшего при нем роль сенбернара, охраняющего легавую.
Теперь они жили каждый своей отдельной жизнью, – вернее, Ирэн вернулась к своему прежнему образу жизни, а Жан был весь поглощен музыкой и своей карьерой. Давно ли было то время, когда они не могли прожить один без другого даже часа? В свободное время, когда Жан и Приналев играли, Ирэн далеко уносилась в мечты. Затем музыка прекращалась, и наступала безотрадная действительность. Она понимала, что он любит ее вспышками в те дни, когда она хорошо выглядит, когда его дела идут хорошо и т. д. – но за каждым проблеском чувства неумолимо следовало равнодушие.
Вся их жизнь теперь состояла из таких вспышек, с течением времени все более и более слабых.
Когда, по возвращении из России, Жан опубликовал свою симфонию, критики ее забраковали. Он сначала не хотел верить своим глазам, но горькая истина была слишком очевидна. Избалованный успехом, он не мог спокойно перенести такую неудачу. В волнении он шагал взад и вперед по комнате. Ирэн всячески пробовала его утешить.
– Ведь эта твоя первая вещь, – говорила она. – Никто не становится знаменитостью с первого раза.
Он от этого лишь больше бесился. Ей начало казаться, что он ломается. Такие резкие переходы от одного настроения к другому вызывали в ней раздражение, она считала, что это просто капризы.
– Это моя лучшая вещь! – жалобно проговорил Жан. – Прошу тебя, не корми меня прописными истинами.
Потом начал плакать и ругать критиков, газеты, оркестры, весь мир.
– Ну, и характер! – со вздохом промолвила Ирэн. Когда она собралась уходить, Жан схватил ее.
– Ты меня не жалеешь, – сказал он.
Его бледное лицо и страдальческие глаза выражали мольбу. В эту минуту он более всего нуждался в ее ласке и сочувствии.
Волна нежности залила сердце Ирэн. Этот порыв сострадания стал источником новой близости. Было решено, что они поедут вместе в следующее турне – в Париж и Лондон.
ГЛАВА XXXVIII
С той минуты как они прибыли на Лионский вокзал, Жан опять сделался настоящим французом. Со времени своей свадьбы он еще ни разу не был в Париже. При виде родного города глаза его наполнились слезами. По дороге с вокзала он снимал шляпу перед каждым памятником с самым забавным видом.
Анжель, приехавшая с ними по приглашению Ирэн, была в таком состоянии, что даже забыла про существование Карла.
– Ах вы, дети! – говорила Ирэн, наблюдая за ними.
Была ранняя весна, и воздух был напоен бодрящим ароматом пробуждающейся жизни. Жан чувствовал небывалый прилив энергии и избыток сил.
Париж! Париж! Сердце его билось в такт с этими радостными восклицаниями. Мелькали знакомые улицы, дома, киоски. «Bijoux-Fixe, Folies Bergeres, Koloderma», – читал он с замиранием сердца.
Они решили поселиться в «Шанз-Элизе-Паласе».
Улица была залита нежными бледно-розовыми лучами заходящего солнца.
Жан смотрел на Ирэн радостным взглядом. Он чувствовал себя так легко, как никогда. Она улыбнулась. Им обоим казалось, что в их жизни наступил перелом, что они снова будут такими, как прежде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66