.. я получаю низкий балл. Вернувшись из школы, я нахожу в почтовом ящике зловещий конверт, вскрываю его и вижу, что получила чудовищно низкий балл.
Ничего удивительного: я чудовищно неспособная учительница. Таково единодушное мнение инспекторов на протяжении всей моей учительской жизни. Конечно, я всегда старалась не упустить ни малейшей возможности помочь малышам и отдавала работе больше времени и сил, – больше жизни! – чем безупречные городские учительницы, имена которых красуются в начале аттестационного списка, но что поделаешь. Если я все делаю не так. Инспектора правы.
Я поворачиваюсь спиной к воротам и иду к дельфиниумам – какая высокая трава! А дельфиниумы уже сравнялись со мной ростом, они так переменчивы, так тянутся вверх, так ярко горят голубым огнем, что я понимаю: здесь, за оградой, нет у меня никого ближе этих цветов, только с ними я могу сейчас поговорить. Я стою перед дельфиниумами с конвертом в руке и жду, но, когда их лепет доносится до моих ушей, я понимаю, что они всего лишь выражают мне сочувствие – роскошь, без которой я уже давно научилась обходиться.
– Анна, ведь это позор – быть на хорошем счету, – слышу я. – Низкий балл – это знак отличия. Необъезженные кони не ходят в упряжке.
Я возвращаюсь назад и запираю на висячий замок ворота, которыми пользуются только его преподобие и Поль, один из сострадания, другой по необходимости. При таком катастрофически низком балле, говорю я неухоженным розам у своих ног, мне уже почти нечего терять. Пожалуй, теперь у меня даже больше возможностей делать то, что я считаю нужным. В какой-то мере у меня теперь развязаны руки. На самом деле, это просто большая удача, только бы не упустить ее.
Только бы не упустить.
Весенний дождь проникает за ограду – что ему замок, – но в отличие от других мужчин ему нет дела до моего лица, моей фамилии и моей скверной репутации, поэтому я не тороплюсь уходить. Его нежные прикосновения так приятны, так непохожи на прикосновения инспекторов. Он дарит прохладу моему разгоряченному лицу, освежает мою душу и внушает мне бодрость, на что не способен ни один инспектор. В конце концов, у меня столько добрых друзей – все цветы, которые посадил директор. Я сказочно богата, я осыпана благодеяниями! Правда, цветы могут лишь посочувствовать мне, но они так говорливы, мне ни с кем не бывает так весело, как с ними. И цветы меня любят, я знаю. Из-за чего же я расстраиваюсь? Из-за такой ерунды, как низкий балл? Из-за нескольких лишних ошибок? Какая чепуха, я так привыкла к неудачам, что случайная удача только выбьет меня из колеи.
Я ухожу к георгинам, подальше от посторонних ушей на дороге. Стою перед ними и кусаю губы. Боже правый, ведь все в порядке. Не нужно только подходить к этим сердобольным дельфиниумам, объясняю я георгинам. Нечего слушать их болтовню: позорно быть на хорошем счету, низкий балл – знак отличия. «Необъезженные кони не ходят в упряжке!» Пора спуститься с небес на землю. Я плохая учительница, и инспектора это доказали. Все, что я делаю, – ошибка, и жизнь это доказала. Нужно было отдаться Юджину много лет назад и потом стать его женой или не стать. Какой вздор, смешивать любовь и приличия! И все эти годы нужно было слушаться инспекторов. Какой вздор, пытаться учить детей по-своему, будто я знаю детей лучше инспекторов. И нечего издеваться над порядками, заведенными самим министром просвещения. Пора приспособиться к жизни и начать приносить пользу. Довольно, надо сварить моего любимого обжигающего кофе и поиграть моего любимого обжигающего Бетховена... а потом снять замок с ворот... Я имею право, снять замок. «Поистине справедлив еси, господи».
...Мои пальцы медлят на клавиатуре. Если бы Красная Шапочка не заговорила с волком; если бы я мысленно не разговаривала с Юджином. Тогда все было бы хорошо с Красной Шапочкой и со мной...
...Я просыпаюсь и чувствую, что на земле ночь, а не день.
Какие часы, о, какие черные часы мы провели. Ночь! Что видело за эту ночь ты, сердце, где ты блуждало?
...Отвага иногда может взять и убежать, размышляю я, направляясь в билетную кассу пароходной компании. И терпение тоже. Не убегают только ошибки. Я бросаю работу в школе. Я немедленно подаю заявление об уходе. Жаль, что нельзя уехать сегодня же вечером, но, если новый старший инспектор появится в школе до моего отъезда, я распущу малышей или сама останусь дома. Я больше никогда не буду вести урок при инспекторе. Я больше никогда, никогда, никогда на это не соглашусь. Пусть увольняют, если хотят, я сдаюсь. Отвага, в конце концов, тоже имеет предел.
– Будьте любезны, одноместную палубную каюту первого класса на «Моноваи».
– Фамилия и имя, пожалуйста.
– Неудача, Анна Неудача.
– Прошу прощения?
– Извините, Воронтозов, Анна Воронтозов.
– Я не совсем понял.
– Во-рон-то-зов!
– В-р...
– В-о!
– В-о-р-о... повторите, пожалуйста!
– В-о-р-о-н-т-о-з-о-в.
– Спасибо... место назначения?
– Прачечная!
– Простите, миссис э-э...
– Мисс!
– О!.. Простите, пожалуйста. Куда же вы плывете, мисс э... э... э... э... Ворон...
– Дайте бланк!
Я отыщу страну, где все лица так же уродливы, как мое, где странная фамилия и дурная репутация – правило, а не исключение, страну, где ворота не внушают почтения и по моему саду будет кто-нибудь гулять, страну, где я смогу мысленно разговаривать с волками сколько захочу и ошибаться бессчетное множество раз, не чувствуя на горле когтей Вины. Я буду целый день работать в прачечной, играть с мыльной пеной, и звук бегущей воды будет напоминать мне голоса малышей, а буруны и водовороты – их танцы. Мои руки будут заняты, но ум свободен. И тогда все будет хорошо с Красной Шапочкой и со мной.
Я просыпаюсь на заре вместе с птицами, и Вина тоже, ее присутствие так тягостно, что я встаю и завариваю чай, а потом сажусь в гостиной в свое любимое кресло у своего любимого окна и смотрю в сад.
Сегодня утром я не работаю в Селахе и не читаю, и у меня нет ни малейшего желания побыть часа два наедине с Бетховеном. Сегодня мой день рождения.
Я сижу и смотрю в сад, а над моей чашкой все тянется и тянется вверх струйка пара. До начала занятий, до умывания и одевания еще бездна времени, я устраиваюсь поудобнее и неотрывно смотрю сквозь тени на ворота – как всегда. Сегодня мой день рождения, и я даже не пытаюсь нарушить этот обряд: всматриваться и вслушиваться.
И они, конечно, приходят. Только не из мира позади ворот, а из мира позади моих глаз. И входят они не в ворота сада, а во врата моей души. Конечно, они приходят ко мне в день рождения – мои воспоминания, – и чай безнадежно стынет в чашке...
Солнце стоит уже высоко, тени от деревьев съежились, и я наконец выхожу из оцепенения. Голоса детей, прибежавших в школу, вспугивают моих призрачных гостей и призрачные поцелуи;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Ничего удивительного: я чудовищно неспособная учительница. Таково единодушное мнение инспекторов на протяжении всей моей учительской жизни. Конечно, я всегда старалась не упустить ни малейшей возможности помочь малышам и отдавала работе больше времени и сил, – больше жизни! – чем безупречные городские учительницы, имена которых красуются в начале аттестационного списка, но что поделаешь. Если я все делаю не так. Инспектора правы.
Я поворачиваюсь спиной к воротам и иду к дельфиниумам – какая высокая трава! А дельфиниумы уже сравнялись со мной ростом, они так переменчивы, так тянутся вверх, так ярко горят голубым огнем, что я понимаю: здесь, за оградой, нет у меня никого ближе этих цветов, только с ними я могу сейчас поговорить. Я стою перед дельфиниумами с конвертом в руке и жду, но, когда их лепет доносится до моих ушей, я понимаю, что они всего лишь выражают мне сочувствие – роскошь, без которой я уже давно научилась обходиться.
– Анна, ведь это позор – быть на хорошем счету, – слышу я. – Низкий балл – это знак отличия. Необъезженные кони не ходят в упряжке.
Я возвращаюсь назад и запираю на висячий замок ворота, которыми пользуются только его преподобие и Поль, один из сострадания, другой по необходимости. При таком катастрофически низком балле, говорю я неухоженным розам у своих ног, мне уже почти нечего терять. Пожалуй, теперь у меня даже больше возможностей делать то, что я считаю нужным. В какой-то мере у меня теперь развязаны руки. На самом деле, это просто большая удача, только бы не упустить ее.
Только бы не упустить.
Весенний дождь проникает за ограду – что ему замок, – но в отличие от других мужчин ему нет дела до моего лица, моей фамилии и моей скверной репутации, поэтому я не тороплюсь уходить. Его нежные прикосновения так приятны, так непохожи на прикосновения инспекторов. Он дарит прохладу моему разгоряченному лицу, освежает мою душу и внушает мне бодрость, на что не способен ни один инспектор. В конце концов, у меня столько добрых друзей – все цветы, которые посадил директор. Я сказочно богата, я осыпана благодеяниями! Правда, цветы могут лишь посочувствовать мне, но они так говорливы, мне ни с кем не бывает так весело, как с ними. И цветы меня любят, я знаю. Из-за чего же я расстраиваюсь? Из-за такой ерунды, как низкий балл? Из-за нескольких лишних ошибок? Какая чепуха, я так привыкла к неудачам, что случайная удача только выбьет меня из колеи.
Я ухожу к георгинам, подальше от посторонних ушей на дороге. Стою перед ними и кусаю губы. Боже правый, ведь все в порядке. Не нужно только подходить к этим сердобольным дельфиниумам, объясняю я георгинам. Нечего слушать их болтовню: позорно быть на хорошем счету, низкий балл – знак отличия. «Необъезженные кони не ходят в упряжке!» Пора спуститься с небес на землю. Я плохая учительница, и инспектора это доказали. Все, что я делаю, – ошибка, и жизнь это доказала. Нужно было отдаться Юджину много лет назад и потом стать его женой или не стать. Какой вздор, смешивать любовь и приличия! И все эти годы нужно было слушаться инспекторов. Какой вздор, пытаться учить детей по-своему, будто я знаю детей лучше инспекторов. И нечего издеваться над порядками, заведенными самим министром просвещения. Пора приспособиться к жизни и начать приносить пользу. Довольно, надо сварить моего любимого обжигающего кофе и поиграть моего любимого обжигающего Бетховена... а потом снять замок с ворот... Я имею право, снять замок. «Поистине справедлив еси, господи».
...Мои пальцы медлят на клавиатуре. Если бы Красная Шапочка не заговорила с волком; если бы я мысленно не разговаривала с Юджином. Тогда все было бы хорошо с Красной Шапочкой и со мной...
...Я просыпаюсь и чувствую, что на земле ночь, а не день.
Какие часы, о, какие черные часы мы провели. Ночь! Что видело за эту ночь ты, сердце, где ты блуждало?
...Отвага иногда может взять и убежать, размышляю я, направляясь в билетную кассу пароходной компании. И терпение тоже. Не убегают только ошибки. Я бросаю работу в школе. Я немедленно подаю заявление об уходе. Жаль, что нельзя уехать сегодня же вечером, но, если новый старший инспектор появится в школе до моего отъезда, я распущу малышей или сама останусь дома. Я больше никогда не буду вести урок при инспекторе. Я больше никогда, никогда, никогда на это не соглашусь. Пусть увольняют, если хотят, я сдаюсь. Отвага, в конце концов, тоже имеет предел.
– Будьте любезны, одноместную палубную каюту первого класса на «Моноваи».
– Фамилия и имя, пожалуйста.
– Неудача, Анна Неудача.
– Прошу прощения?
– Извините, Воронтозов, Анна Воронтозов.
– Я не совсем понял.
– Во-рон-то-зов!
– В-р...
– В-о!
– В-о-р-о... повторите, пожалуйста!
– В-о-р-о-н-т-о-з-о-в.
– Спасибо... место назначения?
– Прачечная!
– Простите, миссис э-э...
– Мисс!
– О!.. Простите, пожалуйста. Куда же вы плывете, мисс э... э... э... э... Ворон...
– Дайте бланк!
Я отыщу страну, где все лица так же уродливы, как мое, где странная фамилия и дурная репутация – правило, а не исключение, страну, где ворота не внушают почтения и по моему саду будет кто-нибудь гулять, страну, где я смогу мысленно разговаривать с волками сколько захочу и ошибаться бессчетное множество раз, не чувствуя на горле когтей Вины. Я буду целый день работать в прачечной, играть с мыльной пеной, и звук бегущей воды будет напоминать мне голоса малышей, а буруны и водовороты – их танцы. Мои руки будут заняты, но ум свободен. И тогда все будет хорошо с Красной Шапочкой и со мной.
Я просыпаюсь на заре вместе с птицами, и Вина тоже, ее присутствие так тягостно, что я встаю и завариваю чай, а потом сажусь в гостиной в свое любимое кресло у своего любимого окна и смотрю в сад.
Сегодня утром я не работаю в Селахе и не читаю, и у меня нет ни малейшего желания побыть часа два наедине с Бетховеном. Сегодня мой день рождения.
Я сижу и смотрю в сад, а над моей чашкой все тянется и тянется вверх струйка пара. До начала занятий, до умывания и одевания еще бездна времени, я устраиваюсь поудобнее и неотрывно смотрю сквозь тени на ворота – как всегда. Сегодня мой день рождения, и я даже не пытаюсь нарушить этот обряд: всматриваться и вслушиваться.
И они, конечно, приходят. Только не из мира позади ворот, а из мира позади моих глаз. И входят они не в ворота сада, а во врата моей души. Конечно, они приходят ко мне в день рождения – мои воспоминания, – и чай безнадежно стынет в чашке...
Солнце стоит уже высоко, тени от деревьев съежились, и я наконец выхожу из оцепенения. Голоса детей, прибежавших в школу, вспугивают моих призрачных гостей и призрачные поцелуи;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76