отбой. Они завалились спать, а командиры уехали в Саратов к начальству.
Уже на следующий день стали прибывать новенькие танки, новые бойцы. Рядовых фронтовиков назначили старшинами, лейтенантами. Павлу Никитину присвоили звание лейтенанта, и он сам набирал себе взвод разведчиков из новых бойцов.
– Я думал, меня и механиков моих старых пошлют на завод танки собирать, – рассказывал дедушка. – Но в корпусе стали создавать сразу две походные ремонтные базы. Одна как бы тыловая. Она должна была следовать за корпусом километрах в трёх – четырёх от него. Её задача: ремонтировать сильно повреждённые машины. А задача передовой РПБ – ремонтировать танки на поле боя и оттаскивать в тыл сильно повреждённые машины. Надо было проверять моторы поступающих тягачей. Да ещё мы с Колосовым и Василичем занимались с новенькими ремонтниками. Работы много было. Очень много… Создать заново целый корпус – трудная задача. А всё делалось в спешке. Командиры почти не спали. Потому что и ночью привозили новых людей, технику. Подробно изучали боя под Касторным и Горшечным…
И через месяц корпус был создан заново. Мощный создали корпус. И в ночь на 15 ноября побригадно все выстроились на лесной дороге. Часу во втором ночи погрузились в эшелон…
Якин отстал от родного корпуса
В ту же ночь в вокзале пассажирской станции города Саратова появился молодой, худой боец с вещевой сумкой за спиной. На плече его висели, как дрова, две связки маленьких сапёрных лопаток. Боец был в ватных штанах и в фуфайке. На ногах сапоги. Нашивки на воротничке гимнастёрки подсказывали, что боец служит в танковых войсках.
Вокзал был набит беженцами, ранеными. Они сидели, лежали, выходили из вокзала и возвращались. Выглядывая себе местечко, боец уверенно пробирался между людьми. Даже говорил:
– Эй, прибери свои ноги, дай пройти служивому!
Но можно было заметить, что он то и дело бросал по сторонам осторожные взгляды. Чего-то он опасался. Наконец он примостился на полу у стены между двумя ранеными, положив вязанки лопаток перед собой. Достал из мешка кусок хлеба, луковицу и стал есть, запивая кипятком из фляжки.
Прошёл патруль. Боец смелым взглядом проводил патрульных. Но едва они вышли из вокзала, он вздохнул с облегчением. Разом обмяк весь и даже утёр пот со лба. Это был Василий Якин, разведчик 174-й бригады 17-го танкового корпуса. Настроение у него было ужаснейшее. Потому что в этот день он вдруг почувствовал себя дезертиром. Нет, он не считал себя дезертиром. Но все военные коменданты и патрули имели полное основание считать Василия Якина таковым.
Произошло с ним следующее. Когда сержант Никитин пополз по склону от ветряка к деревне, Якин, затаив дыхание, следил за ним. Едва Никитин встал во весь рост и пошагал, Василий даже глаза закрыл. Ждал: вот-вот грянет в деревне или на дороге выстрел. Когда же он открыл глаза, сержанта уже не было. Потом Якин видел, как сержант перебежал улицу, скрылся в конопле. Хотя Якину было только девятнадцать лет, но сознание подсказало ему, что подобные манёвры дважды повторить нельзя. Если вздумает поступить так же, как сержант Никитин, его убьют. А если ранят, то возьмут в плен, что ещё хуже. Да и зачем так же поступать? Сержант проскочил, донесение в бригаду будет доставлено. И Якин решил обойти вражеский обоз, как советовал ему Никитин.
Он отполз назад, спустился в лощину и побежал по ней. Когда же выглянул из лощины, слева увидел танки на опушке леса. Справа на дороге стояли телеги, гружённые ящиками. Это был хвост обоза. Между телегами и танками голое пространство метров в триста. По ту сторону дороги росли кусты боярышника. До потёмок Якин пролежал в лощине. Кусты боярышника он наметил для себя маяком. Чуть стемнело, пополз к ним. Шагах в десяти от кустов он поднялся, хотел даже покурить, зайдя за кусты. И вдруг замер: совсем рядом за этими кустами заговорили по-немецки. Видимо, там сидели солдаты из взвода охранения. Продохнув, Якин стал пятиться назад. Отпятился он шагов на пятнадцать, как под ногой хрустнула сухая ветка. Для Якина хруст прозвучал выстрелом. Он присел, заметил, что солдаты вскочили. Засверкал огонь автоматной очереди. Взлетели ракеты. Якин даже не почувствовал вначале, что он ранен. Он полз и полз, держа автомат в правой руке. Левая рука перестала слушаться, подворачивалась под живот и мешала ползти. Потом острая боль прорезала плечо. Он повернулся назад, готовый встретить огнём солдат, чтоб не даться живым. Но солдаты не бежали за ним. Он ощупал себя. Рука не была ранена, а пуля прошла ниже ключицы навылет. Он перевязал плечо. Рука не слушалась, и Якин привязал её к телу, чтоб не мешала. Поднялся и пошёл.
* * *
Шёл он всю ночь и ещё день. Над ним пролетали самолёты, и потом он слышал, как рвались бомбы. Он слышал канонаду боёв. Понимал, что сражаются под Касторным и Горшечным. Наконец увидел справа вражеские танки, стоявшие вдоль дороги, солдат, подходивших к танкам. Потом Якин увидел свои позиции, затянутые дымом и пылью. Ему очень хотелось пить. Тогда он первый раз потерял сознание. Когда очнулся, сообразил, что к позициям своим ползти ему нельзя: там он не нужен, а убить его могут очень просто. Ещё ему подумалось, что Горшечное уже в руках немцев. Тогда он выбрал направление левее станции – на семафор. И пополз. Затем семафор куда-то исчез. И после Якин не помнил, как он добрался до железной дороги, переполз через неё. Вдруг очутился в зарослях осоки, в речке – он чуть было не утонул. Он пил, пил воду, упираясь рукой в илистое дно. А рука погружалась в дно всё глубже и глубже. Он спохватился, когда уж стал задыхаться. Но ил руку не отпускал. В ужасе он окунулся весь, сильно оттолкнулся ногой от берега, и это спасло его. Он поплыл. Речка была узенькая, метров пятнадцать, и мелкая. Ногами он доставал дно.
В сумерках Якин пришёл в деревню. Там как раз стоял обоз с тяжелоранеными. Его отвезли в Нижнедевицк, оттуда в Воронеж. А потом он попал в город Энгельс, где пролежал в госпитале остаток лета и осень. Выписали его из госпиталя только в ноябре месяце. Он умолял начальство, просил, требовал, чтоб его направили обратно в 17-й корпус, к своим ребятам, где его знают, говорил, что он кандидат в члены партии, что кончается его срок. Побывал у коменданта города, твердил о Горшечном, Касторном.
– Но эти станции уже были в руках фашистов. К тому времени часть Брянского фронта переименовали в Воронежский фронт. А где находится семнадцатый корпус, комендант, конечно, не мог знать. И Якина определили в команду из тридцати человек. Молоденький лейтенант должен был их отвезти куда-то. А куда именно повезут, тогда нашему брату не говорили. А ведь мы-то, семнадцатый корпус, стояли на пополнении километрах в тридцати от города!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Уже на следующий день стали прибывать новенькие танки, новые бойцы. Рядовых фронтовиков назначили старшинами, лейтенантами. Павлу Никитину присвоили звание лейтенанта, и он сам набирал себе взвод разведчиков из новых бойцов.
– Я думал, меня и механиков моих старых пошлют на завод танки собирать, – рассказывал дедушка. – Но в корпусе стали создавать сразу две походные ремонтные базы. Одна как бы тыловая. Она должна была следовать за корпусом километрах в трёх – четырёх от него. Её задача: ремонтировать сильно повреждённые машины. А задача передовой РПБ – ремонтировать танки на поле боя и оттаскивать в тыл сильно повреждённые машины. Надо было проверять моторы поступающих тягачей. Да ещё мы с Колосовым и Василичем занимались с новенькими ремонтниками. Работы много было. Очень много… Создать заново целый корпус – трудная задача. А всё делалось в спешке. Командиры почти не спали. Потому что и ночью привозили новых людей, технику. Подробно изучали боя под Касторным и Горшечным…
И через месяц корпус был создан заново. Мощный создали корпус. И в ночь на 15 ноября побригадно все выстроились на лесной дороге. Часу во втором ночи погрузились в эшелон…
Якин отстал от родного корпуса
В ту же ночь в вокзале пассажирской станции города Саратова появился молодой, худой боец с вещевой сумкой за спиной. На плече его висели, как дрова, две связки маленьких сапёрных лопаток. Боец был в ватных штанах и в фуфайке. На ногах сапоги. Нашивки на воротничке гимнастёрки подсказывали, что боец служит в танковых войсках.
Вокзал был набит беженцами, ранеными. Они сидели, лежали, выходили из вокзала и возвращались. Выглядывая себе местечко, боец уверенно пробирался между людьми. Даже говорил:
– Эй, прибери свои ноги, дай пройти служивому!
Но можно было заметить, что он то и дело бросал по сторонам осторожные взгляды. Чего-то он опасался. Наконец он примостился на полу у стены между двумя ранеными, положив вязанки лопаток перед собой. Достал из мешка кусок хлеба, луковицу и стал есть, запивая кипятком из фляжки.
Прошёл патруль. Боец смелым взглядом проводил патрульных. Но едва они вышли из вокзала, он вздохнул с облегчением. Разом обмяк весь и даже утёр пот со лба. Это был Василий Якин, разведчик 174-й бригады 17-го танкового корпуса. Настроение у него было ужаснейшее. Потому что в этот день он вдруг почувствовал себя дезертиром. Нет, он не считал себя дезертиром. Но все военные коменданты и патрули имели полное основание считать Василия Якина таковым.
Произошло с ним следующее. Когда сержант Никитин пополз по склону от ветряка к деревне, Якин, затаив дыхание, следил за ним. Едва Никитин встал во весь рост и пошагал, Василий даже глаза закрыл. Ждал: вот-вот грянет в деревне или на дороге выстрел. Когда же он открыл глаза, сержанта уже не было. Потом Якин видел, как сержант перебежал улицу, скрылся в конопле. Хотя Якину было только девятнадцать лет, но сознание подсказало ему, что подобные манёвры дважды повторить нельзя. Если вздумает поступить так же, как сержант Никитин, его убьют. А если ранят, то возьмут в плен, что ещё хуже. Да и зачем так же поступать? Сержант проскочил, донесение в бригаду будет доставлено. И Якин решил обойти вражеский обоз, как советовал ему Никитин.
Он отполз назад, спустился в лощину и побежал по ней. Когда же выглянул из лощины, слева увидел танки на опушке леса. Справа на дороге стояли телеги, гружённые ящиками. Это был хвост обоза. Между телегами и танками голое пространство метров в триста. По ту сторону дороги росли кусты боярышника. До потёмок Якин пролежал в лощине. Кусты боярышника он наметил для себя маяком. Чуть стемнело, пополз к ним. Шагах в десяти от кустов он поднялся, хотел даже покурить, зайдя за кусты. И вдруг замер: совсем рядом за этими кустами заговорили по-немецки. Видимо, там сидели солдаты из взвода охранения. Продохнув, Якин стал пятиться назад. Отпятился он шагов на пятнадцать, как под ногой хрустнула сухая ветка. Для Якина хруст прозвучал выстрелом. Он присел, заметил, что солдаты вскочили. Засверкал огонь автоматной очереди. Взлетели ракеты. Якин даже не почувствовал вначале, что он ранен. Он полз и полз, держа автомат в правой руке. Левая рука перестала слушаться, подворачивалась под живот и мешала ползти. Потом острая боль прорезала плечо. Он повернулся назад, готовый встретить огнём солдат, чтоб не даться живым. Но солдаты не бежали за ним. Он ощупал себя. Рука не была ранена, а пуля прошла ниже ключицы навылет. Он перевязал плечо. Рука не слушалась, и Якин привязал её к телу, чтоб не мешала. Поднялся и пошёл.
* * *
Шёл он всю ночь и ещё день. Над ним пролетали самолёты, и потом он слышал, как рвались бомбы. Он слышал канонаду боёв. Понимал, что сражаются под Касторным и Горшечным. Наконец увидел справа вражеские танки, стоявшие вдоль дороги, солдат, подходивших к танкам. Потом Якин увидел свои позиции, затянутые дымом и пылью. Ему очень хотелось пить. Тогда он первый раз потерял сознание. Когда очнулся, сообразил, что к позициям своим ползти ему нельзя: там он не нужен, а убить его могут очень просто. Ещё ему подумалось, что Горшечное уже в руках немцев. Тогда он выбрал направление левее станции – на семафор. И пополз. Затем семафор куда-то исчез. И после Якин не помнил, как он добрался до железной дороги, переполз через неё. Вдруг очутился в зарослях осоки, в речке – он чуть было не утонул. Он пил, пил воду, упираясь рукой в илистое дно. А рука погружалась в дно всё глубже и глубже. Он спохватился, когда уж стал задыхаться. Но ил руку не отпускал. В ужасе он окунулся весь, сильно оттолкнулся ногой от берега, и это спасло его. Он поплыл. Речка была узенькая, метров пятнадцать, и мелкая. Ногами он доставал дно.
В сумерках Якин пришёл в деревню. Там как раз стоял обоз с тяжелоранеными. Его отвезли в Нижнедевицк, оттуда в Воронеж. А потом он попал в город Энгельс, где пролежал в госпитале остаток лета и осень. Выписали его из госпиталя только в ноябре месяце. Он умолял начальство, просил, требовал, чтоб его направили обратно в 17-й корпус, к своим ребятам, где его знают, говорил, что он кандидат в члены партии, что кончается его срок. Побывал у коменданта города, твердил о Горшечном, Касторном.
– Но эти станции уже были в руках фашистов. К тому времени часть Брянского фронта переименовали в Воронежский фронт. А где находится семнадцатый корпус, комендант, конечно, не мог знать. И Якина определили в команду из тридцати человек. Молоденький лейтенант должен был их отвезти куда-то. А куда именно повезут, тогда нашему брату не говорили. А ведь мы-то, семнадцатый корпус, стояли на пополнении километрах в тридцати от города!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27