.. – проговорила со вздохом мать невесты и будущая теща, намекая на Ирину Кручану, которая сперва засадила мужа в тюрьму, а потом просила ему помилования. Обе они с Волоокой, и жена и любовница, бегали по начальству и умоляли отпустить их Георгия. – Что это за семья такая, когда за любую обиду, за маленький мордобой – чего только не случается в доме – жена, раз-два, тянет по судам мужа! Что это за семья?…
И мать жениха, будущая свекровь, очень обрадованная этой речью кумы, головой закивала:
– Правду ты сказала, кума! Ирина сама во всем виновата, потому что семья не держится на судах, дорогие мои! И тюрьмой ее не удержишь… А если ссорятся люди и обижаются друг на друга, почаще бы им вспоминать, как они любили и целовались, не так ли?… И незачем по судам бегать… – А про себя думала: «Какая, однако, умница теща будет у моего Тудора! И дочь свою вырастила по правилам: высшее образование дала и вот воспитательницей работать пристроила… А какие у самой твердые понятия о семье и браке! Ей-богу, с такой женщиной и поговорить – удовольствие! Будет у меня в жизни радость на старости лет, по-родственному станем с нею встречаться, рассуждать о делах детей и о жизни судачить…» А вслух между тем продолжала: – Покойный мой муженек тоже бывал тяжеловат на руку, упокой господи его душу. Десятый год одна маюсь, а слезы не высыхают… Как бы он теперь радовался с нами за этим столом!.. Ведь он, бывало, прибьет, тут же и приголубит, да еще словцо теплое скажет: «Жизнь, Касандра, это загадка! И если сам разгадать не сумеешь – ведь твоя она: с ней просыпаешься, с ней засыпаешь, – то никто тебе ее не станет разгадывать…» – И, поднимая стакан: – За молодых! Успеха и счастья! Чтобы жили в понимании и по справедливости. И чтобы деток своих вывели в люди… А то вот у Кручану трое осталось…
И тут еще тесть нашел нужным добавить:
– За тебя, дорогой жених! Молчишь, слушаешь?.: Это очень похвально. Ведь я тебе что скажу: в доме всякое бывает, и хорошее и плохое, а что делает человек? Сегодня он уступит, завтра уступит его половина… Семья – это дело тонкое. Это когда двое сговариваются и строят забор без столбов и без веток… Молодая семья прежде всего от людей отгораживается, чтобы в уединении и обоюдном согласии свить своему счастью гнездо… Взять того же Кручану…
А жених думал:
«Трус я или не трус?… Взять бы сейчас да громко признаться, что у невесты – четвертый месяц беременности, старший сват не придет, потому что лично я никого не просил быть у меня отцом посаженым и вообще никакой свадьбы делать не собираюсь…»
Странным получался этот свадебный сговор без руля и ветрил. (Правда, родичи думали, что дожидаются главного свата в лице посаженого.) И общий разговор был похож на розу ветров: с одной стороны, о делах родственных, с другой – об этом Кручану. А самому жениху все это напоминало занятие по арифметике, на котором он вчера был у невесты в детском саду. «Детки, давайте сложим восемнадцать и девятнадцать. Девять плюс восемь будет семнадцать. Семь пишем, один в уме…» Тут занятие кончилось, ибо юный математик Федя уписался. И получилось согласно написанному: 18+19=7… Точно так же и на нынешнем сговоре самое главное – в уме оставалось…
3
И жених брал стакан, протянутый ему тестем, и целовал руку того, кто желал ему счастья, и, едва смочив губы вином, подальше свой стакан отставлял. Сидел за столом послушный и тихий, ибо, будь его отец жив, не сидеть ему среди старших, а так как его отец получил смертельную рану при взятии Варшавы и потом пятнадцать лет угасал, сын прежде времени в силу вошел, и попробуй скажи теперь, что ему здесь не место! Были и у него свои представления о Кручану, и он решил поделиться:
– Как-то раз на мельнице говорит мне покойный: «Ты чей, пацан? Чего сидишь в стороне?!» А было это в шестьдесят третьем, в год смерти отца… – И, обернувшись к матери: – Мама, сколько же мне было тогда?…
– Как раз тринадцать сравнялось…
– Так вот, спрашивает меня бадя Георге: «Ты, малец, чей?» И так хорошо, сердечно спросил… А я не то чтоб ответить – чуть было не расплакался. Тут он по голове погладил меня и сказал: «И ты тоже боишься? Всем, даже детям страшно чего-то, кого-то… Или я страшен? А ты не бойся, такой уж у меня грубый голос, ничего на свете не бойся! Страх – это самое последнее дело…» Поднял мой мешок, очередь плечами раздвинул: «Посторонитесь, люди, здесь сынишка вдовы!..» И в два счета помолол мне…
«Что правда, то правда, был он человек не без сердца. Да будет земля ему пухом», – подумал про себя Никанор, а вслух совсем другое сказал:
– Ну, что за характер? Заставил ребенка плакать, а потом приласкал…
А тесть на его слова жестко заметил:
– Жизнь, конечно, пестрая штука. Сегодня ты хороший, а завтра плохой. Но если уж обижаешь другого – обижай, доброе дело делаешь – делай. Только вот одного с другим путать не следует… – А про себя подумал: «Тоже мне, сделал доброе дело, оно ему ни копейки не стоило!»
А жена Никанора что думала, то и сказала:
– Тебе еще повезло, дорогой… Должно быть, ты ему в святую минуту попался!
И каждый был по-своему прав, ибо, когда речь шла о том, что Кручану был «груб», или же, что он был «не без сердца», слова эти не означали «грубость» и не означали «сердечность» в обычном их смысле, ведь это каждому из нас случается в жизни бывать и сердитым и добрым, а слово и сердце Кручану ни с чем не сравнишь; сразу же, как, бывало, откроет глаза и скажет «доброе утро» – даже в эти два слова, которые каждый из нас выучился говорить еще до того, как на него впервые надевают рубашку, – эти два слова звучали у живого Кручану, как пара костяшек на игральной доске: и было ему глубоко наплевать, что там выпадет – две шестерки или две единицы, будто его вовсе не интересовала игра…
– Так все же как, был добрым или недобрым Кручану?… – не унимался жених.
А гости пожимали плечами, вздыхали: «Куда ты торопишься, парень?… И что ты знаешь о жизни? Был ты ребенком… и жизнь тебе казалась веселой игрой, а взрослые, когда угощали конфетой или просто гладили по голове, были – все сплошь – добрыми дядями. Вот только теперь жить начинаешь и, охо-хо, сколько всего насмотришься!..» И поднимали стаканы, и чокались, желая молодым здоровья и счастья, полям – урожая, людям – взаимопонимания и мира, сиротам – сердечности. Хорошей погоды и попутного ветра – всем, кто в пути…
И только жена Никанора Бостана ответила на вопрос жениха без всяких уверток:
– Ты у его родичей расспроси, какой он был добрый… Ведь у него, бывало, зимой и снега не выпросишь! Всю свою родню отвадил от дома: «Я, дескать, ни в ком не нуждаюсь, и вам ко мне ходить незачем». Думаешь, зачем это он перебрался на выселки из центра села?!
– А и правда, зачем перебрался?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23