Можно сообщить шерифу. Ловкая горничная обычно протирает стаканы полотенцами, использованными съехавшими постояльцами, а уже затем сует их в благонадежный кармашек. Потом теми же полотенцами протрет унитаз и перетянет его бумажной полоской, удостоверяющей верх стерильности. Поменяв постельное белье, вытащит свою тележку на колесиках, ногой захлопнет дверь и, откашлявшись, прочистив горло, начнет перекличку с подружками в другом конце коридора.
Со стаканом в руке я умостился, полусидя в постели, и, подавив все чувства, попытался с холодной головой обдумать, что, собственно, произошло. Кто-то решил убить ее и исполнил свой замысел. Для чего при этом был нужен свидетель? Кто-то знал, что она приедет на дачу. Вряд ли она доложила мужу, что в полдень встретится в карсонском аэропорте с незнакомым мужчиной и отвезет его на дачу. Но ей показалось, что кто-то уже следил за нею. А если бы она перед завалом развернулась и доставила меня для беседы в другое место? Кто-то знал ее слишком хорошо и предугадал ее реакцию. Раз она решила говорить со мной именно там, сам черт ее не остановит. Если знали, что я должен был провести там какое-то время, точно рассчитали, что доберемся и пешком. А стрелок уже поджидал наготове. Мы облегчили ему задачу, когда вышли и встали на краю обрыва. Да в любом случае перед отъездом мы оказались бы на какое-то время в открытом пространстве. Ясно одно: стрелок и тот, кто отъезжал на машине, – разные люди. Слишком много времени потребовалось бы стрелявшему, чтобы спуститься по неровной дороге на такое расстояние. Мои действия после падения женщины можно было предвидеть – сначала найду укрытие, а потом отступлю к машине. Выясню, что она исчезла, уйду пешком, предоставив ему или им возможность уничтожить следы преступления.
Пока что я не искал мотивы убийства, а занялся вопросом, куда делся труп. В той выжженной, обрывистой полупустыне в радиусе километра от дачи и внизу и наверху найдутся десятки тысяч укрытий. Можно засунуть тело в небольшую расщелину и засыпать камнями. За два дня неистовое солнце сожжет и высушит все соки и превратит ее в двадцать килограммов сухой кожи, сухожилий и костей, скукоженных в складках ковбойского костюма.
Разве для убийцы не было бы разумнее заманить ее на дачу одну? Застрелить с меньшего, но безопасного расстояния? Быть уверенным, что никто не помешает? Зачем понадобился свидетель, которому позволено свободно передвигаться и твердить, что она мертва?
Однако один вывод я сделал – если все произошло по плану, то все это выглядело бессмысленным, потому что отсутствовали некоторые факты. Кто бы мог их сообщить мне? Тот безымянный адвокат из Беласко? Джон Уэбб? Долорес?
Окно в номере было открыто, в комнате темно. Снаружи доносился гул и скрежет движения на автостраде, музыка из гриль-бара, приглушенные возгласы игроков из «Тихой пристани». Зато детские крики в бассейне затихли. В соседнем номере во всю мощь работал телевизор. Мимо моего окна прошагала парочка, и я услышал слова женщины: «У нее весь день течет из носа, а ты, Гарри, оставляешь ребенка в воде, пока он не посинеет...»
Я зажег свет, закрыл окно и долго регулировал вентилятор, нагонявший в комнату струю влажного воздуха и сдержанным рокотом перекрывавший внешние звуки. Этот монотонный шум, действующий вам на нервы и создающий такое же чувство уединения, как в заводском цехе, представляет собой новый вид комфорта.
Я задремал, а когда проснулся с пересохшими губами и заплывшими глазами, было уже почти девять часов. Казалось, сон затуманит образ мертвой женщины, но мозг по-прежнему воспроизводил одну картину: толчок – и она падает, рывок – и падение. Поплескав в лицо пригоршнями холодной воды и почистив зубы, я покинул мотель и перешел через дорогу в фермерскую столовую. Купив вечернюю газету, просматривал ее в ожидании заказанного бифштекса, уединившись в одной из кабинок напротив длинной стойки. Газета состояла из одних дифирамбов: немыслимый прогресс; Эсмерелда – прекраснейший из городов; жилищное строительство идет полным ходом. Обещали второй этап, в течение которого очистят все трущобы на окраинах. Фабрика «Калко» начнет строительство в новом промышленном квартале. Северо-восточная магистраль на пятнадцать минут сократит путь от аэропорта до центра города. Специалисты предсказывают, что за ближайшие девять лет население Эсмерелды удвоится. Тренер уверяет, что наступающий сезон пройдет без поражений, и предсказывает прекрасные результаты в шести окружных соревнованиях. Школы подготовили невиданное количество выпускников.
Снаружи буйствовал шум, но в закусочной царило затишье. Потом заявились пять молодых женщин – команда из кегельбана. В белых майках, белых коротких теннисных юбочках в складку, с яркими спортивными сумками. На спине красовалась надпись «ЭЛИТА», а над сердцем у каждой имя: Дот, Конни, Бетт, Марго и Дженни. Куртки и сумки они сложили в одну кабинку, а сами втиснулись в другую. Я не мог решить, секретарши это или молодые домохозяйки, часто они бывают и теми и другими. Две из них обладали крепкими спортивными фигурами. Заказав кофе, они беспрестанно хихикали, вскрикивали, перешептывались, хохотали, держались как заговорщицы, и порой я слышал, как о края толстых кофейных чашек позвякивало стекло – девушки слегка подкреплялись, наверное, отмечали победу. Заметив меня, они начали переговариваться, хихикая, а те, что сидели спиной ко мне, оборачивались, вроде бы равнодушно осматривали кафе, награждали меня цепким, оценивающим взглядом и, повернувшись к столу, сдвинув головы, обменивались шутками. На одинокого мужчину есть смысл обратить внимание. Загорелый незнакомец с широкими плечами вызывает у них интерес. Громкие, почти истерические взрывы смеха говорили о том, что их комментарии становятся все смелее. Потом одна из этих великанш что-то долго, проникновенно шептала, и затем раздался взрыв неудержимого хохота.
Мне пришло в голову, что мир во многом перевернулся с ног на голову. Вот и эти девушки с вызывающими взглядами, заигрывавшие со мной, по сути были похожи на потенциальных ловеласов, на группу холостяков, атакующих незнакомую и одинокую женщину. Да я сам чувствовал себя как-то по-женски. И понял, что в вызывающих манерах Моны был такой же оттенок – подсознательное проявление традиционной мужской атаки: поинтересуйся, дружок, каковы мои условия.
Бифштекс оказался пережаренным, похожим на подошву, безвкусным. Картофель – отвратительная каша. Салат теплый и вялый, кофе – горький и остывший. Пройдя мимо «элитных» девиц, я шагнул в ночь. Одна из них уставилась на меня сквозь грязное окно и, округлив губы в поцелуе, энергично закивала, остальные зашлись в хохоте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45