— повторил я. — Достанешь — расколдую!
Котик вспрыгнул на водосточный желоб и полез наверх. Все мои ребята собрались у окон, гогоча и обсуждая, заберется Астафьев на второй этаж или нет. По правде говоря, для обыкновенного кота взлететь наверх было бы парой пустяков, но ведь котик был не обыкновенный кот, а ученый банкир, и привык ездить на второй этаж на лифте, а не взбираться туда по водосточному желобу.
— Давай! Давай! — орали ребята. Котик взобрался до половины этажа, упал и жалобно замяукал. Все захохотали.
— Не сдавайся, Астафьев, — весело закричал я, — залезешь — прощу! Или ты только в чужой карман горазд залезать?
Котик попробовал снова. На этот раз он почти долез до перил. Сережка просунул руку, чтобы ему помочь, и котик доверчиво за эту руку уцепился, но тут Сережка расхохотался и сбросил кота на землю.
— Ах ты сволочь! — заорал он. — Я ему помогаю, а он царапается!
Ребята прямо-таки надрывали животики. Мне все это было не очень-то по душе, и я решил расколдовать этого плачущего дурака, прежде чем он сломает себе лапку. Обрезок ногтя Астафьева лежал у меня в сейфе, и я пошел на третий этаж его достать.
На лестнице мне попался Асмодей. Он был, как всегда теперь, в облике девки.
— Шариф, а как насчет договора?
— Какого договора?
— Ну, мы полгода назад подписывали договор о намерениях?
— Я тебе говорил: отхлынь! На хрен мне твой договор? Чего такого не умею я, что бы умел ты?
Асмодей закусил губку — и в этот момент на террасе раздался общий крик.
Я бросился назад.
Две недели назад я купил двух псов — выдрессированных пограничниками овчарок. Зверушки сидели на цепи, и никто, кроме Сережки и меня, не мог с ними общаться.
Кошка, вот уже два часа мяукавшая на участке, достала пса, он сорвался с цепи и крутился прямо под балконом. Астафьев-котик висел на резном столбе в метре под верандой и отчаянно пищал. «Да его же сожрут с потрохами», — мелькнуло у меня в голове.
Мне надо было попросту, в тот же миг, расколдовать этого дурака, но я растерялся и бросился к краю веранды.
— Держись, идиот! — закричал я, перевешиваясь вниз и хватая кота за шкирку.
Но в этот миг лапки Астафьева соскользнули со столба, и он свалился вниз — навстречу рванувшейся к нему оскаленной пасти. Раздался отчаянный мяв и хруст позвонков, а потом пес замотал головой и, распластавшись передними лапами о землю, стал жадно пить кровь из перекушенного кошачьего горла.
Я выхватил волыну и выстрелил — раз и другой. Пули вышибли мозги из пса. Я сбежал вниз. Пес лежал, вытянув морду, и в его стекленеющих глазах был написан удивленный вопрос: «Вы же сами меня так воспитали, за что же в меня стрелять?». Рядом с псом лежал перепачканный в крови белый котик. Потом очертания котика начали расплываться, и вскоре передо мной лежал труп банкира Астафьева, с обломанными ногтями и рваной раной на шее.
Несколько ребят спустились вниз, и Сережка пнул труп ногой.
— Зря собаку убил, — сказал Сережка, — хороший был пес.
Мертвые глаза Астафьева были широко открыты, и в них отражались черные, подсвеченные прожекторами облака.
Я встал с колен и брезгливо отряхнул брюки.
— Займись этой падалью, — приказал я Сережке, — да смотри, чтоб никто его не нашел.
Через пять минут я поднялся в свой кабинет.
Что и говорить, на душе у меня было погано. Нет, против мокрых дел я ничего не имею. Тот не мужик, кто хоть раз в жизни кого-то не замочил. Заработал — получи маслину в лоб. Но Астафьев, по моим подсчетам, этого дела еще не заслужил. Даже несмотря на свои амуры с ментовкой. Фирма по обналичке, конечно, принадлежала ему. Но кидать-то моих подопечных он не собирался — налоговая полиция арестовала счет взаправду. И вообще решать его судьбу должен был я, а не какой-то поганый пес.
В кабинете выпивали Асмодей и парочка местных шишиг. При моем виде шишиги сгинули.
— Ты чего грустишь, Асмодей, — осведомился я, бросаясь в кресло. Красивый у меня бес. Черты лица настолько правильные, что хоть убей не разберешь: мужик или баба. А грудка большая, что твой футбольный мячик.
— Шариф, а Шариф, — робко осведомляется Ас-модей, — а может, подпишешь? Мне ведь голову открутят без этого договора.
Я протягиваю руку, и с гобелена, изображающего сбор плодов в саду, мне в ладонь срывается яблоко. Асмодей, видимо, обижается. Он понимает, что стоимость попорченного гобелена несравнима со стоимостью одного яблока. Я с хрустом надкусываю фрукт.
— Тебе открутят, а мне нет, — заявляю я. — И вообще, чего ты бздишь? Считай, что ты на практике. Ты у себя в аду за сто лет тому бы не научился, что тебе вчера Сережка показал.
Удрученный Асмодей заморгал длинными ресницами и робко потянул со стола журнал с беленькой «маздой», к которой ластится белокурая девица с длинными волосами и короткой юбкой.
— Может, тебе тачку сделать? Я хотел было послать его к черту, но потом вгляделся в журнал и улыбнулся.
— Сделай, — говорю, — и в полном комплекте. Это, — и я стучу по машине, — во двор, а это, — и я показываю на девицу, — в постель.
Яблоко с гобелена оказалось кислое, я выкинул его и пошел посмотреть, что там с трупом Астафьева.
Когда я поднялся в свою спальню, Асмодей уже полусидел в кресле в виде той самой дамочки из «мазды».
Дамочка оказалась и в самом деле очаровательной.
Закувыркали мы с ней всю постель, голова у моей дамочки свалилась набок, глазки сияют от восхищения.Кувыркались мы с ней этак полчаса, а потом я кончил и скатился с моего беса.И так мне, признаться, хорошо, как никогда в жизни ни с одной блядью, не говоря уж о бывшей жене. Была у меня жена — со второго курса по третий. Продлилась моя жена ровно столько же, сколько лекции по истории партии.
В комнате полутьма, на стенах картинки — уж не знаю, из какого лувра их Асмодейчик попер…
— Асмодейка, а Асмодейка, — говорю я, — а правда, что вы, бесы, с бабами тоже можете спать?
— Правда, — говорит моя ненаглядная.
— А детей вы бабе делать можете?
— Конечно.
— Да что ты мне заливаешь? Это ты ребятам заливай, а я сам с усами — у тебя ж тела нет. А сперма, получается, есть?
— Семени у нас тоже нет, — отвечает Асмодей, — но видишь ли, в чем дело. Мы сначала совокупляемся с мужчиной в женском виде, и принимаем от него семя. А потом мы совокупляемся с женщиной в мужском виде и это-то сбереженное семя в нее изливаем.
Тьфу! Мне даже не по себе стало. Вот полетит сейчас Асмодей в какую-нибудь Малайзию, и родится у меня там в Малайзии ребенок от беса…
И тут звонит телефон.
— Алло!
— Ходжа? Это Карачун говорит.
Ох и неприятно мне стало! Ох и пахнуло на меня адским холодом, почище, чем от моего беса! Право, я бы предпочел говорить с Люцифером лицом к лицу, чем с Карачуном по телефону. Карачун — шеф моего бывшего шефа Князя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33