.."
- Господи Иисусе!.. Солнышко мое, - вдруг вырвалось из глубины его, давно забытого им, сердца, он прижал её затылок к своим губам и замер. За семь последних лет он никогда не прикасался к женщине, он думал, что равнодушен к этим особям навечно. И тупость, полное мозговое оцепенение накатило на него. Он терял время. Преступно терял мгновения.
Мегафоны вдруг загорланили все разом, слова неслись со всех сторон.
- Сдавайтесь, вы окружены! Выходите!..
Он приподнялся над её лицом, продолжая нежно левой рукой прижимать её голову к своей груди, а правой жестко держал дуло у её виска.
- ... машину, деньги! Один труп уже готов, если через десять минут... мы прикончим ее... - хрипел из-под подоконника его дружбан.
- Ты убьешь меня, правда?..
- Заткнись. Не знаю, - ему тяжело было дышать, воздуха, воздуха ему не хватало. Ори! Ладно, молчи уж... Иван! Да что ж ты!.. - и снова героя террориста затрясло.
Иван наконец-таки отколупнул от пола Фому и выставил в окно.
Фома чуть приоткрыл глаза, и звучно стукнулся о раму лбом. И снова закачалась его голова, как голова тряпичной куклы. И струйка крови потекла по лбу.
Иван недоуменно застыл над жертвой.
Тут меткий выстрел просвистел сквозь стекло и макушка Ивана, мелькавшая для снайпера снаружи над болтающейся головой заложника, покрылась темным пятном. И он осел. Фома рухнул на него.
Из окна, из двери, из-за всех щелей гудели голоса: "Сдавайся! Выходи! Сдавайся!"
- Пошли, - поволок её на выход, крепко держа дуло у её виска, оставшийся в живых, - Ну суки! Ну попробуйте, возьмите!.. Он крепко сжал её за талию левой рукой. И снова сердце его билось так, что ей казалось, что это её сердце. Все смешалось в её, его ли сознании: и его хрип, и её тихий голос, и волосы, прилипшие к его щеке... И ощущение последнего момента, настолько последнего, что воля отказывала в движении тел, - объяло их обоих. А кровь Ивана темной, медленной змейкой подползала к его кирзовым сапогам, к её - замшевым... Они смотрели только на нее.
- А как тебя зовут? - глухо спросила она.
Он на мгновение застыл, словно не в силах понять, как, как его на самом деле зовут, и вообще что-либо, а в дверь уже ломились.
Он заорал невнятно - нечленораздельно.
В это время Фома, очнувшись, по кошачье невероятно пластичным прыжком с животным криком, рванул и оказался на его плече, и сбил направленное на её висок дуло. Палец машинально спустил курок, раздался выстрел, просвистев за Алининым затылком. Тут в комнату влетели, вышибив ногой дверь громкие резкие, уверенные в себе мужчины.
Алина не поняла, что с ней случилось, она почувствовала вдруг смертельную, усталость, именно, усталость. Ничто не сдерживало её больше, и тело, словно с ватным позвоночником, сползло вниз по стене. И Алина перестала видеть, слышать, понимать.
Очнулась в явно медицинском кабинете.
- Где я?
- Все хорошо, - услышала она раскатистый мужской голос так похожий на голос того...
Она оглянулась и увидела плотного бугая в белом халате. Все смешалась в её сознании. Но пахло от него иначе - каким-то древним одеколоном. Так пахло от дедушки, когда она была маленькой. Дедушка тоже был врачом. Запах этого одеколона пресек страх.
- Как город называется? - спросила она сухо, словно пилот перепутавший рейсы, сигналы и карты.
- Мы под нижним Тагилом, - послышался сумрачный голос Фомы из глубины комнаты, - И стоило так далеко тащиться...
- Но это нормально, - улыбнулась она. Улыбнулась ещё раз и захохотала, вспомнив, как падал Фома, словно тряпичный петрушка, на руки бандиту. На этом-то непредсказуемом идиотизме и обломалась вся мощь кошмара. И хохотала, не могла остановиться.
Это у неё нервная реакция, пояснил доктор Фоме.
"... и когда он, переступая через груды мертвых окровавленных, тел вынес её на руках, шел снег, - писал Друид, - И он увидел, как снежинки таят на её лице. Все, - сказал он, - Мы достигли с тобой точки невозвращения.
Она, медленно приходя в себя, открыла глаза: - Что же дальше?
Ничего, - ответил он и опустил её на землю".
Городское управление исправительных учреждений вручило Фоме благодарственную грамоту за проявленное мужество при захвате террористов. Об Алине не упомянув ни словом.
Осужденные осудили террористический акт с захватом заложников и окрестили Алину королевой зон отныне и на все века. О Фоме не упомянув ни словом.
- Скажите, как случилось так, что вы, женщина, и не впали в истерику в такой страшный момент, не плакали, или молились, вам было страшно? задавали ей вопросы на местном радио.
- Не знаю, почему. Но женщины, ведь тоже люди, - скромно отвечала Алина, не понимая, что вела себя в той ситуации весьма не по-людски.
ГЛАВА 29
В Фоме теперь появилась сосредоточенная важность, если бы были у него усы, он бы задумчиво подкручивал их кончики. Он даже отказался выпить.
И так он мрачно смотрел, как пьют другие, что можно было поперхнуться при одном лишь предположении, что будешь пить.
Фома теперь внимательно читал газеты, ежедневно, все газеты, какие продавались в городе. Вздыхал - "...теперь, вот видишь, как, не думали и не гадали, всю жизнь сами все о героях публиковали, а теперь и мы в герои попали"... - и искоса поглядывал на Алину.
Она как будто в полудреме наблюдала все его движения, окрашенные новыми подробностями, и почему-то Фома, теперь казался невероятно жалким. Слишком серьезно он относился к тому, что называл славой, словно слава его должна видна быть всем. И он как будто оглядывался, - видят или не видят.
- ... И поэтому мы должны пожениться... - заявил он после долгого гипнотического сидения, на противоположных лавочках электрички, когда почудилось ему, что вел с ней беззвучный диалог.
Она дернулась, мелькнула презрительная ухмылка на её лице и тут же погасла в маске равнодушия, но он успел уловить немой ответ. Она отстраненно проговорила:
- Это - ловушка.
- Это - путь! - жестко отпарировал он, - Дело на всю жизнь. Мы с тобою заставим весь мир говорить о нас!..
Она пресекла его едким прищуром, словно говоря, о чем ты?..
Она обрезала траекторию взлета, в тот самый момент, когда он решил переменить свою жизнь навсегда. Всю жизнь!.. И душа его, словно кентавр, колебалась между двумя порывами - человеческой мольбы и звериного мщения. Но предпринять что-либо ради кардинального поворота - он чувствовал себя не в силах. Она же равнодушно, как попутчик, которому скоро сходить, замыкалась в себе, о своем...
Они угрюмо месили шагами бурый снег развороченного тракта. По бокам его, в метрах пятидесяти тянулись деревянные зоновские заборы с рядами колючей проволоки поверх, но не было к ним подхода через заполненные черной жижей - мяшей пространства. Шаг - и ты увяз по горло. Воздух - завислая муть.
С окраин города, расположенные в порядке окончаний пятиконечной звезды, дымили заводские трубы и домны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
- Господи Иисусе!.. Солнышко мое, - вдруг вырвалось из глубины его, давно забытого им, сердца, он прижал её затылок к своим губам и замер. За семь последних лет он никогда не прикасался к женщине, он думал, что равнодушен к этим особям навечно. И тупость, полное мозговое оцепенение накатило на него. Он терял время. Преступно терял мгновения.
Мегафоны вдруг загорланили все разом, слова неслись со всех сторон.
- Сдавайтесь, вы окружены! Выходите!..
Он приподнялся над её лицом, продолжая нежно левой рукой прижимать её голову к своей груди, а правой жестко держал дуло у её виска.
- ... машину, деньги! Один труп уже готов, если через десять минут... мы прикончим ее... - хрипел из-под подоконника его дружбан.
- Ты убьешь меня, правда?..
- Заткнись. Не знаю, - ему тяжело было дышать, воздуха, воздуха ему не хватало. Ори! Ладно, молчи уж... Иван! Да что ж ты!.. - и снова героя террориста затрясло.
Иван наконец-таки отколупнул от пола Фому и выставил в окно.
Фома чуть приоткрыл глаза, и звучно стукнулся о раму лбом. И снова закачалась его голова, как голова тряпичной куклы. И струйка крови потекла по лбу.
Иван недоуменно застыл над жертвой.
Тут меткий выстрел просвистел сквозь стекло и макушка Ивана, мелькавшая для снайпера снаружи над болтающейся головой заложника, покрылась темным пятном. И он осел. Фома рухнул на него.
Из окна, из двери, из-за всех щелей гудели голоса: "Сдавайся! Выходи! Сдавайся!"
- Пошли, - поволок её на выход, крепко держа дуло у её виска, оставшийся в живых, - Ну суки! Ну попробуйте, возьмите!.. Он крепко сжал её за талию левой рукой. И снова сердце его билось так, что ей казалось, что это её сердце. Все смешалось в её, его ли сознании: и его хрип, и её тихий голос, и волосы, прилипшие к его щеке... И ощущение последнего момента, настолько последнего, что воля отказывала в движении тел, - объяло их обоих. А кровь Ивана темной, медленной змейкой подползала к его кирзовым сапогам, к её - замшевым... Они смотрели только на нее.
- А как тебя зовут? - глухо спросила она.
Он на мгновение застыл, словно не в силах понять, как, как его на самом деле зовут, и вообще что-либо, а в дверь уже ломились.
Он заорал невнятно - нечленораздельно.
В это время Фома, очнувшись, по кошачье невероятно пластичным прыжком с животным криком, рванул и оказался на его плече, и сбил направленное на её висок дуло. Палец машинально спустил курок, раздался выстрел, просвистев за Алининым затылком. Тут в комнату влетели, вышибив ногой дверь громкие резкие, уверенные в себе мужчины.
Алина не поняла, что с ней случилось, она почувствовала вдруг смертельную, усталость, именно, усталость. Ничто не сдерживало её больше, и тело, словно с ватным позвоночником, сползло вниз по стене. И Алина перестала видеть, слышать, понимать.
Очнулась в явно медицинском кабинете.
- Где я?
- Все хорошо, - услышала она раскатистый мужской голос так похожий на голос того...
Она оглянулась и увидела плотного бугая в белом халате. Все смешалась в её сознании. Но пахло от него иначе - каким-то древним одеколоном. Так пахло от дедушки, когда она была маленькой. Дедушка тоже был врачом. Запах этого одеколона пресек страх.
- Как город называется? - спросила она сухо, словно пилот перепутавший рейсы, сигналы и карты.
- Мы под нижним Тагилом, - послышался сумрачный голос Фомы из глубины комнаты, - И стоило так далеко тащиться...
- Но это нормально, - улыбнулась она. Улыбнулась ещё раз и захохотала, вспомнив, как падал Фома, словно тряпичный петрушка, на руки бандиту. На этом-то непредсказуемом идиотизме и обломалась вся мощь кошмара. И хохотала, не могла остановиться.
Это у неё нервная реакция, пояснил доктор Фоме.
"... и когда он, переступая через груды мертвых окровавленных, тел вынес её на руках, шел снег, - писал Друид, - И он увидел, как снежинки таят на её лице. Все, - сказал он, - Мы достигли с тобой точки невозвращения.
Она, медленно приходя в себя, открыла глаза: - Что же дальше?
Ничего, - ответил он и опустил её на землю".
Городское управление исправительных учреждений вручило Фоме благодарственную грамоту за проявленное мужество при захвате террористов. Об Алине не упомянув ни словом.
Осужденные осудили террористический акт с захватом заложников и окрестили Алину королевой зон отныне и на все века. О Фоме не упомянув ни словом.
- Скажите, как случилось так, что вы, женщина, и не впали в истерику в такой страшный момент, не плакали, или молились, вам было страшно? задавали ей вопросы на местном радио.
- Не знаю, почему. Но женщины, ведь тоже люди, - скромно отвечала Алина, не понимая, что вела себя в той ситуации весьма не по-людски.
ГЛАВА 29
В Фоме теперь появилась сосредоточенная важность, если бы были у него усы, он бы задумчиво подкручивал их кончики. Он даже отказался выпить.
И так он мрачно смотрел, как пьют другие, что можно было поперхнуться при одном лишь предположении, что будешь пить.
Фома теперь внимательно читал газеты, ежедневно, все газеты, какие продавались в городе. Вздыхал - "...теперь, вот видишь, как, не думали и не гадали, всю жизнь сами все о героях публиковали, а теперь и мы в герои попали"... - и искоса поглядывал на Алину.
Она как будто в полудреме наблюдала все его движения, окрашенные новыми подробностями, и почему-то Фома, теперь казался невероятно жалким. Слишком серьезно он относился к тому, что называл славой, словно слава его должна видна быть всем. И он как будто оглядывался, - видят или не видят.
- ... И поэтому мы должны пожениться... - заявил он после долгого гипнотического сидения, на противоположных лавочках электрички, когда почудилось ему, что вел с ней беззвучный диалог.
Она дернулась, мелькнула презрительная ухмылка на её лице и тут же погасла в маске равнодушия, но он успел уловить немой ответ. Она отстраненно проговорила:
- Это - ловушка.
- Это - путь! - жестко отпарировал он, - Дело на всю жизнь. Мы с тобою заставим весь мир говорить о нас!..
Она пресекла его едким прищуром, словно говоря, о чем ты?..
Она обрезала траекторию взлета, в тот самый момент, когда он решил переменить свою жизнь навсегда. Всю жизнь!.. И душа его, словно кентавр, колебалась между двумя порывами - человеческой мольбы и звериного мщения. Но предпринять что-либо ради кардинального поворота - он чувствовал себя не в силах. Она же равнодушно, как попутчик, которому скоро сходить, замыкалась в себе, о своем...
Они угрюмо месили шагами бурый снег развороченного тракта. По бокам его, в метрах пятидесяти тянулись деревянные зоновские заборы с рядами колючей проволоки поверх, но не было к ним подхода через заполненные черной жижей - мяшей пространства. Шаг - и ты увяз по горло. Воздух - завислая муть.
С окраин города, расположенные в порядке окончаний пятиконечной звезды, дымили заводские трубы и домны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111